Уния

Сегодня один из самых радостных дней в моей жизни. Сегодня я лицезрел воочию Папу Римского Евгения IV и греческого царя Иоанна VIII Палеолога.

Про Папу разное говорят, но то, что он человек решительный, твёрдого нрава, аскет, видно сразу. Папа совсем недавно вернулся из Флоренции в Рим, откуда его изгнали недовольные бискупы, взбунтовавшие простой люд. Кровушки, говорят, в Риме немало пролилось, когда князь Савойский город штурмом брал.

Папу везли на паланкине, император ромеев верхом, рядом. Палеологу сорок пять лет, но он крепок и статен. Если бы его первая жена княжна Анна Московская, дочь моей благодетельницы Софьи Витовтовны, не умерла бездетной, быть бы наследнику царьградского престола с долей русской крови. Папа и император всё время переговариваются, но о чём, я не слышал, далеко стоял.

Мы в Ферраре, это город в двухстах верстах от Флоренции. Захолустный городишко, прямо скажем, и народец в нём живет злобный, жадный. Как все делегации на Собор съехались, цены на овощи, хлеб и мясо в три раза задрали. Будто упыри, а не христиане, хоть и инославной веры. Так наш казначей чернец Антип сквозь зубы лается, но за провизию гроши отсчитывает.

Весь мир в этот затхлый городишка съехался. Латинян человек пятьсот, и наших, православных, примерно триста. Двадцать два митрополита во главе с патриархом Вселенским Иосифом: раклийский Антоний, эфесский Марк, русский Исидор, манамвасийский Досифей, трапезундский Дорофей, кизитский Митрофан, никейский Виссарион, никомедийский Марк, лекедомонский Мефодий, тырновский Игнатий, амасийский Иосиф, валашский Демиан, ставропольский Исайя, родосский Нафанаил, митиленский Дорофей, драмасинский Дорофей, меленикский Матфей, тристиасийский Калист, ганский Геннадий, ахелонский Геннадий, иверский Иоанн, сардакийский Дионисий, который во время Собора отошёл к Господу.

Из них самый знаменитый, конечно, Марк эфесский, ему патриарх и греческий царь поручили диспуты вести с латинскими философами.

Первый диспут назначили на Успенье. А за два дня до того меня позвал Исидор.

– Ты ведь быстро пишешь, толмач?

– Скорописи обучен, – сказал я.

– Одень рясу, – приказал Исидор. – За чернеца сойдёшь. Сейчас важный разговор состоится с кардиналами Цезарини и Торквемада, братом великого инквизитора испанского. Записывать будешь, а мы подписи поставим. И тебе будет, что потом князю рассказать. – Исидор насмешливо посмотрел на меня.

Попыхтел я, конечно, изрядно. Встречались впятером: уже помянутые латиняне, Исидор, Марк эфесский и Виссарион никейский. Говорили то по-гречески, то на латыни, больше на латыни, поскольку испанец Торквемада греческого почти не знал.

– Этой европейской традиции почти тысяча лет, – напыщенно сказал Торквемада. – Каждый царствующий монарх перед Папой коленопреклоняется и целует туфлю. Даже Карл Великий не погнушался.

– Нехорошо начинать Собор о воссоединении со старой распри, – сказал Виссарион никейский. – Патриарх Вселенский равновелик Папе. Если же патриарх поцелует туфлю Папе, это не уния, а подчинение.

– Акт целования туфли есть целование ноги апостола Петра, – сказал Торквемада. – Вы не согласны с этим?

– С этим мы согласны, – примирительно сказал Виссарион. – Но всякий желающий увидеть подоплеку, усмотрит в таком поведении патриарха фактическое раскаяние в ереси. В наших землях достаточно противников Унии. Этот факт позволит не признать воссоединение церквей, если таковое состоится.

– Пусть Папа преемник апостола Петра, – добавил Марк эфесский. – Мы же преемники других апостолов. Разве прочие апостолы лобызали ногу Петра? Кто слышал об этом?

– Есть простое евангельское решение, – сказал Исидор. – Патриах и Папа поцелуют друг друга в щеку и пожмут руки, как истинные пастыри, встретившиеся после долгого пути в животворной долине.

