Афганский разлом

Никитин до боли в зубах сжал челюсти и когда Кабан попытался сорвать с девушки платье, громко передернул затвор винтовки, загнав патрон в патронник. Эдичка вздрогнул, словно от электрического тока, услышав знакомый каждому бойцу, металлический звук. По его лицу прошла испуганно-зловещая тень и, оставив девушку в покое, он медленно начал приближаться к нацелившему в него черный ствол СВД, солдату. Когда между ними оставалась пара шагов, Кабанов неожиданно остановился и произнес сдавленным голосом, глядя в упор на Никитина немигающими, полными ненависти и животного страха, глазами:

– Ты кого защищаешь, дурак? Их? Они же наших пацанов убивают, никого не жалеют! Ты вспомни Кольку Бугаева, Женьку Пефти…Их кто ни будь пожалел?

– Мы тоже убиваем, Эдик, – стараясь казаться спокойным, хотя внутри все еще кипело, твердо ответил Сергей, не спуская глаз с сержанта, – На то и война… Но мы не насильники и не садисты, понял?!! Нам никто не давал права издеваться над людьми, а ты…

Сергей не успел договорить, так, как Кабанов, сделав стремительный выпад вперед, со всего размаха ударил его в нижнюю челюсть. Комната внезапно поплыла перед глазами и Никитин, не удержав равновесия, рухнул на сырой, земляной пол. В то же мгновение, чернявый сержант всей своей массой набросился на оглушенного товарища и, не давая ему прийти в себя, нанес серию тяжелых ударов. Но Никитина было уже не так просто одолеть – от рождения крепкого, выносливого парня, к тому же подогретого болью и ненавистью поражения… Ловко увернувшись от очередного «дембельского» удара, Сергей, в свою очередь, улучшив момент, сильно пнул озверевшего Кабана ниже пояса. Эдичка пронзительно вскрикнул и, схватившись за ушибленное место, отскочил в сторону. Тут он, видимо, вспомнил о болтающимся на поясе автомате – и коварная улыбка скользнула по его лицу… Но выстрелить сержант не успел. Пуля, метко пущенная Никитиным ( благо, падая, Сергей не выронил винтовку из рук) пробила Кабанову череп, оставив на переносице небольшую кровавую точку. Афганская девушка, до того с ужасом наблюдавшая жестокую сцену бойни двух советских военнослужащих, разразилась истерическим плачем, как только мертвое тело одного из солдат глухо упало к ее ногам. Стараясь не слышать истерику девушки, Никитин плотно зажал ладонями уши и бессильно опустился на колени возле тела убитого им «дембеля». Нет, он не хотел убивать Кабанова, все получилось как-то неосознанно, само собой. Может быть, именно в эти минуты, минуты смертельной опасности, у человека пробуждается природный инстинкт самосохранения и дальнейшие его действия уже не подчиняются командам головного мозга. Может быть…Может быть…Боже, какой же здесь в душах солдат и офицеров творится разлом. Как меняются и ломаются тут люди…Зачем? За что?? За что нам всем дан этот Афганский разлом???

Возле прибывшего транспортного вертолета МИ-8 , именуемого в будничном армейском лексиконе – «вертушкой», толпились запыленные бойцы, загружая в черное отверстие бронированного люка убитых и раненых товарищей, когда к ним подошел мрачный Сергей Никитин, на плечах которого безжизненно свесив громадные ручищи, лежал мертвый сержант Эдуард Кабанов. Но никто даже не обратил внимание на подошедшую страшную пару; никто не обмолвился словом, – лишь только жидкоусый лейтенант Шнайдер, измерив Сергея долгим, печальным взглядом, едва заметным кивком головы указал солдату отнести убитого бойца в вертолет. Ужасная штука – война…

* * *

Ужасная штука – война… Здесь стираются на нет грани между добром и злом, подлостью и человечностью, любовью и ненавистью… Смерть воспринимается, как нормально-естественное, даже обязательное явление, без которого ни один бой, ни одна операция обойтись просто не могут. И если, иногда, по радиосвязи не звучит взволнованный голос радиста: «Сосна, сосна, я береза…Есть 021, пришлите вертушку…», всем это кажется чудом, чем-то сверхъестественным, неправдоподобным, но в подсознании все же пульсирует пропитанная войной мысль: «Не может такого быть?! Должны же быть хоть раненные?!» Ужасная штука – война!

