Созерцательная фантастика

– Ну, полетели приятель, – сказал я Глазастику и малым ионным ходом направил его к открытому всем космическим ветрам лику спутника. Первой цели моей разведки.

Космическая колыбель вновь приняла меня в свои объятия.

***

Война!

Даже сквозь бесконечность космоса доносились тревожные вести. Они отскакивали от планет, ударялись о метеориты, расшвыривали космическую пыль, облетали звёзды, ныряли в червоточины, собирались в плотные информационные потоки и неслись, неслись вихрем безмолвные вестники.

Война!

Война!

Завтра!

Через день!

Ещё через день!

Война!

Вся команда слышала о якобы готовящемся мировом конфликте.

Один, другой, понизив голос и косясь по сторонам, осмеливался впервые вслух произнести слово «война». Не зря же оно летело к нам через всю Галактику. Искало цель.

– Война? – переспрашивал я, будто мне не хватало устрашающего воздействия раз произнесённого слова.

«Война! Война!» – вторило эхо вопящей Родины, пробивая корабельную обшивку.

– Зачем? – немного глупо спрашивал я. Сорвалось.

– Зачем? Ха! Чудак ты! «Почему?» – вот самый точный вопрос, – отвечал мне тот из экипажа, кто первым вслух сказал это слово. Остальные, составившие кружок вокруг него, предосудительно смотрели на меня.

– Почему?

– Именно, «почему», а не «зачем»! Ресурсы! Опять не поделили ресурсы колоний, всё просто! – слышал я многозначительный ответ, объясняющий всё в нашей пыхтящей на ухабах жизни.

– Да-а, – протягивал я и махал рукой.

Так я уходил от всяких разговоров о войне. Не моё, да и не может она быть настоящей здесь, посреди такого целостного, оттого прекрасного, безмолвия Космоса. К тому же – разве у нас мало ресурсов? Да их с лихвой хватит на тысячи, и тысячи, и тысячи лет. Может быть, даже миллионы.

Кружок смыкался, к нему присоединялись новые слушатели, в основном молодые навигаторы, инженеры, техники. Они старались пролезть, услышать хоть что-то и слышали измышления, раскачивающие их самих, а за ними нашу лодку-корабль. И в каждом произнесённом слове им слышалось слово «война» – хлёсткое, как свист порвавшейся струны.

– Космическая дыра их сожри! – взрывался в конце концов какой-нибудь разведчик ещё моего поколения одним из первых. – Сто лет в обед, а твердят одно и то же: всё, что мы вам должны, то прощаем, а ваши долги будьте добры отдать. И договориться не могут. Даже тут позавтракать спокойно не дают! И-э-эх! – слышался удар его ладоней об стол.

Хлопок уносился прочь, и, словно наблюдая за ним, все повернулись в сторону обшивки корабля. Вглядываясь в неё, как будто она была прозрачная.

– Их бы сюда, в космос! Поняли бы тогда, что значит жить!

Старые разведчики, вновь ухватив краюшку дряхлеющего вместе с ними чувства всепоглощающей свободы, каким одаривает космос в первые годы знакомства с ним, согласно кивали: что те могут знать о жизни у себя там, в уютных кабинетах? Где им понять жизнь, глядя только на её, пусть и искусно нарисованную, но картину за окном? Как они могут решать, что жизнь, что война?

Молодой же экипаж, ещё не разучившийся смотреть в сторону дома, ясно ощущающий неослабевшие, пока, нити, тянущиеся через бесконечное пространство к оставленным воспоминаниям, всё ещё управлявших их чувствами, плотнее группировался и продолжал шептаться.

Старые, все как один, махали руками и уходили прочь.

Я старался об этом не думать; погружался в работу, в свои мысли, планы, даже темы будущих лекций придумывать начал. И всё же червь, скрутившийся из симбиоза мыслей о войне и вслух произнесённого слова «война», жёг меня.

«Дело серьёзное, серьёзное. Послушай! Серьёзное! Война! Ведь действительно… война!.. а что если начнётся?!» – терзал он меня, и не оставалось ничего другого, как согласиться с ним, плюя в сердцах на его раздражающую «правоту».

Раз даже в дальнем космосе слышны были отголоски каких-то политических дрязг, вклинивающихся в мои планы на будущую мирную жизнь, – что же на самом деле происходит там? Несвойственный вопрос для космического разведчика, стоящего спиной к дому и привыкшего видеть только нескончаемые дали космоса перед собой и новые, открывающиеся миры.

