Знаки

– Где твой крест, крестоносец? – спросил он требовательным тоном человека, привыкшего отдавать распоряжения.

Юноша молча указал рукой на свернутую накидку.

– Надень и не снимай его никогда, крест надо носить на груди, а не подсовывать под бестолковую голову ради удобства, иначе лишишься ее в первой же схватке. Сарацин не будет возиться с новобранцем и захочет обезглавить тебя одним ударом. Только крест Христов отпугнет неверного, ослабит руку его, скосит глаз, споткнет коня, – и рыцарь сам, развернув накидку, обрядил крестоносца по форме, одобрительно крякнув в конце.

– Сэр рыцарь, – произнес молодой человек, – вы спрашивали меня, люблю ли я Христа?

– Да.

– Позвольте мне задать тот же вопрос вам.

Рыцарь не задумывался об ответе:

– Будь иначе, меня бы не было здесь.

– То есть, да?

– Какого черта, солдат, конечно да, – он стянул железную перчатку (странно не расставаться с ней и ночью) и вытер рукой взмокший лоб.

– И как вы к этому пришли? – продолжал допытываться юноша.

– Я не обязан отвечать юнцу, – начал закипать вояка, – но скажу. Через битвы, лишения, кровь, боль и отвагу. Что-нибудь из перечисленного знакомо тебе?

Он отстегнул наплечник, и молодой крестоносец увидел рубец внушительных размеров на левом плече.

– Нет на моем теле не тронутого подобными рисунками места, сарацинские художники писали свою вязь длинными черными копьями и острыми кривыми мечами. Вот через какие врата я пришел к Иисусу, не с высоко поднятой головой победителя, а еле вползая, обессиленный ранами и увечьями. Поэтому спрашивал каждого, выбравшего такой путь к Богу, любит ли он Христа.

– Так значит, все-таки через любовь? – прошептал ошарашенный юноша.

– Да, – подтвердил рыцарь, – через любовь, но не ту, которой жил и учил Христос. Что это за любовь, если через нее несется смерть, если ею прикрываются, как щитом, нанося последний удар.

– Как же понять тебя, рыцарь? – удивился молодой человек.

– Я и сам не понимаю себя, – ответил воин, – знаю только одно, Христос есть Любовь и его любовь к миру была естественным состоянием, не требующим напряжения и жертвы. Мы, не являясь таковыми по сути, вынуждены приспосабливаться к любви, приноравливаться к ее высокому дрожанию, как флаг на сильном ветру перестает полоскать и вытягивается в струну, а затем ломает древко. Не будучи любовью, мы прикидываемся ею, обманываем себя и …

Он замолчал. Грозный солдат, облаченный с ног до головы в железо, плакал.

– Я не знаю, люблю ли Христа или нет, по настоящему, истинно, – промолвил юноша.

– Уходи, – сказал, подумав, рыцарь.

– Откуда?

– Из похода. Сойдешь в Святой Земле, сдай оружие и возвращайся домой. Есть много путей к Богу, но пока под нашитым крестом прячется меч, вряд ли Бог подойдет к тебе, чтобы указать дорогу Истины.

Он развернулся и, осторожно переступая, чтобы не разбудить, через спящих крестоносцев, побрел к люку в трюм.

– А вы? – почти шепотом выдохнул молодой человек ему в след.

– А я останусь с теми, кому вложил в руки орудия смерти, радуясь хоть одной спасенной душе, – так же шепотом проговорил он и скрылся в урчащем чреве нефа.

Крестоносец озадаченно переваривал обе встречи. «Кто из них ангел, кто демон? – думал он. – Оба противоречили себе, оба отговаривали меня от выбранного пути, при этом старательно наставляя на него. Я не слушал священника, но слова его вошли в мое сердце, я взял оружие у рыцаря, но не хочу применять его, я иду к Богу, но ждет ли Бог меня там, куда я иду?»

Юноша улегся на сходню и смотрел на бесконечные миры до тех пор, пока «лебединая голова» не начала растворяться в наступающем утре, после чего провалился в сон. Он открыл глаза только к вечеру, вместе с радостными криками «земля, земля!» (очевидно, Святая), ржанием коней, учуявших близкую твердь, и громоподобными командами боцмана. Шатающееся до того без дела разноперое воинство, принарядившееся в белые накидки с красными крестами, столпилось по правому борту нефа, отчего рулевым на веслах пришлось подналечь, свое недовольство они выразили громко и ясно. Порядок на судне капитан навел подручными, в прямом смысле этого слова, средствами.

