Семь Чудес Рая

Признайтесь, иногда кажется, что время отщелкивает шелуху мгновений так, что хронометр на руке, не имей он стеклянной крышки, потянул бы вверх, затягивая воздух лопастями часовой и минутной стрелок, сбивая при вращении значки на циферблате и вдавливая кожу ремешка в запястье. Но вот что-то щелкнуло во вселенском механизме, и секунды вытягиваются в желеобразные нити вечности, а ветер, несущий на невидимых плечах мельчайшую соринку, осколок далекого бытия неведомой материи, делает свою работу столь медлительно, что глаз успевает рассмотреть этот снаряд со всех сторон и, оценив потенциальный ущерб для склеры глазного яблока, не торопясь прикрыть веко – щит, которым наделил Всевышний человека как раз для предотвращения подобных инцидентов.

Иисус, имей он глаза в том теле и на том плане, о котором идет речь, не успел бы моргнуть и двух раз, максимум развести в стороны руки (которые, кстати, также отсутствовали здесь), вспоминая земное воплощение, как перед ним возник Михаил. Архангел, вернувшись с задания, выглядел потрепанным, рваная в нескольких местах туника, погнутый меч, отсутствие на ногах сандалий, а на лице улыбки – все говорило о неспокойном протекании миссии.

– Что-то подобное я и ожидал увидеть, – философски заметил Иисус. – Поведай, брат Михаил, свой путь.

– Как же хорошо дома, – вместо ответа счастливо пропел архангел. Ненужные здесь атрибуты исчезли, фантомные боли, эмоции и видения растворились в пространстве пребывания, галактическое время приостановилось.

– Рай есть рай, – согласился Иисус.

Обе светящиеся сути (аналоги земной шаровой молнии) замкнули между собой яркий энергопульсирующий луч-канал, трансформировав свое общение под законы тонкого мира.

– Итак, Михаил, – начал Иисус, – ты уплотнился и заземлился.

– Да, все искажения оболочек, как при воплощении, только не получил физического тела, – начал рассказ возвращенец. – Втягивание духа, затем смятие его и вдавливание в душу, затем нагружение оболочками умственного созерцания и энергоободрения. Голограмма легче плоти, но чувствительнее. Я хотел отдыха, но, спустившись, сразу же нарвался на наглеца.

– Не повезло, – посочувствовал Иисус. – Много их?

– Мне казалось, что все, – архангел вздрогнул, в ауре блеснули оранжевые сполохи. – Я находил наглеца в каждом встречном, и юный не отличался от старца, как и не было у наглеца различий по полу. Я спрашивал у него о тебе, друг Иисус, и в ответ слышал насмешки, я предупреждал о приходе твоем, но видел безразличие, и только когда я показывал себя как символ сущего, наглец проявлял возбуждение и тянул свои цепкие руки к одеждам моим, дабы сорвать их и заглянуть внутрь, обнажить тело, чтобы узреть душу, уцепиться, ибо так легче свалить, сбросить вниз и, уже поверженному, поставить ногу на грудь. Я сожалею, Иисус, что сам лишил себя лат.

– Будь ты в латах, наглец не тронул бы тебя, – Иисус сиял ровным белым светом. – Но затаенная злоба вылилась бы троекратно на другого, Михаил, на ближнего – так начинаются войны.

– Ты вспомнил свой путь, друг Иисус, когда советовал мне не надевать доспехи, – архангел благоговейно запульсировал бледно-голубым. – Ты все знал.

– Мы все, сходящие на твердь земную, идем этой дорогой, дорогой жертвы – сфера-Иисус источала Любовь, взвешенную на весах времени, дозированную каждым словом так, чтобы истина равномерно укладывалась в мириады ячеек всеобщего знания.

– Наглец – не воин, – продолжил Иисус. – Он не в рядах света и его не найти даже за спинами противника, он просто отсутствует на поле брани. Наглец – раб собственных страхов, и доспехи, имей ты их на себе, только усилили бы их.

