Сатанинский Грааль. Приключения Энё Негьеши-2

– А что это за вещица, которую ты хочешь продать? – вдруг спросил Акош. Преодолев страх, он решил использовать циркулирующий в крови адреналин в качестве источника собственной агрессии. В большой степени ему это удалось. Да кто она такая, в конце концов?

– Да такое, Акош, – взгляд её откровенно скользнул в сторону. Этого он уже не стерпел, тем более, что все приятели в один голос потребовали от него для начала приструнить девку, совершенно потерявшую последние крохи ума. Акош схватил Каталину за руки повыше локтей и прижал к стене. Он никогда не был столь жесток, как ребята из пригородов, не гнушавшиеся использовать бритвенные лезвия, чтобы вразумить своих «кобыл», однако даже на улице Ваци мужчина должен доказывать, что он является настоящим kemeny.

– Что ты городишь, дрянь? – первая пощёчина, после которой Каталина попробовала вырваться, только убедила его, что дело пахнет деньгами. В таких случаях Акош останавливаться не привык – крепко выругавшись, он добавил ей ещё. Тут же, невинно улыбнувшись паре прохожих, он затолкал вяло сопротивляющуюся девушку в ближайшую подворотню, в которой уже всыпал ей по-настоящему. Сперва, как обычно бывает в таких случаях, в ответ слышались лишь проклятия, но вскоре злость Каталины угасла, и она, осознав своё бессилие, сползла вдоль стены, рыдая.

– Так что это такое? Откуда надпись? – Он вновь угрожающе занёс руку.

– Стой, Акош! Стой, не надо больше, – взмолилась она. – Это надпись с какой-то вещи, которую ищет Карой – ну, ты его знаешь…

Акош только хмыкнул в ответ. Конечно же, он знал преподавателя истории Кароя Попрочи, большей частью понаслышке. Он давно уже получил подтверждение, что тот является подлинным вдохновителем столь необычного для Каталины поведения.

– Да, знаю. И что он ищет?

– Он не сказал. Акош, прости меня…

Нытьё Каталины начало его раздражать, и Акош угрожающе поднял руку, требуя, чтобы она замолчала. Что-то в этом деле было не так, даже если не учитывать самой по себе нерасшифрованной надписи на языке, доказательств существования которого не смогли найти даже в университете. Что-то, без чего Каталина никогда не пошла бы на риск испортить отношения с ним, несмотря на всю её непроходимую глупость.

– У этого хмыря что-то есть. Что-то очень ценное – и, готов побиться об заклад, невероятно древнее! Верно я угадал, а? – уже по тому, как она хлопнула своими длинными ресницами, было заметно, что Акош не ошибся.

Он расстегнул свою куртку из превосходно выделанной кожи и достал сверкающую стальную зажигалку, которую носил в небольшом футлярчике на поясе голубых, почти белесых джинсов. Щёлкнув кремнем, он закурил, и, даже не обращая внимания на привкус паров бензина, осевших на кончике сигареты, жадно затянулся.

– Что это? Говори, дура, потому что ты – в доле. Может, мы станем богаты, – Акош широко раскрыл глаза, стремясь показать, как он восхищён способностями Каталины, которые вот-вот должна были принести им сказочное богатство.

– Это золотой нож. Он действительно очень старый. Ему не меньше тысячи лет. Карой говорит…

Акош оборвал её сбивчивую речь нетерпеливым жестом. Пусть знает, что на улице Ваци никому не интересно, что там говорит какой-то Карой.

– Тысячу лет, говоришь? – Он недоверчиво прищурился. – Такого не бывает. Вещи не живут столь долго.

Это была чистая правда. И Липот, и любой другой торговец настоящим и поддельным антиквариатом мог бы подтвердить это. Золотая вещь никогда не станет хранить на своей поверхности мёртвый язык – тот канет в Лету вместе с его носителями. Завоеватели всегда переплавляют захваченные трофеи, создавая новые, порой даже более изящные украшения.