– Для того, чтобы не блуждать в церемониальных дебрях, решение неплохое, – сказал кардинал Цезарини. – Но папский трон в зале диспутов должен быть выше. Это соответствует законам гостеприимства – вы к нам приехали.

– На ладонь, – сказал Марк. – Пусть эта ладонь символизирует ту искреннюю поддержку, которую Запад готов оказать народам Восточной Империи в их борьбе с неверными.

– И другим православным народам, – добавил Виссарион.

– И другим, – сказал Исидор.

После встречи Исидор был мрачен.

– Что думаешь?

– Думал, что они относятся к нам лучше, – сказал я.

– К нам, это к кому? – переспросил Исидор.

– К православным, – сказал я.

– Пустое говоришь, толмач, – сказал Исидор. – Латиняне двести лет назад Константинополь разграбили вместо того, чтобы идти крестовым походом в Святую землю. А совсем недавно те же латиняне венецианцы у Палеолога Фессалоники за бесценок купили. Императору деваться некуда, в его казну и мышь не забегает. Латиняне как были варварами тысячу лет назад, такими и остаются. И Папы у них такие же, сплошь сребролюбцы да воры.

– Тогда зачем эта Уния, – сказал я. – И нам и им?

– У них тоже всё неладно. В Базеле сейчас другой Собор заседает, больше половины бискупов туда поехали, другого Папу избрали, его ещё иногда Анти-Папа Феликс называют. У них эта свара пятьдесят лет продолжается. Так что Папе Евгению объединить Римскую и Восточную церкви очень выгодно. Он тогда самый главный, выше только бог. Ну, а про нас, я имею в виду греков, сам всё знаешь. Если второй Рим падёт, третьему не бывать, какие бы мечты твой князь не лелеял. Не та порода, в паскудство да блеяние безмозглое выродится. Нет у Империи другого выхода, как на эту Унию соглашаться.

– Трудно будет, – сказал я. – Если так верой разбрасываться, можно и к неверным пойти, и к иудеям. Какая разница…

– Латиняне хоть и варвары, но все же свои, – сказал Исидор. – Когда надо выжить, всё прочее становится прочим, то есть несущественным.

Лето от сотворения мира 6946, Праздник Покрова Пресвятой Богородицы

Сегодня диспут, восьмой по счёту. Посвящён он чистилищу, по нашему – мытарствам загробным. Сколько я читал Отцов церкви, и Григория Богослова, и Иоанна Златоуста, и других, нигде про временный огонь чистилища не встречал. Правильно на диспуте Марк эфесский привёл слова из Деяний: «И повелел Он нам проповедовать и свидетельствовать, что есть Он определенный от Бога Судия живых и мёртвых».

– Огонь может быть только вечный, – сказал Марк. – И горит он в аду. Если же огонь временный в чистилище, то выходит, что бесы определяют, куда душе попасть – в ад или рай. Молитва и покаяние – вот что есть мытарства загробные, и по раскаянию посмертному определяется, где душе быть.

Перед диспутом латиняне прислали свое письменное мнение по этому расхождению за подписью Папы. Рассуждение их таково: «От времен апостольских Римская церковь принимает, что души умерших чистыми и свободными от всякой скверны, как то души святых, прямо отходят к блаженству. Души же впавших после Крещения в грехи и потом покаявшихся искренне и исповедовавшихся, но не успевших совершить епитимью, положенную на них духовным отцом и принести покаяние, достаточное для заглаживания грехов, очищаются огнем чистилищным, одни – скорее, другие медленнее, смотря по грехам, и после очищения отходят к блаженству. Их очищению также содействуют молитвы священника, литургии и милостыни. Души умерших в грехе смертном, и также в прародительском грехе, прямо отходят к наказанию». Ссылались латиняне всё больше на своих Отцов церкви: блаженного Августина, Амвросия и Григория Двоеслова. Умысел их понятен – об этих святых Отцах мы только слышали, книг их не читали, даже на Афоне и в Царьграде.

– Апостол Павел ясно указал в послании коринфянам, – ответил Марку эфесскому испанец Торквемада. – «Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос. Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, каждого дело обнаружится, ибо день настанет, когда в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. И у кого дело, которое строил, устоит, тот получит награду. А у кого дело сгорит, тот потерпит урон, впрочем, сам спасётся, но как бы из огня».

