Все нормальные люди

Утром физрук был весел и бодр. «Милая! Я все придумал! – говорил он уверенно любимой жене за завтраком:

– Всем студентам, кто ни туда ни сюда в нашем физкультурном деле, я теперь буду без жалости занижать оценки до неуда! А что? Стандарты, нормативы ГТО, понимаешь, возрождение физических кондиций молодежи! Конечно, я готов найти время дополнительно позаниматься, но только через дополнительные платные услуги. Или напрямую с них брать? Всяко-разно около сотни таких разгильдяев со всех курсов легко наберётся! Пусть время дополнительное, зато выгодно. И я тоже теперь буду, как все нормальные люди!

Общее имущество

Жил-был третий подъезд многоэтажного дома с лифтом и всеми жильцами мирно, спокойно и вполне, по современным меркам, дружелюбно. Лет шесть прошло, как новостройку заселили жильцы. Дом был вполне себе чистым, с регулярно приходившей уборщицей, хотя и без консьержки. Соседи чинно здоровались, встречаясь на лестничных клетках и в лифте, а по праздникам даже поздравляли друг друга, опять-таки, если сталкивались в своем чудном, выкрашенном в мягкий жёлтый цвет подъезде. Дети жильцов подрастали с каждым годом, но никакого особого вреда от них не наблюдалось, поскольку дети давно уже не собираются шумными компаниями на лестничных площадках, а торчат все вместе исключительно в Интернете. Сидеть в Интернете удобнее, конечно же, на диване, чем на твёрдых ступенях подъезда, а значит, наш подъезд, наверное, впервые с самого изобретения многоквартирных домов, использовался исключительно по своему прямому назначению.

И вот однажды, обычной, ничем не примечательной осенью, жильцы увидели на стене своего общего имущества, а именно лифта, крупно и глубоко процарапанную гвоздем надпись: «Козёл, пешком ходи!». Для третьего подъезда это было невиданное свинство, или козлинство, которое сразу же вызвало пересуды жильцов. Пересуды, как правило, происходили на детской площадке, где мамочки и бабушки из числа соседей гуляли с детьми и внуками. Затем пересуды перетекали на кухни квартир, и даже в супружеские спальни. Вопросов было два: кто написал и про кого написал?

– Юрка из сорок восьмой квартиры! – убедительно доказывала жиличка Антонина Петровна, цепко держа за руку скучающего от взрослых разговоров внука. – Он уже в восьмом классе, самый старший среди всех детей нашего подъезда. К тому же я лично слышала в розетку из своей спальни, как за стеной на него ругалась мать Галя по поводу ужасного почерка!

Молодая продвинутая мамочка Наташа, менеджер компьютерной фирмы из пятьдесят четвёртой квартиры, усомнилась:

– Да вы что! Он такой тихоня, да к тому же в своём телефоне в Интернете сидит, даже когда по улице ходит! Куда родители только смотрят, ведь так под машину попасть можно! Позавчера чуть ребёнка мне не сбил! Уставится вечно в свой телефон и идёт наощупь! И вообще, тихий ребенок!..

– Здравствуйте, Фёдор Николаевич! – почти хором поздоровались жилички с соседом из шестьдесят третьей квартиры, солидным мужчиной из коллегии судей, вышедшим прогулять своего французского бульдога. Полный, седой, солидный мужчина лет пятидесяти величественно кивнул головой в сторону соседок.

– Вот именно, что в Интернете! – не сдавалась Антонина Петровна и с победным выражением лица продолжила: – Именно! А в лифте, девочки, Интернет не ловит! Так-то! Потому и написал Юрка как раз в лифте, а не где-то ещё!

Общее осуждающее подростка мнение жильцов через кухни и супружеские спальни было сформировано к утру следующего дня по всем этажам. Но, поскольку народ в доме проживал городской и в основном интеллигентный, самому Юрке и его родителям ничего не сказали. Где ж найдёшь дурака, чтобы сам в таком вандализме признался! Лишь тонко посоветовали матери сводить Юрку к психологу по поводу интернет-зависимости.

Однако через два дня местный Пинкертон – Антонина Петровна была посрамлена, поскольку в лифте рядом с предыдущей надписью появилась другая: «Сам, сука, козёл! Сам пешком ходи!».

