Титан. Жизнь Джона Рокфеллера

.

Позже Рокфеллер научился прятать беспокойство о деле за напускным спокойствием, но в те годы оно часто ярко проявлялось. Кларк вспоминал одно рискованное предприятие, когда фирма вложила весь свой капитал в поставку крупной партии зерна в Буффало. С нелепой не характерной для него безрассудностью Рокфеллер предлагал не страховать груз и положить в карман сто пятьдесят долларов; Гарднер и Кларк нехотя согласились. В ту ночь ужасный шторм прошел по озеру Эри, и, когда Гарднер появился на следующее утро в конторе, страшно бледный Рокфеллер в волнении мерил шагами пол. «Давай оформим страхование, прямо сейчас, – сказал он. – Еще есть время – если корабль не пошел ко дну». Гарднер выбежал за страховкой. К его возвращению Рокфеллер уже размахивал телеграммой, сообщавшей о благополучном прибытии корабля в Буффало. То ли обессиленный переживаниями, то ли расстроенный из-за ненужной траты денег, Рокфеллер в тот день ушел домой днем больным

.

Можно предположить, что кутила Гарднер ассоциировался у Рокфеллера с отцом, и сравнение во многом было не в пользу Гарднера. Действительно, Гарднер чувствовал близость с Биллом, получал удовольствие от его дружелюбия и необычайного чувства юмора и называл его «одним из самых компанейских и симпатичных стариков. Он сыпал остротами и говорил больше за одну беседу, чем Джон произнес бы за неделю»

. Гарднер первым из многих знакомых Рокфеллера заметил, что тот не отвечает на вопросы о Билле, который нерегулярно наезжал в Кливленд, вкладывая или забирая у «Кларк, Гарднер» огромные деньги. «Я удивлялся, что за предприятие может быть у человека, что в один месяц он обходится без тысячи долларов, а в другой так нуждается в них», – вспоминал Гарднер

.

Благодаря Гарднеру мы можем определить самую раннюю дату, когда с долей уверенности можно утверждать, что Джон знал если не о двоеженстве, то о скандальных отношениях отца. Фирма начинала наращивать деловые связи с Филадельфией, и Гарднер сообразил, что в следующую поездку туда он мог бы обратиться за информацией к Биллу. «Поэтому я спросил у Джона адрес его отца. Тот поколебался и наконец сказал, что не помнит». Гарднер, знавший о феноменальной памяти Рокфеллера, пришел в замешательство и спросил, не мог бы тот в обед взять адрес у Элизы. После обеда Джон так и не вернулся к вопросу, и вечером перед уходом Гарднер вновь спросил про адрес. «Он покраснел и сказал, что забыл спросить, пока был дома. Я больше не настаивал и так и не узнал, где живет его отец»

. Когда Джон начал постигать всю глубину двуличности отца по отношению к матери, он, вероятно, был потрясен и отреагировал тем же подавлением эмоций и уклончивостью, которые служили ему в детстве. Для Рокфеллера тема отца уже стала высочайшим табу, положив начало постоянной секретности, которая пропитает и «Стандард Ойл».

Фотографии Рокфеллера периода «Кларк, Гарднер» показывают высокого решительного молодого человека с наблюдательным острым взглядом. Плотно сжатые губы говорят о неудержимой целеустремленности и сдержанном характере. Высокий и широкоплечий, он начинал сутулиться, что придавало ему настороженный вид. Несмотря на редкие педантичные перепалки с Гарднером, он обладал той впечатляющей уверенностью, которая позволяет говорить негромко и весомо. Рокфеллер, аккуратно одетый и подтянутый, каждый день приходил в контору первым и уходил последним. По естественному разделению обязанностей Кларк заведовал покупкой и продажей, а Рокфеллер занимался бухгалтерией. С педантичными привычками и врожденной интеллигентностью Рокфеллера, казалось, суждено добиться успеха. С ненасытностью ретивого аудитора он любил выискивать нарушения и раскрывать ошибки. Морис Кларк считал Джона человеком подходящим, но «слишком точным. Он был методичен до крайности, аккуратен в деталях и въедлив до мелочей. Если нам причитался один цент, он хотел его получить. Если один цент причитался клиенту, он хотел, чтобы его получил клиент»

. Портрет, если и жутковатый, подчеркивает особо щепетильную честность Рокфеллера на этом этапе его карьеры.