Этот испанец желчный, острый, похож на гусиное перо. Школяры в парижском университете, которым он заведует, боятся, верно, его пуще огня, про который Торквемада рассуждает.

– Мы полагаем, – возразил Торквемаде Марк эфесский, – что святой Апостол под огнём имел в виду огонь вечный и никакой другой. Напомню притчу о Лазаре: Авраам подвёл умоляющего богача к великой пропасти со словами: «Хотящие перейти отсюда никогда не перейдут». Поэтому мы считаем, что даже души святых не сразу отходятся к блаженству, а только пройдя мытарства загробные.

– Мы учим паству о неотвратимости чистилищного огня испокон веков, – сказал Торквемада. – Разве авторитета Римской церкви недостаточно для утверждения истины?

Палеолог на диспутах не присутствует. Наверное, его оскорбило то, что на открытии Собора посланцы герцога Бургундского поцеловали туфлю Папы, а в сторону императора и патриарха Иосифа даже не посмотрели, будто их и нет вовсе. Возможно, ещё более его оскорбило, что кроме посланцев герцога, никто из светских миропомазанников на Собор до сих пор не приехал, хотя Папа, как и обещал, разослал всем владетельным князьям и королям грозную буллу о необходимости крестового похода против турок. Диспуты о вере проходят неспешно, ждём, может, кто и прибудет из сильных мира сего. Палеолог где-то в Италии, разъезжает по разным городам, убеждает и просит о помощи против неверных.

Папы тоже нет. Он открыл Собор торжественной молитвой «Благословен Господь Бог Израилев» и отбыл в Рим. У него своих забот полно. Сдаётся мне, что Папу и греческого царя все эти богословские тонкости не слишком-то волнуют.

Вместо Марка эфесского диспут со стороны православных продолжил Виссарион никейский. Он не такой резкий, как Марк, я бы сказал, расплывчатый. Думаю, патриарх и император именно ему поручили сглаживать противоречия.

Виссарион принялся рассуждать, что из слов в Маккавеевой книге и изречения Христа, на которые латиняне ссылаются, можно сделать вывод об отпущении лишь некоторых грехов по смерти, но каким образом, посредством ли наказания, притом огненного, сего не видно. Да и что общего между отпущением и очищением огнём и мучениями?

– Должно быть что-то одно, – сказал Виссарион. – Либо отпущение, либо наказание, а не то и другое вместе. Иоанн Златоуст так толковал слова апостола Павла, которые мы услышали сегодня. Под огнём святой Отец разумеет огонь вечный, под золотом и драгоценными каменьями добродетели, под дровами, сеном, соломой худые дела, пищу вечного огня. Под спасением, но как бы из огня – сохранение и продолжение бытия грешников среди мучений.

– Блаженный Августин, – продолжил Виссарион, – понимал слово спасётся в значения блаженства, что и придало этому месту послания святого Апостола иной смысл. Святой же Иоанн Златоуст был грек. И святой Апостол Павел также писал на греческом. Само собой, что греки лучше понимают греческие слова, чем посторонние. Мысль апостольского изречения в том, что огню свойственно истреблять, а подлежащие вечному мучению не истребляются. Вот апостол и говорит, что они пребывают, сохраняя и продолжая бытие, хоть и сжигаются огнём.

Торквемада стоит на противоположной кафедре, с прямой спиной, узкие губы сжаты так, что слились в почти невидимую полоску.

– Скажи, Виссарион, – вдруг спросил он. – Какова степень жара огня геенского?

Тут уж не выдержал чиновник Ягарий, представляющий императора на диспуте.

– Чтобы это знать наверняка, – сказал он. – Нужно на себе огонь преисподней испытать.

Кому мытарства загробные, а у меня самые что ни на есть земные. Я про друга своего лепшего говорю – Афанасия, сына шорника. Афанасий на диспуты не допущен, болтается с утра до вечера по городу, всех феррарских девок перемял. Дело, понятно, молодое, только вот Афанасий в языках не бельмеса, вечно просит меня в беседах с чертовками посодействовать. Я же человек семейный, жену свою Настасью люблю, мне в этих разговорах участвовать противно. Одно радует, сын шорника хоть и не новгородец, но парень ушлый. Ему девки – кто каравай принесёт, кто шмат яловины, а кто и фазана жареного целиком.