Очевидно, что почерк принадлежал другому человеку, а представить жильцов, своей рукой царапающих слово «сука», было совершенно невозможно.

«Это не наши жильцы! – доказывала Наташа. – Это какие-то форменные хулиганы, а у нас все люди интеллигентные!». Тема порчи общего имущества получила второе дыхание, версии сыпались одна за другой, но внятных ответов не было. К тому же переписка загадочных вандалов продолжилась с новой интенсивностью. Появилась надпись маркером: «Прибью собаку!», затем: «Трусливое дерьмо!». Потом: «Убери за собой!». Потом: «Скунс, заткнись!»…

Соседская община, включая жильцов первых этажей, которые сроду и лифтом-то не пользовались и на этом основании всегда требовали уменьшить плату за общедомовое имущество, спешили в лифт, как к телевизору за новой порцией сериала отечественного производства.

Наконец на исцарапанной стене с пятнами от чернил, которые тщетно пыталась отмыть уборщица, появился аккуратно приклеенный пластырем альбомный лист, исписанный мелким каллиграфическим почерком. Одинокая пенсионерка Марья Филипповна с седьмого этажа вспомнила, что она заслуженный педагог. Она написала корректное, но очень пафосное, аргументированное, взывающее к чувству прекрасного воззвание к вандалам. Чувство прекрасного, выходило по мнению ветерана учительского труда, конечно же, есть даже у хулиганов и вредителей, хотя в скрытом виде. В конце обращения была выведена аккуратная разборчивая подпись и указан номер квартиры автора, которые как бы подчёркивали, в противовес анонимности хулиганов, мужество пенсионерки. Она раз пять в этот день выходила на улицу и поднималась обратно с высоко поднятой головой и поджатыми губами, как бы демонстрируя всем свой моральный авторитет и гражданскую смелость.

Соседская община, включая жильцов первых этажей, которые сроду и лифтом то не пользовались и на этом основании всегда требовали уменьшить плату за общедомовое имущество, спешили в лифт, как к телевизору за новой порцией сериала отечественного производства.

К сожалению, обращение было настолько длинным, а предложения настолько сложно-подчиненными и кружевными, что ни один сосед, даже с самого верхнего этажа, по ходу движения лифта не успевал прочесть воззвание даже до середины. Поэтому обратной связи не было, и мести со стороны хулиганов, наподобие порчи двери квартиры или чего еще похуже (на что тайно надеялась автор, как на сенсационные последствия своего гражданского мужества) – тоже не было. А соседские пересуды тем временем продолжались.

– Истинно говорю вам, девочки, это такая диверсия, флэшмоб называется по-модному! – вещала на детской площадке Пинкертон третьего подъезда. – В Интернете договариваются, где нагадить, чтобы не поймали, и потом все следят, кто больше нагадит и кого дольше не поймают!

– Добрый вечер, Александр Семёнович! – Мамочки дружно поздоровались с соседом с седьмого этажа, известным владельцем сети чебуречных. Он был душой всего подъезда, потому что накрывал стол для соседей дважды в год во время общественных субботников, им же и придуманных. Он с удовольствием общался с соседями на детской площадке, всячески подчеркивая свой материальный достаток даже тем, что всегда старался поставить свой шикарный джип аккурат перед детской площадкой на самом заметном для соседей месте.

– Что за шум, а драки нет, девочки? – спросил традиционно весёлый сосед. Но как только понял предмет разговора, вдруг плюнул, чертыхнулся, развернулся и пошел к подъезду.

– Переживает, бедненький! – жалостливо сказала бабушка бойкой девчушки лет пяти, висящей вверх ногами на турнике, из пятьдесят девятой квартиры. – Такой чистоплотный человек, такой воспитанный, добрый, каково ему с детками в таком лифте ездить-то!

Пересуды о «лифтовых бандитах» в течение всего последующего месяца то утихали, то вспыхивали с новой силой на детской площадке, на кухнях и в супружеских спальнях. По мере продолжения переписки тональность посланий становилась все более эксцентричной и пошлой, а реакция жильцов – всё более равнодушной и обыденной. Нет, конечно, иногда добавлялось поводов к разговорам, поскольку к переписке в лифте потихонечку, с разными, так сказать, мотивами и расчётами присоединялось всё большее количество жильцов.

