Пластиковый век. Сборник рассказов

– Мда… – задумчиво сказал Паша – а договориться с ним ты пробовал? Может вернешь часть сразу, а остальное замнется и как-нибудь отработаешь?

– Он сказал… – как ни странно, но пожаловаться Робэрт мог только этому пролетарию умственного труда, коллеги только радовались его несчастьям – что у него орда таких не очень честных гомосексуалистов.

На самом деле Степан Семенович сказал куда грубее и понятнее. Паша растерялся. С одной стороны, ему даже было немного жаль нечистого на руку служителя Мельпомены, но утешать его тоже не хотелось, уж очень персонаж был отвратен.

Впрочем, истеричные перепады настроения были характерны для Робэрта. Взглянув на тупую, как он считал, морду программиста, он уже впал в буйство. Ведь любому мыслящему человеку понятно, что вина лежит не на слегка неточно распорядившемся деньгами творце, а на компьютерной системе и ее создателе. Издав дикий воинственный крик атакующих хомячков, драматург кинулся на обидчика. Ему даже удалось оцарапать щеку Паши, своими холеными ногтями. Лупить визжащего интеллигента программист не стал, просто дал оплеуху, что направила его в сторону коридора и входной двери.

– Ты мне заплатишь за это! Быдло замкадовское! – верещал Робэрт и снова пытался расцарапать ненавистное лицо.

Дальнейшая речь драматурга была невнятной, хотя и очень громкой. В ней фигурировали «козлы», «люмпены», «пролетарии» и почему-то «горшочек с медом».

– Паша, – послышался спокойный, уверенный голос из закрепленного над дверью динамика – отойди, пожалуйста, на пару метров.

Как только хозяин квартиры отступил, на буйного гостя обрушился шипящий поток противопожарной пены. Следом, подчиняясь воле электронного стража, распахнулись входные двери и могучий пинок программиста отправил мокрого и грязного драматурга на лестничную клетку. Дверь захлопнулась, а система связи не передавала его вопли, только кривое от гнева лицо бесновалось на экране видеофона.

– Спасибо, Тимофей, – обратился к электронному стражу программист – еще чуть-чуть и я бы ему шею свернул.

– Ничего, Паша. Пивка? – на кухне послышался хлопок открываемой бутылки.

– Это все, конечно, весело, – задумчиво сказал Паша, потягивая янтарный напиток – только теперь я крепко попал на деньги. Он с меня с живого не слезет.

Паша вымучено улыбнулся, уловив двусмысленность своих же слов.

– Я бы не был в этом так уверен, – ехидно, а Паша был действительно талантливым программистом и умудрялся встроить в программы характер, ответил Тимофей.

Электронный страж включил настенный проектор, выведя новостную ленту. «Обыски в театральном комплексе «Солженицын-центр», «Художественный руководитель театра объявлен в федеральный розыск», «Кровавый режим закручивает гайки? Почему СК предъявляет претензии худруку театра.» Судя по количеству заголовков и степени истерики сочащихся из них, дело было серьезное.

– Видимо, – подытожил Тимофей – нашего гостя мы увидим очень нескоро.

– Верно, – ответил задумчиво программист – вот только голосовые алгоритмы в электронных стражах я заблокирую на всякий случай. Ведь техника в руках дикаря превращается в бесполезный кусок металла.

Искупление для кибера.

Сейчас ее поведут! Шепот волнами плыл по толпе. Папаши поднимали детей на плечи, чтобы чада не пропустили ничего из предстоящего развлечения. Молодые горожане вытаскивали из карманов сочащиеся гнилью овощи. Толстая женщина, не скрывая возбуждения, говорила соседке:

– Вы знаете, дорогая, это просто ужасно! Просто кошмарное зрелище!

Соседка кивала в согласии. Ее больше занимал сейчас тот факт, что толстуха была в платье из такого же желтого атласа, что и она. Сволочь портной наврал, что такой ткани нет ни у кого в городе. Ничего скажу мужу, он из него отбивную сделает, решила она. Со стороны входа в темницу раздался истошный женский вопль, это вывели ведьму. Народ радостно закричал: ведьма, казнить ведьму! Визг ведьмы на мгновение перекрыл шум толпы:

– Нееет! Вы же обещали! Покаяние! Монастырь! Жить! Аааа!

