Иллюзия вечности

– Дай платок. Гринберг, дай платок! – Семирядинов, не оборачиваясь, протянул перепачканную ладонь к Юле Гринберг, стоявшей ближе всего к нему. Она извлекла из кармана кофты голубой платочек с вышивкой.

– Боюсь, что…

– Давай сюда! – Доцент грубо выхватил его из Юлиных рук и кое-как наложил жгут на Колькину ладонь.

Мы все, молча, наблюдали за происходящим. За неуклюжими манипуляциями с Колиной раной доцента, за падавшей капля за каплей тёмной кровью в пыль паркета, друг за другом. Оглядываясь на товарищей и подмечая интерес, страх, либо отвращение на знакомых лицах. Никто не решался вымолвить слова, внимая стонам хорошо знакомого всем паренька, а также натужному пыхтению преподавателя.

Семирядинов поднялся. Орлиный профиль доцента возвысился над головами учеников. Жестким взглядом, обошедшим наши лбы, впору было отправлять в атаку римские легионы. – Кто-нибудь поможет мне, или здесь все боятся крови? – он ещё раз медленно оглядел собравшихся студентов и неожиданно остановил свой взгляд на Сашке. – Снимай ботинок. И аккуратнее, я прошу.

Мой друг, не колеблясь, сел в ногах Исакова. Я, было, бросился ему на помощь, но затем остановился. Они смогут и без меня. Конечно смогут.

Доцент поддерживал плечи Коли, пока Саша крайне медленно и осторожно освобождал ногу. Как только он снял ботинок, со ступни полилась густым потоком бурая кровь. За моей спиной пошатнулась и упала на стол одна из девчонок.

– Вот как! Японский бог… – Сашка одной рукой держал ногу Исакова, а в другой его вымокший от крови ботинок. Он повернулся ко мне и многозначительно повертел ботинком в воздухе. Подошва на манной каше была толстой, прочной и, клянусь богом, абсолютно целой.

В ответ я опять лишь развёл руками. Что сказать? Чертовски странно!

Мой друг двумя пальцами стянул бурый от крови носок с Колиной ноги. Раздались изумлённые крики и сокурсники подались назад. Начиная от внутренней части ступни, и затем вдоль всей пятки шёл глубокий порез, из которого, не останавливаясь, струилась кровь.

– Астафьев, давай! Работай, – Семирядинов кивнул Сашке и тот, не медля, стянул через голову свою кофту. Руки моего друга уже по локоть обагрились Колькиной кровью. Он сидел на коленях, словно практикующий с мертвецами агхори, внушающий ужас и отвращение. Плотно обмотав кофту вокруг ступни, Саша и доцент помогли Коле привстать на здоровую ногу.

До того относительно державший себя в руках Исаков заплакал.

– Потом Коля, потом. Надо потерпеть, – Семирядинов вновь бросил вызов. – Снесём его на первый этаж. Кто-нибудь поможет?

Я подхватил Исакова под ногу. С другой стороны взялись ещё двое ребят, и мы осторожно понесли его вниз по лестнице к медпункту.

За все время нашего пути доцент несколько раз повторял «Все будет хорошо», в чём я впервые сильно засомневался после того, как Коля завопил: – Ребята посмотрите на лицо, а! Умоляю, скорей. По-моему чего-то там плохо!

Мы уставились на его лицо. Под носом открылась небольшая, но препротивнейшая ранка, из которой дьявольской росой выступило несколько капель крови. На подбородке наливался бардовый синяк, в центре которого отчетливо выделялись кромки некогда почти незаметного шрама. Но самое неприятное зрелище являла собой кожа на шее. Она вся была в мелких царапинах и точечных ранках. Будто Исакова хлестали ветками крыжовника по ней. Взирая на всё это, я мог дать руку на отсечение, что всего несколько минут назад ничего подобного на Колькином лице и шее не было и в помине!

Семирядинов толкнул меня коленом под зад: – Пошли.

Мы двинулись дальше чуть ли не бегом. Давно знакомая краска на стенах ВУЗа, кафель бордюра, истертое дерево полов – все мельтешило у меня перед глазами, и должно, казалось, успокаивать привычкой, близкой к ощущению уюта дома. Но сегодня в этот дом, как мне показалось, уже не вернётся спокойствие. И не ошибусь, если скажу, что каждый из нас уже осознал, что происходит нечто из ряда вон выходящее, и от этого неприятно холодило в паху.