– Я говорю правду, клянусь тебе! – выражение лица Каталины свидетельствовало о том, что она и в самом деле не лжёт. – Это очень примитивный нож, его выковали, может, даже ещё до нашей эры.

– И кто его купит? – с издевкой спросил Акош. – Старик Липот?

– Да любой коллекционер! Там не в этом дело, – Каталина рывком поднялась на ноги, и достав сигарету, прикурила у Акоша и принялась его убеждать в том, во что, похоже, искренне верила. – Он обладает магической силой, это больше, чем деньги…

– Ну, понятно. – Акош, даже не пытаясь более слушать взбудораженную девушку, успокоил её нехитрыми, умелыми ласками и торопливо попрощался – у него ещё были дела.

– Держи, это тебе на косметику, – он сунул в руку Каталине несколько крупных купюр. – Всё, иди домой и больше не волнуйся. Приведёшь этого Попрочи сюда, и мы всё ловко сделаем, он даже не поймёт ничего. Золото там наверняка низкой пробы, но ювелир за него что-то даст, особенно если учесть вес ножа. А может, и вправду антиквары заинтересуются…

Шлёпнув напоследок девушку по заду, он проводил её к выходу из подъезда и ещё с минуту следил за тем, как её фигура удаляется в вечерних сумерках. Даже после того, как Каталина растворилась в толпе, он ещё долго не мог отвлечься от мыслей о происшедшем. Наконец, мало-помалу гнев отступил и Акош смог сконцентрировать свою мысль на происходящем. На нож действительно мог найтись покупатель, причём весьма солидный, Липот или кто-то из тех, кто покупал у него наиболее ценные вещи. Лица эти, обладающие огромным состоянием и властью, даже не светились в людных местах, Липот сам бегал к ним на поклон. Акош подумал о том, что, быть может, он действительно нащупал путь в высший свет… и испугался. Сначала загадочная надпись, а потом эта история с золотым ножом – всё это внушало ему безотчётный страх. Акош почувствовал, как его ладони и спина покрываются потом. Причиной тому был Липот, слывший в Бельвароше колдуном – всё, что касалось сделок с этим антикваром, неизменно вызывало у Акоша одно и то же непреходящее, беспокойное паническое чувство.

Акош сходил в ближайшее кафе и перекусил, запив ужин изрядной порцией фруктовой палинки[2 - Палинка – крепкий (от 37,5°) алкогольный напиток, настоянный на фруктах, популярный в Венгрии.]. Воспоминания о давнем визите в подвал Липота, которые никак не оставляли его уже битый час, принуждали нервы дрожать, подобно натянутой струне. О старике, который выглядел от силы на сорок, шла дурная молва, и Акош был готов поклясться чем угодно, что на то имелись все основания. То зрелище, которое предстало перед его глазами три с половиной года назад, просто не укладывалось в голове, и Акош до сих пор не мог поверить в то, что происшедшее не было плодом его воображения.

Он закурил сигарету, уже вторую подряд – и, как показали нехитрые подсчёты, восьмую за два часа, – в безнадёжной попытке обрести спокойствие духа и чёткость мысли. Дело было в том, что душу его обещали демоническому существу, именующему себя Липотом, ещё до его рождения. Когда отец, а вслед за ним и мать, ещё в двенадцатилетнем возрасте сообщили своему единственному сыну, что тот – попросту чертёнок, давно заложенный в соседнем ломбарде, Акош только рассмеялся в ответ и пошёл играть в карты с приятелями. Однако прошли годы и настал момент, когда истинность их слов стала слишком очевидной. Как-то раз Липот, его новый деловой партнёр, чья пропитанная скверной репутация отпугивала дружков Акоша, провёл его в подвал под своей лавкой. Содрогаясь, Акош вспомнил, как Липот предложил ему, бывшему к тому же навеселе, пройти колдовской обряд. Акош всегда уважал нечисть и считал себя её верным слугой; ещё учась в школе, он многократно участвовал в различных сатанинских ритуалах, считавшихся в его кругу более чем подобающим случаем для того, чтобы завязать удачное знакомство и укрепить существующую дружбу. Однако зрелище, представшее его взору в ту мрачную ночь, было чем-то исключительным. Спустившись по ветхой деревянной лестнице, они оказались в просторной, но сильно захламленной, комнате. Её единственное освещение составляла маломощная, то и дело мерцающая, лампочка без абажура, свисавшая с потолка. Вскоре Акош с удивлением обнаружил, что потемневшая от времени лавка, на которую он присел, имеет прикреплённые ручные кандалы. Он сразу понял, что это зловещее приспособление использовалось для порки. Помутившемуся от алкоголя взгляду молодого «уличного коммерсанта», как они порой себя называли, открылись многочисленные бурые пятна, почти наверняка кровавые.