Глава 6

«Боже! Не премолчи, не

Безмолствуй, и не оставайся

В покое, Боже!»

( Псалтырь. Псалом 82 )

Вот уже несколько недель мотострелковый полк жил обычной будничной армейской жизнью. Почти ежедневные тактические занятия сменялись редкими боевыми выходами в кишлаки, а их, в свою очередь, сменяла нуднейшая все полковая политучеба. Личному составу порядком надоело однообразие бытия, но все-таки больше никто не поговаривал о военных действиях. У всех еще свежи были в памяти кровавые события прошлого месяца и новых жертв, понятно, не хотелось никому.

Никитин, оставшийся без своего «шефа» сейчас имел больше личного времени для собственных нужд и хотя другие «дембеля» иногда заставляли его что-то делать, но все-таки не так, как Эдичка, – ведь у них были свои «подшефные». О погибшем сержанте никто не вспоминал – словно и не было такого в роте, хотя Сергея все время не покидала мысль о том, что рано или поздно командир спросит его о Кабанове. Но шло время, командир молчал и Никитин понемногу начал успокаиваться. Все же тяжелый камень убийства непомерным грузом висел в его душе, больно сжимая сердце, и иногда, по ночам, глядя на пустую, небрежно застеленную кровать «дембеля», у него до колики сжималось сердце, а перед глазами всплывало мертвое лицо сержанта с маленьким кровавым отверстием на переносице.

Сашка Бугаев, после смерти брата, стал совсем на себя не похожий. Не разговорчивый раньше, он теперь вообще стал молчаливым и замкнутым, местами даже агрессивный. Он часто уходил куда-то один, подолгу пропадая из расположения, наводя тем самым панику среди офицеров и сержантов. Шутка ли дело, прибьют где-нибудь – и поминай, как звали. Когда наступала ночь и рота, сделав очередную вечернюю поверку, ложилась спать, Бугаев садился на кровать брата и тихо плакал, поглаживая руками то подушку, то простыню…

Мишутка Соловей как-то высказал мнение о небольшом помешательстве Сашки, но на него все так зашипели, что Соловей быстро ретировался и больше не пытался никому навязывать свои мысли.

Боевая тревога, прозвучавшая глубокой ночью, в момент сбросила мотострелков со своих кроватей. Наспех одеваясь, хватая оружие и подсумки с боеприпасами, сонные, помятые солдаты спешно выбегали на небольшой земляной плац невдалеке от расположения палаток. Ночь была светлая – на небе висел огромный диск полной луны, освещая своим матовым светом лица выстраивающихся в шеренги бойцов. Никто толком не понимал, что же произошло, хотя у каждого в душе крепла уверенность о начинающихся вскоре каких-то далеко немаловажных событиях. Когда полк, ежась от ночной прохлады, спешно построился на плацу, к недоумевающим внезапным ночным подъемом воинам подошла группа офицеров во главе с командиром полка – подполковником Медведевым. Пожилой офицер, с самого первого дня воевавший в Афгане, кавалер двух орденов Красной Звезды и прочих боевых наград – Игорь Владимирович Медведев устало вытер ладонью лоб и не спеша оглядев гудящий, словно пчелиный рой личный состав, громко, во всеуслышание произнес:

– Товарищи бойцы! Поступил приказ военного руководства о срочной переброске нашего полка из района Баграм на новое место дислокации. Поэтому прошу вас, соблюдая армейскую дисциплину, незамедлительно начать приготовления к маршу. Командирам батальонов, рот и взводов проконтролировать погрузку личного состава. Выезд в 6.00. часов.