Так, хозяин шестьдесят третьей квартиры, владелец автомастерской в скоплении частных гаражей за домом, приклеил напоминание соседям о скором зимнем сезоне и, промежду прочим, о скидке на переобувание железных коней в зимнюю резину. На этой наклейке через два дня появилась аккуратно выведенная с красивыми завитушками надпись гелевой ручкой: «Я вас люблю, а вы не оглянётесь…». Рядом на скотч было приклеено объявление о бесплатном обмене книгами с длиннющим списком классических авторов и постскриптумом для книголюбов о том, что звонок в сорок девятой квартире не работает, поэтому стучите громче в любое время.

Появились эмоциональные выплески синим маркером известной одинокой модницы осеннего возраста с десятого этажа, от которой в лифте обычно на целый час оставался труднопереносимый запах какого-то диковинного парфюма: «Госпожа уборщица! Когда начнёте работать?». Я уж не говорю про всякие писаные мелочи, которые с головой выдавали авторов анонимных записей на всех уже без исключения стенах лифта, включая зеркало. На зеркале же каждый день появлялся отпечаток губ, причём, как говорила Пинкертон третьего подъезда, цвет помады никогда не повторялся два дня подряд.

Всё закончилось неожиданно. Однажды вечером все жильцы были вынуждены выглянуть в окна и выйти на балконы, поскольку у подъезда разыгралась натуральная драка с криками и хрипами. Дрались уважаемые и узнаваемые даже с десятого этажа люди: сосед Фёдор Николаевич, хозяин французского бульдога, и сосед Александр Семёнович, владелец джипа. Естественно, вызывать полицию для вразумления уважаемых людей соседи не спешили, а между тем драка с хватанием за волосы, одежду, падениями на мокрый асфальт, размашистыми ударами и корявыми попытками попасть ногой между ног противника – продолжалась. Разносились крики и хрипы дерущихся в вечерней тишине микрорайона, а французский бульдог, почему-то совершенно молча, бегал вокруг дерущихся, периодически поднимая заднюю лапу на бордюр. Так и бегал, не внося дополнительных звуков в разборки, обежит дерущихся – поднимет лапу, снова обежит – поднимет лапу. Очевидный стресс у культурного европейского животного.

А жильцы с балконов в вечерней тишине слушали: «Сам коз-з-ззёл!.. – хлоп удар. – Ты кого сукой назвал? – шмяк на асфальт в чистом плаще. – Убью за суку… – хрясь ботинком в бедро. – А ты кого скунсом обзываешь, мразь? – Хр-рр – хр-рр… – хрипит придушенный. – Выкинь свою шавку!

– хлоп по уху пятернёй. – Это ты своё корыто на площадку детскую ставишь, а мой Жак за сто метров от подъезда не нассыт…».

Всем всё вдруг стало понятно. Действительно, сосед когда-то давным-давно вежливо сказал соседу: «Если ваш милый пёсик, пардоньте, ссыт в лифте – вы его пешком водите, а то, знаете ли, форменная вонизма стоит целый день в лифте, который, между прочим, – имущество общее, по-другому и сказать нельзя! Я деньги за лифтовую услугу плачу, а не за вонизму собачью, знаете ли!». На такое дружелюбное замечание уважаемого человека другой уважаемый сосед, не рискуя поссориться, но сдерживая крайнее негодование, ответил, как нашёлся: «У меня в суде давеча врач с иском была, приятная дама, скажу я вам, носы лечит, чтобы обоняние всяческой ерунды человеку не внушало. Могу визиточку подарить, чтобы прочистили свои каналы и отличали запах урины от мокрой шерсти после дождя! И чесноку, кстати, поменьше кушайте перед выходом на лестничную клетку!».

После такого обмена претензиями, состоявшегося два месяца назад, два уважаемых человека, не рискнувших глаза в глаза продолжить спор об этом важном с точки зрения общего имущества деле, разошлись, поджав губы…

А соседи, надо сказать, расстроились в итоге. Скучная жизнь опять наступила в третьем подъезде.