– Ей полтора века, – с усмешкой, принудившей его гостя побледнеть, сказал хозяин. – Австрийцы шомполами пороли на ней революционеров.

Акоша было не так легко запугать.

– Да некоторые пятна совсем свежие. Что ты мне сказки рассказываешь… – Он умолк, столкнувшись с весьма выразительным взглядом Липота; помолчав мгновение, Акош махнул рукой и рассмеялся. Осмотревшись по сторонам, он увидел разнообразные орудия пыток и убийства, некоторые – весьма причудливого внешнего вида. В дальнем углу виднелось подобие решетчатого железного шкафа, стены которого были усеяны длинными смертоносными шипами. То была печально известная «железная дева», бесчеловечное изобретение Средних веков.

Демонстрируя бесстрашие, Акош широко, хоть и натянуто, улыбнулся.

– Серьёзная вещь! Откуда?

Липот мерзостно захихикал в ответ.

– Бавария, семнадцатый век. Подойди сюда, парень. – Сам не зная, почему, Акош повиновался. Когда он приблизился, старик показал ему массивную книгу в кожаном переплёте, наверняка очень старую, если она, конечно, не была подделкой.

– Читай! Показания Ханны Шмидт, умершей в этой самой клетке почти триста лет назад.

Акош не очень хорошо знал немецкий, так как никогда, особенно на школьных уроках, не отличался прилежанием. Тем более что витиевато построенные фразы и предложения отличались излишней сложностью, видимо, автор пользовался каким-то архаичным диалектом, записывая показания обвиняемой. Впрочем, то что жертве было всего 22 года и то, что она была крестьянкой, Акош всё-таки понял, о чём и сообщил Липоту с привычным в таких случаях высокомерием. Если не знаешь чего-то, всегда делай вид, что это глупость, недостойная твоего внимания – гласило одно из основных правил, по которым жила улица Ваци.

– Да, правильно, Акош. Теперь прочти-ка вот это. – Липот протянул вторую книгу, также в кожаном переплёте, очевидно, являющуюся ровесницей первой. Хотя Акош и не сумел разобрать написанное там, он сразу обратил внимание на то, что страницы сделаны не из бумаги, а из пергамента.

– Муть какая-то, это даже не немецкий. Ничего разобрать не могу. А что там? – спросил Акош, добавив в свой голос скучающие нотки. Чтобы отсутствие у него интереса к содержанию книги было как можно более убедительным, он даже сел на лавку и закурил.