Обширный палаточный городок начал таять на глазах: снимали брезентовые палатки, установленные, казалось, на века; складировались в бронемашины и грузовики разобранные предварительно двух ярусные кровати; сухие пайки в коробках; цинки с боеприпасами; сигнальные ракеты; гранатометы. И уже к пяти часам утра, – даже раньше назначенного командиром полка срока, отбывшего расположения мотострелков осталась лишь внушительная куча мусора, вперемешку с консервными банками, теперь одиноко лежащая невдалеке от приготовленных к дальнему маршу машин. В процессе погрузки Никитин осторожно поинтересовался у прапорщика Петренко, куда же все-таки перебрасывают полк, на что тот возбужденно ответил коротким:

– Приедем – узнаешь!

Но от солдата, как известно, ничего не утаишь и вскоре весь полк знал, что колонны направляются в ущелье Панджшер для ведения боевых действий против душманов и примкнувшим к ним наемников. По сигналу светло – зеленой ракеты колонны бронемашин со спрятанными под тяжелой броней десанта солдатами, медленно поползли на запад.

Ехали с большим настроением. Чувствовалась энергия, вдохновение и даже какая-то радость личного состава мотострелкового полка, что наконец-то однообразная, порядком надоевшая лагерная жизнь кончилась и теперь впереди их ждет что-то новое, неизведанное. И хотя в сердце иногда закрадывалось чувство страха и тревоги перед неизвестным будущим, но начавшиеся, все-таки перемены в жизни моментально затмевали все негативные факторы.

Так, день за днем, длинная колонна людей и техники проходила по истерзанной гражданской войной земле Афганистана, располагаясь на ночевки в попутных кишлаках, жители которых встречали советских солдат недобрыми, испуганными взглядами, – пока, наконец, измотанный дальней дорогой мотострелковый полк не начал входить в ущелье Панджшер – конечный пункт намеченного маршрута. Чем дальше по ущелью проходила военизированная колонна, тем четче вырисовывались картины прошедших здесь в недалеком прошлом кровавых сражений. Больше всего ребят поразило разнообразие подбитой техники на дорогах и обочинах: вертолетов с поломанными лопастями пропеллеров; обгорелых скелетов грузовых машин, подорванных минами; раскуроченных от взрывов БТР, БМП; безжизненно стоящих то без гусениц, то с раскуроченными от снарядов башнями танков; самолетов с прошитой пулями обшивкой… Выведенную войной из строя технику сбрасывали в пропасть, освобождая, тем самым, путь для продвижения колонны. Все скалы и подбитая техника были исписаны афганскими иероглифами: «Зачем вы сюда пришли?», «Вы здесь найдете смерть!», «Убирайтесь назад, в Россию!», и так далее… (Туркмены, узбеки, таджики читали по афгански), а на вздутой от огня броне, вдобавок ко всему, белой краской были нарисованы свастика, знак равенства и серп и молот… Пока колонна шла по ущелью, она неоднократно подвергалась незначительным нападением душманов, прятавшихся где-то в скалах, но мотострелки с достоинством отвечали «духам» своими орудийными залпами с БМП, пулеметными очередями; помогали так же вертушки. Как бы то ни было, но за время марша полк не потерял ни одного бойца, – не было даже раненных.

На место дислокации колонна прибыла далеко за полночь. Это была угрюмая местность, поблизости кишлака Руха, затерявшаяся между отвесных скал ущелья Панджшер.

Панджшер – ущелье пяти львов – так дословно переводится на русский язык название местности, где находился сейчас мотострелковый полк подполковника Медведева. В том ущелье заправлял отпетый бандит Ахмад Шах Масуд, в свое время окончивший в Советском Союзе военную академию. Офицер, очень образованный и эрудированный, но тем не менее беспредельно жестокий. Он прекрасно знал местность, умел быстро и четко ориентироваться на ней в любое время суток, а полученные в академии знания стратегии и тактики ведения боя, применительно для своей местности, давали ему огромные преимущества перед неопытными и надлежащим образом еще необученными к ведению боев в горной местности, бойцами Красной Армии. Ахмад Шах Масуд быстро завоевал популярность среди бандитов высокими знаниями и жестоким характером, не щадящим никого, – будь то ребенок, старик или женщина, кто перешел на сторону новой власти. Он держал в руках большинство кишлаков, а также Алмазные прииски, которые советские войска, как ни старались, отбить у Ахмад Шаха не смогли. Лишь изувеченные трупы молодых парней ежедневно доставлял на Родину «черный тюльпан»…

