Романтика в гробу

– Вы поставили памятник, – сказала я, притворившись скучной.

– Да, – сказал он, тоже притворившись равнодушным и зевнул; стало тихо.

Часы в зале бежали по кругу, отчего казалось, что кто-то ползет по чужим желтоватым обоям. Наверное, обоям было много лет, и они видели тоже много.

– То, что вы сказали… – продолжила я, перестав слушать часы, – можно я об этом напишу?

– Забирайте, мне не жалко.

Потом мы еще много говорили. И еще и еще. Много разных разноцветных дней. В конце сентября мы встретились в уличном кафе. Воздух успел остыть и на плетеных креслах лежали мягкие холодные подушки.

– Знаете, я постоянно думаю о сексе, – сказал он, когда мы заказали чайник и несколько долек лимона. – Ничего, что я так откровенно с вами?

– Ничего, говори, – сказала я, случайно перейдя на «ты».

– Если вам удобно, то давай на «ты».

Но мне стало неинтересно и буднично, и я качнула головой:

– Без «вы» что-то исчезает.

– Да, – согласился он.

И нам принесли чайник, в круглом боку которого горела свеча.

– Странно, что она не гаснет, – удивилась я и прослушала объяснения мужчины про то, почему не гаснет свеча. Прослушала, потому что его руки были сцеплены в сантиметре от моих.

– У вас очень маленькие руки, – сказал он, и это я почему-то услышала.

Я спрятала руки под стол на своих ногах.

Потом мы бежали под дождем на остановку и держались за руки. Нам почему-то было очень смешно и почему-то казалось, что мы дети.

Мы снова спрятались под крышу остановки, и я подумала про дежавю. Только сейчас словно была моя другая жизнь – вариант моей. Мужчина теребил «собачку» на моей молнии и от неловкого движения замок ударил меня по нижней губе.

– Ой, – и печальные глаза его расширились. – Я не хотел. Но ведь это потому…

– Что нельзя, – договорила я за него.

Потом, уже зимой, он говорил мне о том, что у жены послеродовая затяжная депрессия и секс сошел на «нет». Я давала какие-то глупые советы. А он говорил, что устал, что это похоже на насилие членом и что так нельзя. И что он все равно будет ждать, потому что когда-нибудь это закончится. Я знала, что он любит жену и знала, что он будет ждать, как и сказал. Мне хотелось сказать про то, что тоже знаю, что будет дальше и знаю, как это бывает, потому что мой ребенок старше его, но я мешала в кастрюле суп; укроп кружился и пах дачей.

Перед Рождеством мы встретились в очень маленькой и теплой гостинице. На медовых стенах светились фонарики. Номер был тоже маленьким и нашим. Несколько квадратных метров личных владений на целые сутки. Пахло сыростью и чистыми простынями.

– Здесь такие же обои, как в моем гробу, – сказал мужчина.

А я пожала плечами и представила.

– Мне было бы проще, если бы вы перестали быть такой красивой, – снова сказал он. – И вы очень худая, как в вас можно поместиться?

У него была короткая борода, и я подумала, что на голой коже – это должно быть больно.

– Я расстегну вашу блузку? – вежливо спросил он.

Я кивнула, и он, обхватив меня одной рукой за спину, держа, будто я собираюсь сбежать, другой рукой принялся расстегивать пуговицы. Но пуговицы были не пуговицами, а глянцевыми кнопочками, поэтому они отлеплялись со звуком: «пым», «пым, «пым». Когда они закончились, мужчина, будто задохнувшись, оцарапал мне шею подбородком, и я решила, что когда больно, то хорошо.

И я почему-то дрожала, хотя мне не было холодно. Он провел большим пальцем по моим губам и раскрыл их, замерев на мгновение. В его черных глазах была тьма и печаль. Мне было до нее не добраться. Она была где-то там, в маленькой двушке, в крошечном писательском кабинете в нише.

– Потушите свет, – прошептала я, когда он скользнул пальцем вниз по подбородку, к шее, ключицам, по выемке меж грудей, к животу; и я почему-то тоже задохнулась, словно в этой комнате и впрямь мало воздуха, как между моей и соседней пятиэтажкой.

Он торопливо встал и погасил свет.

– Темно, как в гробу, – сказала я и вытянулась струной на кровати.

Второй мужчина в жизни – это серьезно.

Матрас качнулся оттого, что мужчина сел на кровать. Я расстегнула пуговицы на его рубашке, но там были просто пуговицы, и не было никакого «пым». Это было очень тихо и мне в этой тишине хотелось, чтобы под рубашкой были волосы, потому что я никогда не трогала волосы на груди. Когда и у мужчины не осталось пуговиц, он резко сбросил рубашку и, откинув меня назад, на вытянутых локтях навис надо мной. Под моими ладонями на его груди были волосы. Мне захотелось спуститься руками ниже, и я заскользила вниз. И он тоже скользнул по моему телу, отбросив юбку вверх на мой живот. Я знала, что ему не нравится белье и ничего не надела. Он вжал свои губы в мои, и это было твердо и вкусно, потому что он сегодня не курил и не пах табаком.

Мне казалось, что я знаю о нем все, но это параллельная реальность, которая не случилась. И было хорошо, что между нами не было никакого Экзюпери.

А потом, колыхаясь между жаром и светом, теряясь и уплывая в другое пространство, проникая в иные материи, дробясь на тысячи мелких черточек из бьющегося о бордюр у остановки ливня, от которого не слышно настоящего, я подумала, что все слишком идеально и слишком подходит, чтобы быть параллелью. Я не знала, подумал ли мужчина так же, но он, откинувшись назад, притянул меня обеими руками крепко и уткнул в свою шею так, словно мы были одним человеком, словно мы – распавшиеся молекулы одного вещества.

Но тьма колыхалась над нами.