Крестоносец покидал неф так же, как и заходил на борт, то есть последним. У шторм-трапа рыцарь задавал (по привычке) каждому спускавшемуся один вопрос: «Не передумал?»

Получив отрицательный ответ, он удовлетворенно кивал головой и хлопал новобранца по плечу:

– Добро пожаловать в Святую Землю.

Завидя своего ночного собеседника, он улыбнулся, а дождавшись его, сказал:

– Можешь остаться, еще не поздно.

– Где Иерусалим? – спросил крестоносец.

– Там, – рыцарь махнул в сторону каменистых холмов.

– А где Бог?

Рыцарь стянул перчатку с руки (как и ночью) и ткнул юношу в грудь:

– Тут.

– Тогда я понесу Его туда, – ответил молодой человек и поставил ногу на трап.

– Добро пожаловать в Святую Землю, – прозвучало ему в спину, – и да храни тебя Бог, что идет рядом с тобой.

На третий день под стенами Иерусалима каменный снаряд, выпущенный катапультой со стен Святого Города, разорвал грудную клетку молодого крестоносца. Он умер мгновенно, в первом же бою, не успев забрать ни капли чужой крови. Когда юношу предавали земле, при нем не было меча.

– Чудак, – сказал удивленный солдат похоронной команды, – идти на штурм безоружным. – И, поплевав на руки, стал обкладывать тело камнями.

Что ж, читатель, вот дорога, пройденная кем-то другим, идущим бок о бок с соратниками своего времени и местонахождения. Видишь ли ты в окружающем его море судеб того, кто сопроводил бы ищущую душу к Богу, или, может, самого Бога, вставшего рядом и направляющего каждый шаг его. А что, если подле тебя самого есть Священник, запутавшийся в собственных речах, и Рыцарь, спотыкающийся о свои деяния, и не Богом ли посланы они тебе в качестве правой и левой руки? Будет рядом с тобой водоем, пусть лужа, даже самая грязная, встань на краю и загляни в нее. Кто смотрит на тебя? Кого видишь в отражении? Святой Отец потрясает медным крестом или сквозь опущенное забрало блестят влажные глаза Сэра Рыцаря? А вдруг в луже отразился Бог? Кого бы ни увидел ты, мой читающий спутник (очень даже возможно, что там отразишься ты сам), знай, именно с ним ты идешь к Богу.

Одежды для сердца

Приняв в себя знания, да не ведая, истинны ли,

Ожидай, что урожай принесет не только пшеницу, но и плевелы.

Как младенец человеческий, в мир входящий, наг и непорочен, так и сердце его свободно от одежд стесняющих и чисто отсутствием самости. Поле, жирное, свежевспаханное, дымящееся материнским теплом, ждет в объятия зерна, голодное до творения, готовое для принятия и жаждущее отдачи – вот сердце, бьющееся в ребенке, открывшем прекрасные, кристальные очи и одарившем увиденный Мир улыбкой. Не взяв ничего, кроме глотка воздуха, дитя уже отдало всего себя, целиком, ибо нет у него ничего сейчас кроме улыбки.

Через беззубый распахнутый ротик выплескивается ничем не прикрытое сердце, дар, цена которому вся Вселенная, потому что сейчас вам улыбается Бог. Мать, взявшая на руки младенца, в первую секунду держит Бога и имя ее в этот миг – Мадонна, и сердце ее, сбросив старые одежды, обнажено, словно грудь кормилицы, и нет ни одного бесконечно удаленного уголка Универсума, где сейчас не уловили бы Божественную встречу двух чистых душ, проявленную всплеском гамма-излучения.

Так сходится пара неприкрытых сердец, так рождаются миры, так говорит Бог. Но катарсис рождения короток настолько, насколько велик Создатель, в проявленном мире сердце начинает примерять на себя шелуху и скорлупы плотного бытия, имеющего обертку на всем, начиная телом кончая душой.

– Зачем проявленному миру скрывать суть вещей и явлений? – спросит скептик, добрый малый.