– Это писали при помощи зеркала, так что буквы повёрнуты в противоположную сторону. Что ж, слушай… «Я, верный слуга Асмодея, вчера присутствовал при пытке Ханны Шмидт, обвиняемой нами в том, что она намазалась жиром убитого ей младенца и летала по ночам, наводя страх на округу, при помощи колдовства и чёрной магии наводила сглаз и порчу, лишала рожениц молока, а мужчин – их силы, других же, наоборот, соблазняла, внушая им греховные мысли и желания, и доводила тем самым до безумия. Даже под пыткой та всё поначалу отрицала, уверяя, что любит Пречистую Деву Марию и Иисуса больше жизни, однако отец-настоятель, присутствовавший здесь же, с лёгкостью уличил её в ереси. Это было очень ловко и умно проделано, ведь Ханна не умеет ни читать, ни писать, и совершенно не разбирается в теологии. Тогда, благо наступила полночь, и силы Ада стали сильнее, мы смогли принудить её, используя в равной степени пытку и уговоры, признаться в содеянных ею фактах разврата и порчи. Отец-настоятель сказал, что ему этого достаточно, и поутру еретичку можно будет спокойно казнить, разве что она сознается в ереси – и тем облегчит свою участь. Раскаяние – единственный путь к спасению, убеждали её мы, и Ханна, истекая кровью и слезами, вскоре согласилась. Имея её признание, мы стали требовать большего, убеждая несчастную, что чем больше зло, от которого она отрекается, тем более яркий свет всепрощающей Божьей благодати прольётся на неё. Железо в который раз доказало своё превосходство над живой плотью, и Ханна, запертая в „железной деве“, изрекла необходимое признание, поставив под ним крест собственной рукой. К сожалению, причинённые ей раны оказались слишком глубокими, и вскоре она впала в забытье, а поутру скончалась, лишив нас возможности провести казнь при большом стечении народа. Сейчас я, отец-настоятель, бургомистр – и ещё с десяток честнейших граждан Зальцбурга, – принеся сию жертву нечистому, рассчитываем на ответную милость, включая долголетие, благополучие и разнообразнейшие телесные услады, к коим и приступим в ходе начинающейся чёрной мессы…».

Акош расхохотался, и Липот, издавая резкие, гортанные звуки, отдалённо напоминающие смех, присоединился к нему. Акош, сперва удивлённый столь двуличным поведением автора, вдруг понял, что на самом деле мир с тех пор не очень-то изменился. Сам он тоже жил по этим правилам, зная, что в церкви заводятся приличные знакомства, а на тайных оргиях они достигают уровня неприличных, но куда более серьёзных и плодотворных. Тем не менее, он не мог поверить в то, что услышал.

– Не может быть! Это подделка!

Липот пожал плечами.

– Написано одной рукой, мой мальчик. Написано на пергаменте из человеческой кожи. Чернила содержат кровь, тоже человеческую – это подтвердил один мой знакомый, он работает судебно-медицинским экспертом.

Акош вновь благодушно рассмеялся, даже думая простить антиквару это «мой мальчик», когда тот вдруг начал удаляться от него – так, будто дело происходило в кино, и камера, наведённая на его собеседника, вдруг начала удаляться с головокружительной быстротой. Мгновением спустя Липот уже находился на другом конце туннеля, стены которого, куда бы ни повернулся потрясённый Акош, всё равно вели к дьявольскому существу, о котором все говорили – и Акош слышал об этом десятки раз, чёрт возьми! – что тот – колдун.

Когда Липот вновь заговорил с ним, Акош был настолько подчинён всемогущим, паническим страхом, что был готов выполнять любые его приказания. Тем не менее, он их так и не получил, по крайней мере, их не получил его разум, сформировавшийся в привычном мире, существующем по нормальным законам. Однако Липот что-то говорил, и душа Акоша наполнялась благоговейным трепетом, слушая слова на неизвестном языке. Наконец, с некоторым удивлением, словно всё происходило с кем-то другим, он почувствовал, как опускается на колени, повинуясь твёрдому приказу, исходящему из маленького, как у ребёнка, рта этого потустороннего существа. Липот стал стремительно приближаться, увеличиваясь в размерах, пока его рука, наконец, не легла Акошу на плечо. В тот миг, полностью осознавая, что происходит, он принёс клятву вечной верности на этом уродливом, ненавистном и в то же время вызывающем восхищение каждым звуком языке.