– Отчего же, друг Иисус, эти невольники страхов столь дерзки и необузданы? – архангел распалил сферу до предельного оранжевого.

– Страх своего несовершенства заставляет выбирать легкий путь – дорогу агрессии. Стезя любви, напротив, – сложное восхождение к совершенству. Страх – плохой советчик: закрыть глаза, заткнуть уши, спрятаться, а еще лучше – убежать. Символы любви – прощение, поиск, жертва – требуют усилия над собой, тяжкого и постоянного. Стезя любви – это подъем на Голгофу. – Иисус замолчал, его сфера остыла до бледно-молочного света.

Михаил выждал несколько секунд (на Земле за это время сменилось два поколения воплощенных) и прервал молчание друга:

– Они все внизу, Иисус, у подножия, попрятались меж камней, боясь собственной тени, и в бушующей ярости побивают этими же камнями провинившихся, которых сами и назначают, им не до тебя.

– Не суди наглеца, брат Михаил, – Иисус вернул сферу в состояние абсолютной любви. – Ибо страх есть неверие, но без него не приходят к вере, так задумано отцом. Он дал такую точку опоры, он при наглеце неотступно, как родитель подле чада своего, даже когда дитя неразумное лупит что есть силы игрушкой мать или отца по чреслам. Лучше поведай, кого встретил еще, ведь прошел много дорог, чему свидетели сандалии твои, кои стерлись окончательно, потому как вернулся ты босым.

– Истину говоришь, друг Иисус, измучили рукава дорог, и хоть пыли земной не отведал (нечем было), но видел и слышал достаточно.

– Кто же, помимо наглеца, удостоился твоего внимания?

– Глупец, друг Иисус, столь же массовый тип, как и наглец, – архангел невольно схватился за бок, где висел недавно меч, сфера его качнулась влево.

– Горяч ты, Михаил, – засмеялся Иисус. – Даром что военачальник, сразу за оружие.

Архангел выровнял баланс сферы:

– Прости, друг Иисус, они все (глупцы), так же, как и наглецы, у подножия Голгофы, не дождаться их тебе.

– Чем же заняты, отчего не оторвутся, чтобы подняться ко мне?

Сфера-Михаил стыдливо озарилась сиреневым свечением:

– Отобрали у меня меч знания и, вместо того чтобы вскрыть им скрижали истины, начали лупить по скалам самомнения в попытках высечь на них собственные имена, до сих пор этим и занимаются.

Иисус затрясся от хохота:

– Вот отчего меч твой, брат Михаил, более напоминает теперь штопор. Как с таким противостоять антихристу? Это же несерьезно.

– Не до смеха мне было там, друг Иисус, – возразил архангел. – Может, только поначалу, но когда глупец с разбитым о камни лбом окровавленными руками вытащил у меня меч знания и бросился выводить иероглифы на граните, ибо его ногти уже были сточены и сломаны этим занятием, ужас обуял мою душу. Я говорил им о тебе, но скрежет стали о камень заглушал голос мой; я взывал к их совести, но не понимали; я называл им имя твое, но глупцу ведомо только его собственное.

– Не суди глупца, брат Михаил, – вновь закачал свою сферу на волнах любви Иисус, – ибо глупость – это не незнание, а лишь неприятие знания, но к свету солнечному росток пробивается из тьмы почвенной, она дает силы для возвышения. Так задумано отцом, что находится подле глупца неотлучно и объясняет через законы вселенские терпеливо, как родитель неразумному сыну толкует науки, даже когда тот затыкает уши и жмурит глаза, корча из себя примата. Быть может, встретил ты, Михаил, еще кого-нибудь, возлюбив, как и отец, троицу?

– Истину говоришь, друг Иисус, – радостно заморгал, переливаясь всеми цветами радуги, архангел. – Имел честь лицезреть женщину.

