День рождения семьи

– Что это ты, Павел? – Тоня посмотрела на него, вытирая глаза кончиком передника. – Навеки что ли с нами прощаешься? Вот война кончится, вернешься, как еще заживем!

– Заживем, заживем, – как-то невпопад повторил Пашка, думая о чем-то далеком.

Таська с громкими рыданиями повисла у него на шее.

– Не пущу! Не пущу! За что? Почему так? Только жить начали! Не пущу-у!

– Тише, тише, – успокаивал ее Пашка. Потом взял ее голову обеими руками, немного отстранил от себя и пристально посмотрел в глаза. – Тасенька, об одном прошу: сына береги! Андрюшеньку нашего. И себя. Милая моя. Родная моя, – и Пашка крепко прижал жену к себе.

4

Вьюжным февральским утром почтальон принес в дом Федоровых два письма.

Одно, в виде фронтового треугольника, было датировано 31 июля 1941 года. Павел писал: «Дорогие мои, Тасенька, Тоня и Андрейка! Как вы там без батьки? Сынок, поди, подрос? Очень скучаю. Хоть бы одним глазком посмотреть на вас. Тогда и смерть не страшна. Мне без вас так плохо! Все бы отдал, хоть бы минуточку побыть с вами, дорогие мои.

Тасенька! Не знаю, смогу ли еще написать до 23 сентября? Увидеться с вами в этот день вряд ли получится. Но вспоминать о вас буду обязательно. И вы обо мне вспоминайте. И еще хочу я, чтобы потом, через много лет, день этот стал днем нашей семьи. А семья у нас будет большая-большая. И дружная. Я знаю это. И чтобы собирались все и рассказывали друг другу о своих делах и помыслах. Чтоб любили и уважали друг друга. Только в разлуке понимаешь, как это важно!

Ну, все! Больше писать не могу, объявили построение. Скорее бы в бой! Я эту вражину зубами рвать буду, голыми руками пойду на него, лишь бы задушить, уничтожить эту мразь фашистскую!

За меня не беспокойтесь.

Обнимаю вас крепко. Ваш Павел».

Второе письмо было из военкомата. В нем официально сообщалось, что рядовой Красной Армии, Федоров Павел Андреевич, погиб смертью храбрых 14 декабря 1941 года в боях под Москвой.

Макар Савич

1

Макар Савич лежал на узкой госпитальной койке. Спина уже занемела, но шевелиться не хотелось.

«Сколько же я тут провалялся! Вона, уже весна! Ночи – совсем короткие стали».

Он смотрел на яркую звездочку в оконном проеме. Если закрыть правый глаз, ее видно, а – левый, нет. Прячется за деревянную раму, словно в прятки с ним играет.

Макар Савич улыбнулся своей детской шалости, и мысли его понеслись домой, туда, где остались Любаша с Федькой, лошади его любимые. Односельчане, которых недолюбливал когда-то, теперь казались ему самыми близкими на земле людьми. Ох, как бы он хотел сейчас очутиться рядом с ними, Любашу обнять крепко-крепко. Он очень явственно представил себе, как одной рукой обнимает упругий стан девушки, а другой – нежно гладит светло-русые волосы, пропуская между пальцами шелковистые пряди, вдыхая аромат ее молодости. Макар Савич даже потянул носом…

Стоп! Он резко открыл глаза и покосился на то место, где под белой простыней должна была находиться его левая рука. Белая больничная ткань лежала ровно, и не было никакого намека на то, что под ней что-то есть.

Макар Савич с тяжелым вздохом перевел глаза на окно, за которым по-прежнему продолжала свой путь неизвестная звезда.

«Ишь, дурак, размечтался, – горестно подумал он, – Какой я теперь мужик, без руки-то?»

Мысли переметнулись в тот уже далекий летний день, когда провожали их на войну. Всей деревней. Молча, словно боясь нарушить тишину близости, тишину последней минуты, тишину расставания. Даже, когда подошли телеги и раздалась команда: «Подъем!», не заголосили, как обычно бабы. А только сильнее прижались к своим мужьям и сыновьям, стараясь продлить этот последний миг, за которым – такая беспросветная бездна, о которой даже подумать страшно.

Макар Савич простился со своими дома. Не любил он на людях показывать свои чувства.

Федьку, по инвалидности, в армию пока не призвали. Макар Савич был этому даже рад, будет кому за хозяйством присмотреть.

Любаша, которая так и осталась жить на хуторе, стояла, еле сдерживая слезы. Знала, не понравится хозяину, если выть начнет. Терпела. И только пристально, не отрывая глаз, смотрела на него. Словно старалась запомнить каждую черточку его огрубевшего от нелегкой судьбы лица. Взглядом разглаживала морщинки, собранные пучком около глаз, и словно успокаивала. Как маленького. Как своего ребенка, которого отрывают от матери, а он и не понимает, зачем это делают.