Акош осмотрелся по сторонам. Он снова был в кафе, вокруг сидели не обращающие на него внимания посетители, которым не было известно о тех жутких и таинственных силах, что существуют рядом с ними. Пуская корни в далёкое, покрытое сумраком прошлое, когда предки человека ещё лазали по деревьям, эти силы обладают могуществом, поражающим всякое воображение. За годы, прошедшие с тех пор, он неоднократно, он убеждал себя, что Липот просто дал ему какой-то наркотик и воспользовался гипнозом, чтобы сломить ослабленную волю, но всякий раз, уже почти утвердившись в таком мнении, чувствовал, что его колени начинают дрожать, а всё тело покрывается холодным, липким потом. Сил для того, чтобы обсудить случившееся с кем-либо из знакомых, он в себе так и не нашёл, да и Липот, похоже, тоже совершенно забыл о том случае, никоим образом о нём не напомнив. Однако что-то в их отношениях решительно, непоправимо изменилось, и это было очевидно всем, кто наблюдал за их разговорами со стороны. В глазах Акоша вдруг появлялось заискивающее выражение, и он охотно шёл на любые, даже заведомо невыгодные, предложения, если те исходили от маленького антиквара с тихим голосом.

Акош тихо, едва слышно выругался, пытаясь вернуть себе уверенность. Посмотрев на часы, он подумал, что и сын, и жена, заведовавшая отделом в супермаркете, уже, должно быть, вернулись домой. Оставалось ещё раз обдумать сегодняшние события, прежде чем идти к семье. Вплоть до этого момента он был уверен, что Липот подчинил его, произнося заклинания на исковерканном венгерском или немецком языке, в котором слова выговариваются наоборот, однако надпись, продемонстрированная Каталиной, свидетельствовала о том, что всё обстоит совершенно по-другому. Существовал какой-то особый язык, неизвестный современной науке, и предметы, дарующие волшебную силу тем, кто ими владеет. Акош жёстко, по-волчьи улыбнулся и встал из-за стола. Если ему удастся добыть этот золотой нож…

Идя по улицам вечернего Бельвароша, Акош предался размышлениям о том, что бы он смог сделать, если бы сам стал колдуном. Обладать могуществом, способным бросить вызов Липоту, который так унизил его… Уже свернув в проулок, ведущий к его подъезду, он заметил, что вокруг происходит что-то необычное. Ветер, которого здесь никогда не было, нёс обрывки бумаги и мусор, сдирал извечную грязь с мостовой, даже поднимал в воздух содержимое мусорного бака. Маленькие вихри, кружащиеся повсюду, явно преграждали путь Акошу, и он, опасаясь в свою очередь, что может случиться нечто, угрожающее его здоровью, не торопился действовать. В конце концов, мелькнула мысль, такое ведь не может продолжаться вечно. Это было правдой, однако в несколько ином смысле, так как вихри начали собираться в один большой смерч, достигающий высоты почти трёх метров. По мере, поглощения им своих меньших сородичей скорость вращения заметно снижалась, и это опять вселило в сердце Акоша надежду на благоприятный исход – и вновь его постигло жестокое разочарование. Едва ветер утих, взору менялы предстал огромных размеров жук, угрожающе тянувший свои омерзительные мохнатые лапы к хрупкому человеческому телу. В горле поднялся, так и не прозвучав, отчаянный крик; Акош ещё нашёл в себе силы отступить на пару шагов, но, упёршись в стену, ощутил уже совершенно неописуемый ужас – и замер, не имея сил даже пошевелиться.