Зверствам душманов и наемников не было предела. Они хладнокровно, изощренно измывались не только над афганскими активистами – партийными работниками, учителями, старостами, но и над теми, кто помогал или сочувствовал новой власти. Своим жертвам бандиты распарывали животы, вытягивали внутренности и в образовавшееся опустошенное кровавое нутро засовывали, предварительно отрубленные головы «неверных». Но это была далеко не самая страшная казнь… Наиболее активных сторонников новой власти ждала более мучительная, ужасная смерть. Им надрезали по талии кожу ножом и стягивали, как чулок, на голову, завязывая сверху на узел веревкой, тем самым устраняя доступ воздуха в легкие. И жертва, будучи еще живой, в невероятной боли, издавая нечеловеческие звуки, задыхалась в собственном колпаке… Детишкам, которые учились в школе, бандиты в чалмах отрубали на правой кисти пальцы, чтобы они не могли писать, предупреждая: «Если еще будут учиться, то отрубят пальцы и на левой кисти». Но, несмотря на эти зверства, дети все равно учились и писали левой рукой.

Ущелье Панджшер несколько раз переходило из рук в руки: то его занимали советские шурави, оставляя, впоследствии, афганскому царандою; то, разгромив «зеленых», им овладевали душманы, творя насилия и беззакония по отношению к местным активистам. И снова, в который раз, советским солдатам, ценою собственной жизни, приходилось заново отвоевывать ущелье и поддерживать порядок, пока в Панджшнре более-менее не закрепиться новая власть. Так и продолжалось бесконечно эта кровавая карусель, принося, с каждым новым своим витком, многочисленные новые жертвы.

На следующий день, пока полк занимался сооружением палаточного городка, батальон, в котором находилась и рота капитана Пронина, отправили вдоль по ущелью, к Алмазным приискам, осматривать местность. Решили так: батальон следует по ущелью, а два взвода пойдут по горам, чуть впереди, – прикрывая его от внезапного нападения душманов с гор. В прикрытие вызвались первый взвод старшего лейтенанта Иващука и второй – лейтенанта Шнайдера. Старшим групп назначили Иващука. После незначительных приготовлений, взяв с собой самое необходимое, – сухие пайки, оружие, боеприпасы, – два взвода выступили в опасный рейд… Идти было нелегко, – все-таки не по бульвару шагать, – и чем дальше уходили бойцы в горы, тем все тяжелее и тяжелее приходилось еще не закаленным войной ребятам. Громадные вещмешки много килограммовой ноши до боли вдавливали лямками в плечи; неприятно ныли ноги, а от постоянных подъемов и спусков легким не хватало кислорода. «Молодые», как обычно, тащили на себе еще и «дембельское» снаряжение. По горам шли след в след за сапером, боясь отступить в сторону от «ниточки», чтобы случайно не подорваться на мине-ловушке, – иначе взорвешься сам и пострадают рядом идущие товарищи. Никитин шел между двумя солдатами – Мишей Пеньковским и Альгисом Муляускасом. Пеньковский то и дело поворачивал к Сергею свою потную физиономию, весело подмигивая, словно хотел сказать: «Ничего, браток, прорвемся!», и от этого, на первый взгляд незначительного внимания, Никитину становилось легко на душе. Толстый латыш-черпак шел сзади пыхтя и ухая, словно паровоз, иногда, боясь оступиться с узкой тропы, хватался руками за Сергеев рюкзак. Солдату едва хватало сил удерживать равновесие, чтобы не загреметь в пропасть вместе с этим краснощеким придурком. К вечеру обе группы прикрытия вышли на условленное место, где, как было ранее договорено, должны встретиться с идущим по пятам батальоном. Только тут, впервые за весь мучительный от рейда день, сделали долгожданный привал и начали располагаться на ночь, предусмотрительно выставив дозоры. Поступившая команда привести себя в порядок и приготовиться к принятию пищи не возымела должного эффекта на личный состав. Измотанным бойцам было не до еды. Хотелось скорее упасть и расслабиться, напрочь не думая ни о чем, – балдея от предоставленного отдыха, закрыть глаза и уснуть.

