Ответный удар (сборник)

– Разорвать мою задницу! – рявкнула Рысь. – Да что случилось-то?! Смотри, мы опять все в сборе, мы опять вместе. Я сижу рядом с Песцом, и мне не хочется провалиться при этом сквозь землю. В чем дело, сержант?

Витковский взял со стола отставленный Рысью стаканчик кофе, отхлебнул, поморщился: обжегся. Поставил его на место.

– Я больше не сержант, – с трудом проговорил он. – Капут, все сроки вышли. Я теперь нормальный гражданский. У меня бизнес, у меня клиенты, у меня кредит в банке и в ближайшей пивной, и я не собираюсь ломать свою успешную, размеренную, налаженную жизнь ради всяких бредней и никому не нужных моральных терзаний в духе средневековых…

– Это наемных убийц на живца ловить – размеренная жизнь? – криво усмехнувшись, перебила его Рысь. – Значит, нет у тебя никаких моральных терзаний? Приспособился, шляхтич? Забыл Дальний Приют, засунул поглубже на чердак памяти?

– Я ничего не забыл, – отрезал Лось. – Тем более Дальний Приют. И не собираюсь. Но подписываться на это дохлое дело – не стану! И точка.

Рысь открыла рот для следующей реплики, однако ее внезапно опередил Пестрецов, спросивший вроде бы совершенно невпопад:

– Казимеж, а почему ты так и не женился?

Лось, который уже готов был разразиться очередной гневной тирадой, ошарашенно запнулся, а затем насупился и спросил:

– А… с какой стати тебя это интересует?

– Ну, я ведь помню, у тебя была девушка, ты мне даже как-то показывал ее голоснимок…

– Это мое личное дело! – отрезал Витковский.

– Понятно. Слушай, а сколько ты зарабатываешь?

– Это мое личное дело, – снова пробурчал Казимеж.

– Да нет, без проблем, – вскинул руки Песец, – мне просто интересно.

Витковский сумрачно помолчал, а затем буркнул:

– Ну… в среднем около шестисот кредитов в месяц выходит…

– То есть где-то сто восемьдесят имперских рублей. – Родим кивнул и перевел взгляд на Рысь: – А ты?

– Что – я?

– Сколько зарабатывала у себя в клубе?

– Ну, я не такая богатая, – сердито проворчала Рысь, – в лучшие времена доходило до четырехсот, но такие времена бывали нечасто.

Пестрецов снова кивнул:

– Значит, сто двадцать. Ну, а у меня выходило где-то сто пятьдесят – сто шестьдесят. – Он сделал короткую паузу, вздохнул, а затем тихо спросил: – А не скажете ли мне, коллеги, почему мы, имея императорскую военную пенсию в восемьсот рублей, сбежали от семей и друзей и, забившись в самую глухую дыру, какую каждый из нас только смог себе представить, ведем полурастительную жизнь на полторы сотни в месяц, старательно не обращая внимания на почти тридцать тысяч полновесных имперских рублей, которые скопились на счету у каждого из нас?

Ответом ему было молчание. Когда пауза стала совсем уж невыносимой, Песец вновь заговорил – тихо, размеренно, спокойно:

– …И некий из вельмож рязанских по имени Евпатий Коловрат был в то время в Чернигове с князем Ингварем Ингваревичем. И услышал о нашествии зловерного царя Батыя, и выступил из Чернигова с малою дружиною, и помчался быстро. И приехал в землю Рязанскую, и увидел ее опустевшую, города разорены, церкви пожжены, люди убиты. И помчался в город Рязань, и увидел город разоренный, государей убитых и множество народа полегшего: одни убиты и посечены, другие пожжены, а иные в реке потоплены. И воскричал Евпатий в горести души своей, распаляяся в сердце своем. И собрал небольшую дружину – тысячу семьсот человек, которых Бог сохранил вне города. И погнались вослед безбожного царя, и едва нагнали его в земле Суздальской, и внезапно напали на станы Батыевы. И начали сечь без милости, и смешалися все полки татарские. И стали татары точно пьяные или безумные. И бил их Евпатий так нещадно, что и мечи притуплялись, и брал он мечи татарские и сек ими. Почудилось татарам, что мертвые восстали…

Песец сделал короткую паузу, взболтал остатки кофе, залпом допил и продолжил:

– …И едва поймали татары из полка Евпатьева пять человек воинских, изнемогших от великих ран. И привели их к царю Батыю. Царь Батый стал их спрашивать: «Какой вы веры, и какой земли, и зачем мне много зла творите? Ведь мало же вас, и все одно все здесь поляжете». Они же ответили: «Веры мы христианской, земли Рязанской, а от полка мы Евпатия Коловрата. А и поляжем мы, да и с радостью, потому как поклялись мы землю Рязанскую беречь, а не сберегли. И потому нет нам мочи клятвопреступниками жить…»

Пестрецов замолчал. Некоторое время в офисе Казимежа висела напряженная тишина, а затем Родим вновь заговорил:

– Так вышло, что из всей роты Горностаев выжили только мы трое. Мы знали, что идем на смерть. Но что значила наша смерть по сравнению с тем, что мы должны были совершить? И вот… все они – мертвы. А мы живы и… не смогли.

В офисе вновь установилась тишина, а затем Лось глухо произнес:

– Это нечестно. Я в этом не виноват.

Песец горько усмехнулся:

– Ты это кому говоришь – мне? Знаешь, сколько раз я сам валялся без сна, напряженно размышляя, что было бы, если бы я повел вас через третью вентиляционную шахту, или как все сложилось бы, если бы Клык не попер через лифты, а обошел их по внешним транспортным пневмотрубам… Только все зря. Никто из нас ничего себе не доказал…

Витковский пожевал губами. Спросил сумрачно:

– И что из этого?

Родим вздохнул:

– Да в общем-то ничего. Просто он дает нам еще один шанс. На то, чтобы перестать жить клятвопреступниками.

– Перестать жить?.. – горько усмехнулся Лось.

– Может, и так, – кивнул Песец. – Риск очень большой. Но сам понимаешь, если бы все было просто, это не был бы такой шанс. И я не собираюсь его упускать. А ты… как хочешь. – Он поднялся. – Мы вылетаем завтра, рейсовым, на Талгол. Был рад тебя повидать.

Он протянул руку, и Лось с некоторой заминкой ее пожал.

– А кофе у тебя действительно превосходный, – сказал Пестрецов. – Как в старые добрые времена.

Резко развернувшись, он вышел из офиса.

На улице едва поспевавшая за ним Рысь, все это время шагавшая молча, внезапно произнесла:

– Кажется, я наконец поняла.

– Что? – удивился Родим.

– Почему он прислал послание именно тебе…

* * *

На следующее утро они стояли в терминале космопорта Войтылы, бездумно глядя через толстые панорамные окна на взлетно-посадочную полосу.

– О нем думаешь? – поинтересовалась Рысь, положив ладонь на руку Пестрецова.

Родим поморщился.

– Жаль, – произнес он. – Я на него очень рассчитывал. Но это действительно его личное дело.