Жук, источая гнилой смрад, приблизился к своей жертве вплотную и сжал её в смертельных объятиях. Акош, бессильно махавший руками и ногами, оказался в воздухе – шестиногий монстр, явно собираясь отобедать человеческой плотью, подносил его к угрожающего вида пасти, из которой торчали изогнутые клыки длиной в локоть, острые, как иглы. Устрашающего вида голова оказалась настолько близко, что её можно было рассмотреть в мельчайших деталях, столь гадких, что разум отказывался поверить увиденному. Тёмно-коричневая, почти чёрная, кожа напоминала по виду резину, от её горячей поверхности шли зловонные испарения, ударявшие в нос своим убийственным запахом. Пасть далеко выдавалась вперёд, как у хищных зверей, однако её ребристая, кожистая поверхность выглядела столь непривычно и чуждо, что исходящая от исполинского противника угроза была, скорее, чем-то, что появилось на белый свет откуда – из самых глубин преисподней. Заглянув в неестественно большие, выпирающие в стороны округлые глаза, Акош получил тому подтверждение. Разделённые на миллионы маленьких многоугольников-фасеток, те загадочно поблёскивали в темноте. То и дело один из участков глаза оказывался на свету, пуская необычные отсветы; присмотревшись, Акош улучил подходящий момент и смог различить картинку внутри. Однако вместо собственного отражения он увидел там зрелище, от которого едва не лишился сознания – отражая мысли исполинского насекомого, там виднелось обнажённое мужское тело, методично расчленяемое мощными челюстями и постепенно перевариваемое в полупрозрачном желудке. Акош не выдержал и закричал. Потом лицо его словно сжало стальными тисками; он почувствовал, как кожу и кости медленно протыкают длинные, тонкие клыки. Крик Акоша становился всё громче, пока на него не обрушилась тьма.

Сознание возвращалось очень медленно, как утренний лучик света, робко шарящий в потёмках. Наконец, Акош почувствовал, что он всё ещё жив. Чудовищная боль, от которой буквально разламывалась голова, была прямым тому подтверждением, так как мертвецы не способны ощущать боль. Акош, напрягшись, пошевелился – и понял что лежит ничком в куче мусора. Грязь набилась в рот, в ноздри – и даже в уши. Когда он смог, наконец, приподняться и встать на четвереньки, непреодолимое желание проблеваться, охватившее его естество с самых первых мгновений, взяло верх, и Акоша вырвало. Тогда, почувствовав некоторое облегчение, он встал и, пошатываясь, пошёл к своему подъезду, с каждым стоном посылая мысленные проклятия Липоту, который, несомненно, был причиной происшедшего. На ходу Акош ощупал себя, проверил карманы. Бумажник, мобильный телефон, золотые украшения – всё было при нём, значит, с момента падения, о котором свидетельствовала запёкшаяся кровь на голове, прошло совсем немного времени, что подтвердили часы, оказавшиеся в рабочем состоянии. Шатаясь, он вошёл внутрь, и, держась одной рукой за перила, начал медленно, одну за другой, отсчитывать ступени, которые, наконец, привели на второй этаж, в родную квартиру. Отперев дверь своим ключом, Акош, не отвечая на расспросы супруги, прошествовал в спальню и, едва сняв куртку, рухнул на постель, даже не разуваясь, чтобы проспать почти двенадцать часов подряд.

7

В Трнаве они были ещё до полудня. Рейсовый микроавтобус, следовавший через Чахтицы[3 - Территория современной Словакии, в Средние века принадлежавшая Венгерскому королевству.], доставил Энё и Клару в эту вполне заурядную деревеньку, известную миру лишь из-за её былой госпожи, графини Надашди, урождённой Батори, или, как упрощали любители книг о вампирах, графини Дракулы.

– Туристы? – спросил по-венгерски занимавший соседнее сиденье мужчина, судя по всему, местный житель. Его тёмное от загара лицо, прорезанное ранними, но глубокими морщинами, и мозолистые руки с грязью под ногтями свидетельствовали о том, что он, как и его предки, был крестьянином. Бросив взгляд на опустевшие пластиковые пакеты и сумки, сложенные в одну, выглядевшую получше и почище прочих, Энё пришёл к выводу, что их владелец, должно быть, возил выращенный им товар на продажу в Трнаву.