– Надеюсь, тебе не показалось, что все земные воплощенные – женщины, – заулыбался Иисус.

– Они все и есть женщины, – серьезно ответил архангел.

– Быстро ты разобрался, брат Михаил, – парировал Иисус, – я это понял много позже.

– Сначала я думал, что у меня двоится в глазах, – возбужденно подхватил крылатый воин, – но и короткостриженые, и обладатели роскошных шевелюр были на одно лицо – женское.

– Ты не добрался до физического плана, там они разделяются, – успокоил собеседника Иисус.

– Возможно, друг, – Михаил поддерживал свою сферу в явно повышенном состоянии удивления, – но то, что я видел в эфире, было абсолютной женщиной, вне зависимости от наличия или отсутствия волос на груди и прочих различий там, на Земле.

– Женская планета – это ведь неплохо, брат Михаил, – Иисус помнил свое пребывание внизу и всех женщин, бывших с ним рядом от начала и до конца.

Архангел не снижал уровня возбуждения своей сферы:

– Я говорил им о тебе, друг Иисус, но их интересовала только внешность… – Михаил сделал паузу: – Не твоя, а их собственная. Я взывал к их сердцам, но женское сердце вдруг оказалось одним из тех камней, на которых глупец царапал имя, а наглец сжимал в руке, раздумывая, в кого бы им запустить. Я называл им имя твое, но женщине важно имя того, кого она любит, а это не ты, мой друг. Если ждешь женщину, Иисус, возле креста, это напрасно – все трое, наглец, глупец и женщина внизу, у подножия, в капканах страха, самости и иллюзии. Я принес тебе, друг Иисус, печальную весть – там, на земле, ты один.

– Не суди женщину, брат Михаил, – подняв уровень свечения абсолютной любви до ослепительного, ответил Иисус, – ибо иллюзия, которая есть платье ее, соткана руками отца. Он надел его на женщину намеренно, так как написать новую картину на имеющемся холсте можно, только размыв уже нанесенные ранее краски. Иллюзия растворяет изначальное, создавая чистый лист для очередного творения. Отец всегда подле женщины, как родитель не отойдет от чада, которому сам в игре повязал платок на глаза, чтобы тот не споткнулся, развивая слух, чутье и координацию.

– Истину говоришь, друг Иисус, – архангел вопрошающе завибрировал, – но скажи, где же муж, что не встретился мне на земных дорогах?

– Душа, избавившаяся от наглеца через веру, рассеивающую страхи, и победившую глупца через волю к знанию, усмиряющему самость, и есть муж, а плечом своим коснувшись плеча женщины, возьмет ее за руку, получив взамен сердце, и вместе они, как единое целое, поднимутся ко мне на Голгофу, – Иисус ослепил на миг Михаила вспыхнувшей, подобно сверхновой, сферой.

Оглушенный архангел некоторое время впитывал сказанное Иисусом, а затем, синхронизировав свои вибрации, подброшенные его собеседником выше нормы, с уровнем сознания, произнес:

– Меня ждет совет, друг Иисус, с отчетом, и я буду краток – ты все еще одинок на своем кресте, пришествие нужно переносить.

– Совет уже знает, – улыбнулся Иисус, – но ты все равно сходи.

– Зачем же я спускался с небес? – искренне удивился архангел.

– Чтобы передвинуть событие, намеченное планом отца, нужна энергия, – Иисус подсветил сферу зеленым. – Для переноса пришествия – огромное количество. Человек добывает ее общностью, единением, но в несовершенстве берет ее не из любви к ближнему, а цепляет из антимира, в массовых побиваниях друг друга, через войны. Сколь долго отец может наблюдать, как его дитя в попытках согреться сует пальцы в огонь? Спустившись с небес, ты, Михаил, его посланец, принес на крылах своих нужную энергию сдвига. Иди, брат мой, совет ждет.