В толпе раздался хохот. Дура решила, что если она сознается, ее пощадят. Ну почему некоторые бабы настолько глупы что бы верить инквизиторам, спросила я себя и не нашла ответа. Вадим, здоровенный как медведь смотрел поверх голов и бледнел просто на глазах. Не хватало, что бы он свалился в обморок. Надо срочно его отвлечь.

– Ты понимаешь что, то, что мы собираемся сделать противозаконно?

Он дернул щекой и не ответил. Кому любовь, а кому потом светит вылететь из флота, дал же Бог пилота. Романтик двухметровый!

– А если придется что бы сбежать убивать? Мне прикажешь в солдаты записываться? Ты же муху убить не сможешь. Или ты думаешь, что если я специалист по контактам, то мне это доставит удовольствие? Блин, да ты слушаешь меня или совсем двинулся? Рыцарь, твою мать!

– Кира, посмотри на нее! – я заглянула в глаза молодого пилота и поняла, если будет надо он будет убивать, но девицу спасет. – посмотри, внимательно, и если хочешь, уходи. Я ее не брошу.

Скрипящая и грохочущая, серебряная телега медленно ползла к эшафоту. Девица, прикованная к ней цепями извивалась и вопила. Это уже не были вразумительные просьбы о пощаде, вой загнанного животного. Лысый, тощий старик в ярко-зеленой одежде священника шел следом и, невзирая на субтильную конституцию, легко перекрывая шум толпы, читал приговор:

– Во имя Рогату Утопленного, верного пророка Бога, его скромные служители, рассмотрели дело и гнусное преступление вольноотпущенной Миаты по прозвищу Птичка! Сия вольноотпущенная по собственному признанию пошла на сговор с Желтым Драконом и Голубой Предательницей, для получения колдовской силы. Сию силу она употребила на сглаз больных, порчу урожая и даже украла из баронской казны деньги, причитающиеся данью королю.

Из толпы полетели гнилые овощи и камни, один из камней с хрустом попал в плечо, суставу хана, определила я. Девчонка вскрикнула и в обезумевших от страха глазах промелькнула детская обида, смешанная с болью. Вадим был прав, одно дело знать что на этой планете средневековое общество, другое увидеть воочию эту дикость, конечно, я не смогу уйти. Старик поправил съехавший на бок богатый, железный символ Утопленного и продолжил:

– В своем грехе она дошла до крайности, даже мылась в реке чаще положенных трех раз в год и подвязывала в дни грязи тряпку к грешному входу! Демоны пользовались ею и ее очагом. Но благодаря добрым людям и верным последователям Утопленного эту ведьму предали суду! Наказание за такие грехи суровое, но справедливое…

– Котел! Котел! Котел! – скандировала толпа.

– Котел! Палачу не разрешается оказывать преступнице милость в виде переламывания позвоночника! – подтвердил священник. Люди расступились и девушка увидела помост, под которым стоял наполненный слезами дракона золотой чан. Пар поднимался над грязной жидкостью. Над эшафотом возвышалась толстая деревянная перекладина. Перекинутая через блок веревка покачивалась на ветру. Раньше приговоренных просто связывали и бросали в едкую жидкость. Но новый наместник Утопленного на земле Уко Безгрешный сказал что это слишком мягкое наказание для грешников и что бы скостить муки ада, они должны мучится на эшафоте как можно дольше. Теперь опускали постепенно и когда, щелок разъедал ступни до костей, на бедрах кожа только начинала пузыриться. Некоторые, таких считали неисправимыми грешниками, умирали почти сразу, бывали случаи, когда подвешивали живого, а опускали уже мертвого, но это было редко. Обычно до самого заката слышались по всему городу вопли с рыночной площади, а иногда хохот, бывало казнимые сходили с ума от боли.

Ведьма увидела чан и потеряла сознание, по покаянной оранжевой рясе расплывалось темное пятно мочи. Ее резво отвязывали, ничего пятки покроются волдырями, мигом очнется. Я слушала комментарии толстой тетки и мечтала шарахнуть ее голову об мостовую. Все, некогда отвлекаться, что бы из нашего безумного предприятия не вырисовывалось, но время действовать наступило.

– Все, Вадим, включай технику, – обратилась я к нему по-русски.