– Серый, Се-рый, ты что, спишь уже, что ли? – услышал Никитин сквозь приятную дремоту девичий голос Мишутки Соловья. – Спишь, что ли, спрашиваю?

– А то ты сам не видишь, балбес. Ну что тебе еще надо?

– Слушай, Серега, – оживился Пеньковский и почти в самое ухо громко, с выражением зашептал:

– «В Афганистане я служу

И в рейды каждый день хожу.

Вблизи Панджшнр – душман мильон

И в рейд уходит батальон…»

– Ладно, ладно, Мишутка, – внезапно оборвал поэта Никитин, – В другой раз прочтешь свое творение, а то нашел время стишки писать! Ложись лучше отдохни, неугомонный…

– Хорошо, – пожал плечами Пеньковский, – В другой раз, так в другой раз, – и уместился рядом с Сергеем, положив голову на свой утоптанный солдатский вещмешок. Но долго спать ребятам не пришлось…

– Ромашка, Ромашка, я –Сосна, прием…Как слышно? Прием…По сообщению местных сарбозов ваш батальон разбит в малом ущелье вооруженными «духами»…Срочно спускайтесь с гор в ущелье выносить убитых и раненных… Координаты… Высылаем вам в помощь живую силу и технику. Как поняли? Прием…

Это внезапное, страшное известие, переданное полковым радистом по радиосвязи, заставило оба взвода прикрытия прийти в недоумение. Как могло случиться, что батальон подвергся обстрелу душманов, а они, обеспечивающие его безопасное продвижение по ущелью, не слышали даже выстрелов? Неужели взвода ушли по горам настолько далеко, что невозможно было услышать канонаду разыгравшегося боя? И почему молчала батальонная рация, не взывая о помощи?.. Тысяча «почему», словно молотком, стучало в висках ошарашенных бойцов. Тысяча вопросов, на которые пока никто не находил ответы… Лишь позднее, чудом оставшиеся в живых солдаты и офицеры, рассказали о постигшей их батальон беде… А произошло вот что. Когда взвода Иващука и Шнайдера отправились в рейд, батальон не спешил продолжать путь по ущелью. Все, почему то, были уверены, что группы прикрытия далеко уйти не могут, – трудности в движении доставляли горы. А тем более имелась надежная радиосвязь, которой, при необходимости, вполне можно было воспользоваться, связавшись с полком или ушедшими в горы взводами. Поэтому никто не торопился, предоставляя возможность подольше отдохнуть личному составу. Когда же, все-таки, батальон выступил, с момента ухода группы Иващука прошло уже более полутора часов…По ущелью шли не спеша, с частыми, продолжительными остановками, даже не подозревая, что группы прикрытия ушли далеко вперед и, если, не дай бог, случись заваруха, взводы Иващука и Шнайдера могут не услышать вступивший в бой батальон. И хотя есть рация по которой можно вызвать помощь, но именно ее, в первую очередь, стараются вывести душмана из строя – лишить главного – связи с основными силами. К несчастью, так все и произошло… Едва батальон сделал очередной привал в малом ущелье, с близлежащих скал внезапно прогремели выстрелы. В первые же секунды были убиты комбат, многие офицеры и прапорщики (знают же, гады, что для быстрой победы достаточно «обезглавить» войско), а также метким выстрелом с гранатомета взорвана полевая радиостанция вместе с радистом. Оказавшись зажатым со всех сторон «духами», без должного командования, на небольшом открытом пятачке между отвесных скал, батальон был прекрасной мишенью для врагов, косивших непрерывным огнем почти не сопротивлявшихся советских бойцов. Ждать помощи было неоткуда. Оставалась, правда, надежда на сигнальные ракеты, но их, к сожалению, не увидели ни группа Иващука, ни, тем более, оставшийся в Рухе полк… Кровавый пяточек расстрелянных тел увидали, случайно оказавшиеся здесь, два афганских солдата – сарбоза, имеющие рацию. По ней и связались они с командованием полка, объяснив обстановку.