За оставшееся время пути я лишь усилием воли удерживал себя от желания вновь посмотреть на лицо вопящего Исакова. Вокруг мелькали люди. Вопрошающие взгляды провожали несущуюся окровавленную кавалькаду на всём пути до медпункта. Увы, и там ещё одно открытие, похлеще метаморфоз с лицом Исакова, поджидало нас у дверей.

Чуть не столкнувшись лбами с Семирядиновым, навстречу из них выскочила дежурный врач: – Ещё? – Взвизгнув, она выбросила вперёд полную руку с перебинтованным пальцем, словно распятие перед лицом нечистой силы.

– Что значит ЕЩЁ? – По-моему истекающий кровью Исаков заслуживал нечто большего. Хотя бы из жалости, в конце концов. Сложно было представить, что врачи в институтском медпункте регулярно принимают эшелоны с фронта. Но, оказалось, что для всего самого худшего то было лишь начало.

– Только не надо вопросов. Не сейчас, – врач сдавила свои виски ладонями, отчего белая шапочка сползла на затылок. – Заносите его. Давайте, давайте, и… – не найдя подходящего продолжения, она просто распахнула перед нами двери.

С порога я увидел две дюжины лежащих и сидящих на полу людей. Среди них преподаватели, студенты, сотрудники кафедр и знакомый сотрудник КПП института. На полу повсюду кровь – яркая и бурая, свежая и подсохшая, размазанная подошвами туфель и нетронутые аккуратные лужицы. На стене огромный плакат о профилактике гриппа: «ЗАЙМИСЬ СВОИМ ЗДОРОВЬЕМ СЕЙЧАС».

Стоял гул стонов. Меж больных сновали медсёстры и неизвестные добровольные помощники.

Врач быстро осмотрела Исакова, покачала головой, буркнула что-то подошедшей медсестре и выскочила из дверей.

– Кто-нибудь из вас водит машину? – сестра окинула всю компанию взглядом и уставилась на доцента.

– Вообще-то у меня есть машина, – с трудом далось Семирядинову. – А собственно… а почему? Может, мне объяснят, что здесь происходит?

– А самим вам не заметно? – она обвела рукой изуродованных людей. – Их здесь слишком много. Не так ли? Чего-то определённого я вам точно не скажу. Простите, но… такова реальность.

– А… – Сашка хотел что-то спросить, но не нашёл слов.

– Послушайте меня, давайте без вопросов. Это уже с самого утра, – медсестра упала спиной на стену. Она выковыряла сигарету из пачки, смятой в заляпанном кармане, и, ничтоже сумняшеся в уместности, закурила. Выпустив сизое облако в шевелюру доцента, она прикрыла ладонью глаза. – Не хочу всё это видеть. Я же тоже человек! Понимаете вы или нет?

– Да мы собственно… – Семирядинов шагнул к ней совсем близко, но не решился взять за руку, хоть и потянулся.

Медсестра выпрямилась: – У нас всех проблема. Большая проблема. Что-то происходит нехорошее. Верьте мне, ваш парень в очень тяжёлом состоянии. Здесь ему никто не поможет. Хотите спасти – везите в ближайшую больницу. Если там не возьмут – ищите другую, – позади неё завизжал пожилой мужчина с огромным кровавым пятном на животе. Сестра на миг застыла. Окурок обломился у фильтра в её пальцах. Но, показалось, она даже не заметила ожога и пошла к больному.

– Но ради бога, почему?! Почему вы не отправите его в больницу сами? Я хочу знать! – доцент последовал за сестрой.

Мы же не решались опустить Исакова на пол, хотя стремительно теряющий силы, он обмяк на наших и без того уставших руках.

– Слушайте меня, – медсестра решительно приблизилась вплотную к Семирядинову. – Сегодня через меня лично прошло не менее тридцати человек с такими увечьями, которые вам и не снились. Истекающие кровью, вопящие на чём свет стоит. Всем нужна помощь и у всех один вопрос: «Почему?». Все хотят знать. Также как и я сама хочу. Но не знаю! – на последнем слове она вскрикнула и развела руками. – И никто из нас, находящихся здесь, не знает. И, верите, меньше всего мне сейчас нужны ваши вопросы. Мое место рядом с больными. Надеюсь, это понятно? – повисла пауза. – Так. С этим мы разобрались, – медсестра потёрла лоб и решительно взглянула вновь на доцента. – Теперь дальше. Ситуация тяжелейшая. Врачи не могут остановить кровь. У больных раны появляются по всему телу! Глубокие, поверхностные, широкие, маленькие – на любой вкус, если угодно. Появляются и всё тут. Больше и больше, прямо на глазах. Мы не можем помочь всем им так, как это действительно нужно. Не здесь. «Скорая» не приезжает уже часов шесть. И её не будет, я даже не сомневаюсь в этом. Так что, – она всё же приблизилась и нагнулась к Исакову. – Я перетяну ему раны, а потом быстро везите спасать парня. Иначе он помрёт у вас на руках от потери крови. Я вас предупредила.