А он старался и вовсе на нее не смотреть. Что-то внутри него словно поворачивало его в ее сторону, а он все отводил и отводил глаза. Зачем? Боялся чего-то? Дак, вроде, некстати ему бояться. И кого? Любаши? Вот еще! И о чем он сейчас думает? Не об этом надобно думать. Война идет. Война.

– Ты, Федор, Любашу не обижай! – сказал Макар Савич, вставая со стула и надевая на плечи рюкзак с собранными в дорогу вещами и едой.

– Да как можно? Макар Савич, не беспокойтесь за нас. Мы-то как-нибудь сдюжим. Себя берегите там.

– Ладно, справимся. Провожать не ходите. Сам пойду. Давай здесь прощаться.

Макар Савич обнял за худенькие плечи Федьку и с силой тряхнул несколько раз. Потом повернулся и посмотрел на Любашу. Та подалась немного вперед, но остановилась под его взглядом. Макар Савич резко отвел глаза и развернулся к двери. Уже выходя, он обернулся и сказал: «Ждите!»

2

Макар Савич не стал дожидаться общей команды и устроился в первой по ходу телеге. Не любил он прощания. А собственно, никогда в жизни ни с кем он и не прощался. Нет, один раз было. Давно. Когда мать с отцом да с братьями младшими уезжали. До сих пор голос матери в ушах звенит. Сколько ни пытался забыть Макар этот крик, не смог.

Пожалуй, только сейчас, когда он сам уезжал в неизвестность, оставляя здесь, на родном островке земли, самое дорогое, что есть в его жизни. Как же невыносимо тяжело было тогда им, родителям его? Как же он не понимал тогда этого? Боялся показаться слабым? В чем? В любви к своим близким, к своей семье?!

Сегодня он уезжает. И никто не провожает его в этот далекий неведомый путь. Почему? Сам не позволил.

Макар Савич посмотрел на небольшие группки людей, расположившиеся вдоль дороги. Горе объединило всех. Люди пытались как-то приободрить, поддержать друг друга. Старались держаться вместе.

Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы здесь оказалась Любаша. Макар Савич улыбнулся в жесткие усы при воспоминании о ней. Как он подобрал ее тогда в зимнем лесу. Ведь, замерзла бы совсем.

Привязался он к ней. Ладная Любаша оказалась, сноровистая. По дому управляется, любо-дорого посмотреть. Все в чистоте и порядке содержит. И ей хорошо. Чисто, тепло, сытно.

Но нет. Что-то другое заставило сейчас Макара Савича вспомнить о Любаше. Что-то совсем близкое, родное.

За своими думами Макар Савич не заметил, как все разместились на телегах, и обоз двинулся в путь, сопровождаемый уже не сдерживаемым плачем провожающих. Он обернулся и еще раз посмотрел в сторону своего хутора. И вдруг на самой верхушке дальнего холма он увидел маленькую фигурку и развевающийся над ней яркий платок. «Прощай, Любаша», – с горечью подумал он.

А впрочем, может быть, ему это только померещилось?

3

В городе их разместили в спортивном зале одной из школ. Народу было много. Новобранцы, в основном гражданские, не обученные военному ремеслу люди, пытались как-то приспособиться к новым временным условиям жизни. Макар Савич держался особняком и не прислушивался к чужим разговорам. Пашку Федорова он заметил сразу. Тот сидел в противоположном углу и, медленно затягиваясь папиросой, о чем-то думал. Макар Савич вспомнил, как тот прибежал к нему за лошадью, белый как полотно, испуганный. Аккурат накануне войны это было. Кто у него родился-то? Парень или девка? А какая теперь разница? Война. Вот и Пашку когда-то мать родила, а теперь – на фронт. И его тоже мать рожала. В муках, наверное. В ушах опять громким эхом отозвался ее прощальный крик. Наверное, до самой смерти не забудет его. До смерти. А долго ли до нее, до смерти этой? Война.

Пашка вдруг поднялся со своего места и направился к нему. Макар Савич пододвинулся, освобождая место рядом с собой. Павел сел, предложил закурить, закурил сам.

– Ну, что, Макар Савич, воевать надо, – то ли сказал, то ли спросил Пашка.

Макар Савич посмотрел на него и ничего не ответил. Что он мог сказать? А молоть языком просто для разговора не любил.

– Спасибо тебе, Макар Савич, – продолжал Пашка, не ожидая ответа собеседника, – выручил. Сын у меня родился. Андрюха. Скоро месяц будет!

Макар Савич продолжал молчать.

– Вот как же так, Макар Савич, – Пашка посмотрел на него, – почему людям жить не дают? Ведь я хочу видеть, как мой сын растет, хочу с ними быть рядом, с моей семьей. А нас разлучают. Фашисты проклятые! – он с силой стукнул кулаком по колену. – Сволочи!

Макар Савич повернул голову к Пашке. Изменился он. Повзрослел. Отец!