Афганский разлом

Он огнем смертельным строчит, он для «духов» просто крах…

Если где-то скрылся враг,

Если пара «цинков» есть,

То в горах – ни встать, ни сесть!

Как полюбишь ДШК, – станешь хуже ишака…

Лучше уж любить гражданку, сигареты, пиво, пьянку…

Лучше уж спокойно спать, да свою любовь ласкать!…

Толпа ( так, как стихи знали почти все), подхватывает песню и вскоре вся лужайка представляет собой многоликий, разноголосый хор…

Вечером офицеры предупредили, что особый отдел будет всех «шмонать» и тем, кто что-то взял в домах афганцев, не поздоровится. Некоторые ребята попрятали подальше более-менее ценные вещи; иные же все выбросили, боясь проверки. Но «шмона» со стороны особого отдела не было.

Понемногу тактические занятия, с их однообразием, начинали надоедать и в полку стали поговаривать о настоящих боевых действиях против «душманов». Молодым, полным энергии ребятам, хотелось повоевать, а не просто поиграть в «войнушку», – как невесело шутили солдаты.

И война, ужасная, кровопролитная, ненавистная впоследствии каждому солдату и офицеру, война, – не заставила себя долго ждать…

Глава 4

«И вышел другой конь, рыжий;

И сидящему на нем

Дано взять мир с земли,

И чтобы убивали друг друга;

И дан ему большой меч»

(Откровение Святого Иоанна)

Теплое афганское утро не предвещало никакой беды, хотя здесь ожидать ее можно было постоянно и внезапно со всех четырех сторон света. Солдаты чистили оружие, комплектовали боеприпасы, занимались укреплением оборонительных сооружений. «Молодые», помимо своей основной работы, выполняли еще и унизительные поручения «дедов» и «дембелей», ставшие неотъемлемой частью всей армейской службы. Сергей сидел возле палатки и не спеша зашивал рваную дыру в потертых брюках «ХБ» своего «шефа». Рядом стояла новенькая, но пока не чищенная ( т.к. Кабан сунул свои бесовы штаны) СВД, недавно выданная Никитину командиром роты – капитаном Прониным. Неподалеку на высоком деревянном табурете восседал Пеньковский, в перерыве между чисткой своего АКМ записывая в зеленую тетрадку новые стихотворные мысли. Закончив швейную работу, Сергей встал и разминая затекшие ноги, сделал несколько легких приседаний. Потом подошел к Мишутке и заглянул через его плечо. Каллиграфическим, размашистым почерком солдата, рождалась в тетрадке очередная песня про Афган:

– Вспомним, друг, с тобой Афганистан

Нашей жизни тоненькую нить

И комбата, что погиб от ран,

Говоря: «Ребята, будем жить!»

Белое небо, белое солнце,

Белые скалы, белый песок,

Алые пятна на гимнастерке,

Алые пятна – и белый песок…

Не могу забыть я бой у скал

Автоматный треск в кромешной мгле

Миною подорванный «Урал»

И тела мальчишек на песке…

Сейчас Пеньковский сидел над третьим куплетом и по его ужасно сосредоточенному, со вздувшимися на лбу венами, красному лицу было видно, что последний куплет дается ему очень тяжело. Внезапно из палатки выскочил не на шутку взволнованный связист Володя Старовойтов и увидавши поблизости двух солдат, закричал срывающимся от волнения голосом:

– Где командир?

– Не знаем, а что случилось?, – Сергей и Мишутка встрепенулись и по телу у каждого пробежала легкая дрожь, как предчувствие чего-то страшного.

– Наших «духи» обстреливают. Запросили по рации помощь. Уже подбили с гранатометов «ЗиЛ» с царандойцами, а там еще наша «коробочка» с ребятами… В разведку поехали, а тут эти гады в кишлаке засели… Ну ладно, я побежал, нет времени, хлопцы гибнут!

С этими словами Старовойтов рванул вперед искать хоть какого – ни будь командира.

Не прошло и десяти минут, как вся рота уже катила на БМП на помощь попавшим в засаду «духов» товарищам. Ехали молча. У всех солдат были серьезные, словно высеченные из гранита лица, – каждый понимал опасность создавшегося положения. Рядом с Никитиным сидел один из братьев Бугаевых – Сашка, – бледный, как полотно, с немигающими, уставленными в пол глазами. Еще бы! На той «коробочке», которую в этот момент может быть обстреливают душманы, находится его родной брат Колька, – водитель-механик. Сергей понимал состояние солдата и поэтому молчал, лишь только крепче сжал жилистую руку Александра повыше кисти, – «Не переживай, друг, может все еще обойдется…»

Очень, очень хотелось Сергею чтобы все обошлось, чтобы не было этих предсмертных стонов тяжело раненных солдат; чтобы не видеть темно-бурые лужи крови и растерзанные снарядами безжизненные человеческие тела; чтобы не слышать лопания горящего железа и разлетающиеся на мелкие куски от взрывов обломки техники… Но у войны нет сердца. Она беспощадно уничтожает всех, кто ступил на ее опасную тропу, превращая жен во вдов; детей в сирот; делая безвременно посидевшими матерей…

Будь ты, война, проклята во веки веков!!!