Семирядинов захлопал ртом будто рыба. Затем опустил глаза в пол и тихо выругался матом.

Мы, наконец, положили Колю на паркет, пока медсестра пошла за бинтами. На лице нашего сокурсника открылась рана под шрамом, из которой безудержно струилась кровь. С уголков приоткрытого рта также закапало.

Исаков весь был в красном. От сошедшихся на переносице морщин до пальцев ног. Алая, алая кровь. И я поймал себя на мысли, что уже не чувствую отвращения к этому зрелищу. И даже счёл, что, пожалуй, такое привыкание можно считать удачным в сложившихся обстоятельствах.

Тем временем, в стенах института стоял невообразимый шум, гулом доносящийся до нас из-за закрытых дверей медпункта. Я прислонился плечом к плакату на стене и опустил глаза. Рядом, у ног хрипела буфетчица. То ли Зина, то ли Нина (всегда плохо помнил имена). Я посмотрел в её глаза, а она на меня. И я не смог отвести взгляд, будто сцепившись с ней. Минута шла за минутой, а я всё смотрел зачарованный и словно видел, как заряд её жизненных сил подходил к концу, а уходящая энергия ещё блестела на поверхности зрачков женщины, но совсем не так, как должна была. Женщина цеплялась за меня скорбным взглядом и по незримой протянувшейся меж нами нити вопрошала глазами: «За что? Почему я?». В голове откликнулся воспоминанием её прежний облик: обаятельной хохотушки за барьером прилавка буфета института. Неужели это её конец? Вот так оно и происходит? Разорвав связь, я закрыл глаза и отвернулся.

Тем временем, мой друг подскочил к Семирядинову с мольбами взять его с собой, чтобы отвезти Колю. Они размахивали руками, что-то обсуждая на повышенных тонах, хотя обоим сразу стало понятно, что доцент мгновенно согласился. Я же находился в неком оцепенении, пока Сашка не вцепился в рукав: – Поехали с ним. Давай!

Очнувшись, я не сразу понял друга.

– Куда? Зачем Саш?

– Поехали, дурень! Разве ты не видишь, что происходит? Мы должны знать почему!

Сашка вцепился в Исакова и, с силой, буквально потащил нас за собой на улицу. Медсестра пожелала удачи и захлопнула за спиной дверь.

У подъезда института мы с трудом прорвались сквозь толпу возбуждённых студентов. Семирядинов протискивался бочком к автостоянке, пока Саша свистом и окриками разгонял пристающих с вопросами.

Загрузив теряющего сознание Исакова на заднее сиденье Жигулей доцента, мы наспех попрощались с товарищами, что помогали нести тело и втиснулись в машину.

Я сел рядом с Колей и придерживал его голову на коленях. Исаков дышал часто и неровно, упершись взглядом в потолок машины. Мне показалось, он впал в забытье, что было совсем неплохо. Весь в крови. И я с ним такой же. Мы перепачкали доценту сиденье, но я надеялся, что химчистка справится с этой оказией. Даже аккуратно вытер рядом с ногой собственным платком красное пятно.

Саша стал штурманом рядом с доцентом. Оба под воздействием адреналина, они энергично обсуждали маршрут до больницы. А я молчал. Обнял Исакова и смотрел в окно. Сашка время от времени, что-то спрашивал и меня, но скоро махнул рукой и перестал.

Мелькающие объекты за стеклом сработали усыпляюще. Очевидно, защищаясь от эмоционального фона, разум счёл наилучшим отрешиться от реальности.

Мне привиделись чайки на безлюдном берегу океана. Раздирающие клювами нечто, напоминающее человеческое тело, завёрнутое в лохмотья. Подул ветер, нагоняя барханы на брошенном пляже. Холодный ветер. По мокрому песку пробежала маленькая девочка, держа в руке алый воздушный шарик. Шарик будто пел. Пел о том, что скоро все почувствуют силу пришествия нового духа. Мелодию нарушил грубый звук клаксона, и шарик обиженно замолчал. Вместо него зашептала девочка: «Некуда бежать. Круг замкнулся». Она повернулась ко мне, и ее детский рот обезобразил жуткий оскал. На сцене появилась буфетчица, то ли Зина, то ли Нина. Она бежала задом наперёд и кричала: «Всё возвращается. Мы помним! Всё вернется…»