Хотя во мне, растерявшем романтику исследователя за семьдесят общекосмических лет службы, тот приют, что я отыскал в своей работе, прохудился, отсырел, а сил ремонтировать его не было.

Я запирался в своей каюте и начинал читать новости, давно переставшие быть новостями на Родине, превратившиеся в размытый, однотонный фон для новых событий.

В каких-то странах шли столкновения, где-то свергались правительства. По решению суда переходили из рук в руки планеты, решения оспаривались, признавались незаконными, затевались новые тяжбы, воспламенялись новые конфликты. Где-то какая-то страна отвечала на политическую ноту другой страны категорическим несогласием, на что та другая страна, считающая только себя вправе действовать таким способом, вводила ограничения в свою пользу. Ей отвечали. Снежный ком разрастался. Одни несогласия провоцировали другие, за ними ещё одни, и так появлялись крепко сбитые разногласия, пробуравить которые не смогли бы и лучшие горные машины, могущие грызть даже алмазную твердь планет, спрессованную адским давлением.

Всё это было очень похоже на лоскутное одеяло, чьи куски наползают друг на друга, рвут на части, а одеяло тем временем ветшает.

И откуда только ресурсы берутся на всё на это? Крутился у меня вопрос, пока читал. Я даже не про ископаемые, перерабатываемые отдалёнными полуавтоматизированными колониями и вывозимые космическими танкерами в гигантских количествах. Но сколько умов направлено не на развитие, а на планирование очередного хода в «Великой Шахматной Игре», неизбежным итогом которой станет война и крах? Ведь играем мы сами с собой – на обеих половинках шахматной доски фигуры одного цвета – значит и выигравших не будет.

Привыкнув всё мерить эффективностью решения поставленной задачи, как раз тогда я впервые задумался: каков коэффициент полезного действия нашей цивилизации? Насколько плотно прилажены все шестерёнки и как точно они взаимодействуют друг с другом? Нигде ли не проскальзывают? Не застревают? Нет ли лишних шестерён или целых узлов? Правильно ли вообще выстроен общественный механизм?

Замаячивший призрак ответа показался мне жутким, поэтому я просто перестал обдумывать эти вопросы.

Отвернулся.

Переключился на поиск успокоения и вскорости нашёл его. Периферия! Всё это по большей части происходит на периферии, в развивающихся странах, каких ещё осталось не мало. Они едва освоили космос, только учатся решать проблемы цивилизованно. Значит, это всё лишь затухающие склоки, отголоски былого. Мне повезло родиться в технологичной стране, локомотиве прогресса, самом могущественном куске из того самого лоскутного одеяла. Она могла позволить себе такие экспедиции, как наша. Пусть остальные грызутся, рано или поздно мы их воспитаем. Всё образуется.

Всё образуется.

Удовлетворившись этим, с вернувшимся чувством спокойствия я выключал новости и уходил к себе. Какая война может быть у меня дома, в моей могучей стране?

Нет больше цивилизации.

Успокоение приходило, но оставляло широкий проход для гонимых мною мыслей. Когда я ложился спать, в тот самый промежуток между сном и явью, отогнанные мысли вырывались на свободу. Едва ли осознавая, что я это я, спрашивал себя: как же нам, то есть нашему виду, удалось забраться так далеко в развитии, отправиться – подумать только! – на другой конец Галактики, не поубивав друг друга раньше? Как мы умудрились запрыгнуть в последний вагон с ресурсами родной планеты, чтобы успеть высадиться на других и забрать ресурсы оттуда? По легкомысленности ли или из-за страха не сделав из этого выводы.

И как так получается, что даже сейчас, когда провозглашён мир без войн, мы всё ещё не можем навести порядок внутри себя, из-за каждого угла ожидая фантом новой войны? И, наверное, даже с облегчением выдохнем, когда он окажется не бестелесной страшилкой, парящей в воздухе, а ступит на землю, обретёт плоть, пусть ужасную, но снимающую тугое напряжение ожидания.

В такие моменты, не успев толком заснуть, я просыпался. Буквально выпрыгивал из последних сил из этого холодного междусна.

Не может такого случиться.

Не может.

В тепле каюты, в надёжности корабля, спроектированного лучшими умами, построенного лучшими руками, прослужившего уже сотню лет, в профессионализме экипажа я находил успокоение. Не может такого случиться!

«Мы справимся!» – говорило что-то внутри меня: «Ведь не можем просто так сгинуть в небытие».