* * *

– Стоп! Приехали!

Бронемашины резко остановились, создавая вокруг себя огромные клубы дыма и пыли, и из «десанта» спешно начали выпрыгивать бойцы, боязливо озираясь по сторонам, – не подстерегают ли их затаившиеся где-нибудь вооруженные «до зубов» душманы.

Никитин немного замешкался возле открытого люка «десанта», но получил хлесткий удар под зад тяжелым сапогом Кабана, – пулей вылетел наружу. То, что он увидел, заставило лоб моментально покрыться холодной испариной, а сердце стучать с бешенной скоростью. Во рту, вдруг, стало сухо; к горлу подступила неприятная тошнота. На дороге, ведущей в кишлак, пылали две искареженные снарядами машины: царандойский ЗиЛ и ротная БМП. Вокруг лежали изрешеченные пулями мертвые тела царандойцев: некоторые были без рук, ног, с оторванными головами. Песок перемешался с кровью и от этого, да еще от невыносимой жары, в воздухе пахло сладковатым запахом разорванной человеческой плоти. Горящая боевая машина пехоты также не подавала признаков жизни… Неужели все кончилось? Неужели опоздала помощь, в которой так остро нуждались наши товарищи? А может кто-то, все-таки, еще жив? Жив…Жив…Жив…– колотило, словно молотом, в висках у Сергея, когда он с группой солдат, задыхаясь от пыли и пота, бежал к БМП с заводским номером 313. Одним из первых прыгнул в черное отверстие люка Сашка Бугаев, пытаясь в клубах ядовитого дыма отыскать, может быть, еще живого брата. В стороне солдаты складывали в ряд тела царандойцев и между ними сновали медбратья, выявляя тех, кто еще подавал хоть какие-нибудь признаки жизни. Сюда же положили старшего лейтенанта Флерова– командира третьего взвода, поехавшего на этой злополучной БМП на разведку местности; и оператора-наводчика, – старослужащего сержанта с греческой фамилией Пефти. Первому разрывная пуля попала в рот, вырвав на затылке внушительный кусок черепа вперемешку с мозгами. Второй, будучи до неузнаваемости покрыт ожоговыми волдырями, скончался от огня, или задохнулся в едком ядовитом дыму, не в силах выбраться с охватившей пламенем машины.

Вдруг все, словно по команде, повернулись в одну сторону. Навстречу солдатам шел высокий крепыш Саша Бугаев, неся на руках окровавленного водитель-механика. «Нашел, все таки брата!», – подумал Никитин, – «живого бы…» Но что это?… Сквозь пыль показалось ребятам, будто Колькино тело стало намного короче и лишь ближе увидали, что у него оторваны обе ноги чуть выше колен. Из ран текла кровь, легкой пульсирующей струйкой стекая по оголенной кости. Осколки, мелкие и большие, впились в тело, а на том месте, где некогда находились глаза, сейчас кусками свисало окровавленное темное мясо. Но все-таки брат еще был жив: иногда слышались приглушенные стоны и хрипы тяжелораненого бойца, исходящие, как казалось, не изо рта, а откуда-то изнутри обезображенного войной тела. Ему перетянули ноги выше отрыва жгутами, чтобы остановить кровь. Но так, как кровь пульсирует и давит на жгут, вызывая, тем самым, нечеловеческую боль, он пытается сам развязывать жгуты и спускать кровь, облегчая этим свои страдания. Подоспевший ефрейтор-медик колет раненному бойцу «промедол», избавляя от болевого шока. Но лекарство, обычно действующее моментально, не оказывает на Николая должного действия: он плачет, стонет, корчится от боли; снова и снова пытается развязать, или хотя бы ослабить жгуты.

– Еще давай «промедола»! Коли! Не жалей!, – кричит медику возбужденный до предела Сашка, удерживая непослушные руки брата.

Следует укол за уколом, но шок не проходит, обезболивание не наступает…

– Что за черт! Дай сюда сумку!

Вынув из нее полиэтиленовую ампулу, Сашка раскручивает головку с иглой и выплескивает жидкость себе на язык. Внезапно лицо его меняется, глаза становятся удивленно-дикими; он оглядывает ребят и заикаясь, не своим голосом произносит, -

– Вода…Это же вода, братцы…Обыкновенная вода…

Пока все приходили в себя от услышанного, Бугаев в один прыжок оказался возле побледневшего ефрейтора-медика и сваливши его на землю, начал душить.