Спускались с гор молча. У всех было подавленное настроение. До боли ныло сердце. Еще бы! Предстояло идти в ущелье и собирать трупы своих ребят, которых каждый хорошо знал не только в лицо: с кем вместе ели, спали, несли боевое дежурство, мечтали о любви, вспоминали далеких родных и близких, любимых девчонок… И не удивительно, что у многих солдат на глазах блестели слезы, – слезы скорби и беспомощности что либо изменить. Внизу, у подножья скал, взвода уже ждали прибывшие полковые БМП, на которых, хотя бы там, где можно было проехать по узким тропам, предстояло добраться до трагического места гибели батальона.

Как только бойцы забрались в душный десант и тяжелые машины пехоты не спеша поползли по ущелью, к Никитину, вдруг, подсел Мишутка Пеньковский с какой-то нескрываемой тревогой в глазах.

– Послушай, Серега, – тихо промолвил он, слегка касаясь своей тоненькой рукой локтя друга, – Я хочу тебе сказать кое-что…, – и поймав взгляд Никитина, продолжил: – У меня такое чувство, словно что-то должно случиться…Со мной. Понимаешь? Что-то страшное, Серега…Наверное меня убьют, я чувствую…Вот, возьми на всякий случай тетрадку, тут мои песни – ты знаешь. Это самое дорогое, что у меня сейчас есть. Сохрани, если что…

– Мишка, глупый, ты чего городишь? Черт бестолковый! Хоронить себя собрался? Да мы с тобой жить будем до ста лет, вот увидишь! И никакая душманская блядь не посмеет тебя убить. Ты – поэт, музыкант, ты талантливый парень, а боги любят талантливых и не дадут им погибнуть. Точно говорю! Вот увидишь, когда закончится эта идиотская, никому не нужная война, ты будешь смеяться над своей минутной слабостью и, может быть, напишешь еще одну хорошую песню! А тетрадку я не возьму – зачем брать, чтобы потом снова вернуть тебе. Понятно, Мишка!?

– Понятно… Извини меня, Сергей… Это я так, нервы…, – Пеньковский низко опустил голову и уставился в пол. Больше он не оборонил ни слова, – и так тошно у всех на душе без его мнимых подозрений.

Когда бронемашины остановились, – дальше не пройти, слишком узкие тропы, – уже совсем стемнело и солдаты пошли к месту трагедии пешком, стараясь не потерять друг – друга из виду. Через пару десятков метров наткнулись на первый труп – труп офицера, командира четвертого взвода первой роты.

– Никому не прикасаться к убитым, пока не пройдет сапер, – трупы могут быть заминированы! – услышали солдаты голос старшего лейтенанта Иващука. И в ту же минуту, совсем рядом с Никитиным, прогремел взрыв… Раздался пронзительный, короткий крик, в котором Сергей уловил знакомый голос Миши Пеньковского. «Матерь Божья! Неужели Соловей?»,– пронеслось в голове солдата отчаянная мысль, но как бы то ни было, бросился к раненному бойцу. Это действительно оказался Мишка. Он, видимо, попытался поднять убитого сержанта, чтобы отнести к стоящим невдалеке коробочкам, не услышав предупреждения Иващука; а труп сержанта, к несчастью, оказался заминированным. Пеньковский полусидел– полулежал, схватившись руками за окровавленную грудь и громко стонал, глядя испуганными, полными невыносимого страдания, глазами на подбежавшего к нему товарища.

– Се…Серый… Я же говорил… Я чувствовал, Серега… Но я не хочу умирать… Я не хочу…, – хрипел Пеньковский, хватаясь руками то за разорванную миной грудь, то за гимнастерку Никитина.

– Потерпи, браток, потерпи родной, – умолял раненного бойца Сергей, – Как же тебя так угораздило, Господи!? – и повернувшись, что было сил закричал в темноту:

– Санитара сюда, срочно!

Но спасти солдата было уже невозможно… Несколько раз судорожно дернувшись, рядовой Михаил Пеньковский скончался… Когда подоспевшие товарищи взяли на руки тело бойца, из окровавленной гимнастерки выпала толстая тетрадка в зеленой обложке. Никитин поднял ее и положил за пазуху.