С самого начала Рокфеллеру приходилось бороться с демонами гордыни и жадности. Когда служащий банка пренебрежительно отказал ему в займе, в гневе он резко заявил: «Когда-нибудь я стану самым богатым человеком в мире»

. Всю неделю он предостерегал себя притчами, которым научила его Элиза, подобно такой, как «Погибели предшествует гордость», и духовная внутренняя критика по мере роста его состояния усиливалась

. Ночью, склоняя голову на подушку, он предупреждал себя: «Раз ты хорошо начал, ты думаешь, что стал уже изрядным предпринимателем; будь осторожен или потеряешь голову – не торопись. Ты позволишь себе возгордиться из-за денег? Гляди в оба. Не теряй спокойствия»

. Если бы Рокфеллер не опасался, что способен на неумеренность, он бы не занимался таким изматывающим самоанализом. По его словам: «Эти безмолвные разговоры с самим собой имели большое влияние на мою дальнейшую жизнь. Я боялся, что удача меня опьянит, наступит день – и удача кончится, стоит только забрать себе в голову веру в свою удачу»

. Несложно прийти к выводу, что характерный для Рокфеллера нравоучительный стиль был позаимствован у церкви и отшлифован ночными проповедями, которые он служил сам себе.

Рокфеллер вел безупречную жизнь христианина, и это немало способствовало его деловым достижениям, так как он нравился горожанам постарше. В свой первый год работы с Кларком он нанял человека следить за бухгалтерией, а сам отправился искать клиентов и много ездил в Огайо и Индиану. Вопреки тому, что можно было бы ожидать, как продавец Рокфеллер умел складно убеждать. Вместо того чтобы дерзко отбивать клиентов у конкурентов, он просто перечислял услуги своей фирмы. «Я заходил в контору, давал мою карточку и говорил собеседнику, что, по моим представлениям, его деловые связи вполне удовлетворительны, и я не намерен докучать, но у меня есть хорошее предложение, и я уверен, что для него оно выгодно. Я не жду от него решения прямо сейчас, но прошу подумать, и я зайду еще раз»

. Заказы на торговлю сыпались чуть ли не быстрее, чем он мог их обработать. «Я увидел, что сразу внушаю доверие людям постарше, и меня несколько недель не было в городе, потом я вернулся домой, и поступили товары, и наше дело выросло, и это открыло для меня целый новый мир»

.

Рокфеллер умел обращаться с людьми, он вовсе не был холодным брюзгой, как позже описывали мифы о нем. Тем не менее он был настойчивым, что людям нравилось или не нравилось в зависимости от их предпочтений. Торговые предприятия испытывали те же трудности, от которых впоследствии страдали нефтяные – им постоянно недоставало вагонов для перевозки муки, зерна и свинины, и Рокфеллер так изводил железнодорожного служащего, что старик, в конце концов, погрозил ему пальцем и рявкнул: «Молодой человек, поймите, вы не можете кидать меня туда и обратно, словно мячик»

. Рокфеллер часто рассказывал, как лучший клиент фирмы однажды убеждал его нарушить привычную деловую практику и заплатить авансом до прихода продукции или накладных. Рокфеллер отказал, хотя постарался сохранить клиента. «Но он пришел прямо в бешенство, и я принужден был испытать новое унижение, необходимость сознаться компаньону в том, что дар моего убеждения не доставил мне ни малейшего успеха»

. Лишь позже Рокфеллер узнал, что непреклонность клиента была хитрой ловушкой, подстроенной местным банкиром, чтобы посмотреть, устоят ли молодые люди перед соблазном и продолжат ли придерживаться своих традиционных принципов.

При всем его популистском недоверии банкирам, значительную роль в ослепительном подъеме Рокфеллера сыграла их поддержка. «Величайшей трудностью на всем моем пути коммерсанта было получить достаточно капитала, чтобы сделать все дела, какие я хотел и мог сделать, если бы имел необходимые средства»

. Банковская система тогда была слабой и разобщенной. Многие банки на Мейн-стрит имели небольшой капитал и внушали так мало доверия, что фирма Рокфеллера держала запас наличных в сейфе. Свой первый заем вне семьи Рокфеллер получил у добродушного благожелательного старого банкира Трумана П. Хенди, который согласился засчитать приходы денежных средств склада в качестве обеспечения. Получив ссуду в две тысячи долларов, Джон чуть ли не парил в воздухе! «Представьте себе, – размышлял он, – банк мне доверил две тысячи долларов! Я почувствовал, что я гражданин, что я коммерсант»