Мы врубили на полную мощность гравипояса и взмыли в воздух метров на тридцать. Я осмотрелась, мой расчет оказался верным, ее как раз расковали и тащили бесчувственное тело к помосту. Цепи сняли, а значит можно быстро, пока они не опомнились, схватить девку и смыться.

Люди задрали головы и смотрели на нас, самое время, из, еще ночью, расставленных по углам башен динамиков загромыхал «Полет Валькирии» Вагнера. Лет через сорок, прыщавый молодой стражник, ставший аскетом и мудрецом, напишет, что музыка небес сопровождала посланников Бога. Стандартные сигнальные фонари скафандров мы усилили дополнительными лентами-светопрофиля, со стороны мы, должно быть, выглядели глупо, но в глазах этих дикарей, вполне сошли за пришельцев с небес, что, в общем, было совершеннейшей правдой. Слово взял на себя Вадим, как более крупный и похожий на оскорбленного ангела:

– Грешники! Порождение пустыни! Покайтесь! Вы впали в грех жестокости!

Про жестокость это он от себя добавил, святая невинность, парень подумал, что вправит им мозги двухминутной проповедью на тему гуманизма.

– Кайтесь! Кайтесь! Вы все согрешили! – гремел его, усиленный динамиками голос. Все торопливо садились на землю и засовывали голову между колен в покаянии. Мы беспрепятственно забрали бесчувственную девушку и стали подниматься и тут она очнулась. Весь наш так хорошо продуманный план чуть не пошел коту под хвост. Перепуганная девица стала вырываться и нарушать линейность полета. Подлетевший, вовремя Вадим приложил ее биоэнергетической анестезией.

– Так, Вадик, с тобой все понятно, но ты Кира! – капитан Лань недовольно нахмурилась. – Это нарушение не только инструкции, но и Законов Солнечной Системы. Вы понимаете, что я должна об этом доложить?

– Да, капитан! – хором ответили мы, Вадим трясся, что за его благородство можно под суд попасть он не подумал. Но я была спокойна, за двадцать совместных рейсов, я изучила капитана, она женщина суровая, но своих никогда не сдает. А девочку ей тоже было жалко, не зря же она первым делом отправила ее в лазарет в обход карантина.

– Значит так, по уложению о ограниченных контактах, я могу принять ее только при условии что она носитель культурных ценностей, находящихся под угрозой исчезновения. Вот и ищите эти ценности. На ремонте мы будем еще сорок шесть дней, так что думайте! Что угодно от вышивания крестиком, до художественного плевания в потолок. Ясно? Все свободны.

Мы, стоя навытяжку, проводили ее взглядом, на пороге кают-компании суровая капитан обернулась и ободряюще улыбнулась. Вадим, едва шлюзовая дверь затянулась за ней, накинулся на меня:

– Кира, что же делать?

– С чем? – не поняла я.

– Что если она не носитель культурных ценностей? Оставить ее здесь нельзя, это плато безжизненно и она погибнет даже летом, а зимой здесь минус восемьдесят, а вернуть ее назад…

– Вадим, успокойся, пожалуйста. В этом обществе нет роботов и автоматов, так что все делается руками людей, она обязательно что-то умеет делать, чего не умеют делать наши умники из Департамента. А если ее объявили ведьмой, то есть шанс что она сенсив, тогда ее вообще с распростертыми руками примут. Пойдем лучше к Сухову, посмотрим как там она.

Вадим, молча, кивнул, и мы пошли в медбокс. На пороге мы услышали дикие вопли этой девицы. Парень ломанулся в отсек. Все-таки горластая девка, подумала я и вошла следом. Ведьма вжалась в угол и визжала, трубки системы жизневосстановления торчали из нее, как будто она решила пустить корни прямо на углепластовой палубе. Сухов растерянно смотрел на нее и попытался подойти, девка заголосила еще громче. Я окинула взглядом помещение и догадалась в чем дело:

– Сухов, быстро выйди отсюда и сними медицинский комбез! – он непонимающе уставился на меня, потом посмотрел на комбез и снова на меня. – Бегом! – рявкнула я. Он выскочил за двери. Я подошла к девице и обняла ее, она сначала сопротивлялась, но потом вцепилась в меня и разрыдалась.

– Все девочка, все закончилось! – сказала я на ее родном хонкуре. – ты в безопасности. Все уже закончилось, успокойся, тебе нечего боятся…