Малиновский

…С периода «перестройки», победы буржуазной контрреволюции и свержения советской власти у нас в стране стали популярны давно опровергнутые клеветы на Ленина, большевиков, на «красный террор» (он, конечно, был, но в ответ на «белый террор»). Вот что писал, находясь в эмиграции во Франции, бывший глава Временного правительства А.Ф. Керенский, симпатий к большевикам не питавший:

«Был Колчак… Расстреливали интеллигенцию, пороли целыми деревнями крестьян, душили прессу, громили профессиональные союзы и кооперативы и т. д. А в то же время по всему миру платные и бесплатные русские и иностранные агенты адмирала славословили его “демократичность”, “мудрость”, “патриотизм”.

Но вот начался последний этап кровавого фарса. Преступления колчаковского режима стали очевидными для всех. Тогда, нисколько не смущаясь, вчерашние поклонники “национального героя” стали дружным хором оплакивать роковые ошибки и разоблачать преступления исчезнувшего режима. Колчак был слабый, безвольный человек. Вот Деникин это – настоящий государственный муж, это – подлинный демократ; он спасет Россию; вся истинная демократия должна объединиться вокруг генерала Деникина…

Но “государственный строй” генерала Деникина был ещё хуже колчаковщины. Повторилась та же самая история… И в момент падения Деникина… можно было прочесть ошеломляющие разоблачения творившихся под флагом “слабого”, “безвольного”, “переживающего” Деникина ужасов белого террора, взяточничества, хищений и разгула».

Колчак, взлетевший по карьерной лестнице на демократической волне, смахнувшей царя, был наёмником англо-американского капитала (в частном письме он этого не скрывал). Деникину оказывала финансовую помощь главным образом Франция. «Благотворительность» капиталистов была не безвозмездной. В случае победы белых Россию поделили бы на зоны влияния нескольких держав.

Как пишет Джузеппе Боффа: «Антанта не прекращала попыток заставить сражаться против большевиков не только белых, но также финнов, прибалтов, поляков, румын, украинцев, народы Закавказья и т. д. Тем самым её вмешательство приобрело более чётко выраженный антирусский характер, являясь попыткой рассечь страну на части, отторгнуть от неё наиболее богатые районы, искусственно стимулировать формирование крошечных государственных образований, над которыми неизбежно был бы установлен иностранный контроль (не случайно вслух обсуждались варианты провозглашения протектората)».

(Книга Д. Боффа «История Советского Союза» была издана в Милане в 1976 году. А четверть века спустя расчленение СССР произошло по тому же принципу. Знаменательное соответствие!)

Большевики сражались за Великую Россию, а демократы-белогвардейцы, в большинстве обманутые пропагандой, воевали и умирали за интересы мирового капитала. Это понимали офицеры и генералы царской армии, вставшие на сторону советской власти.

В борьбе за правое дело укреплялся моральный дух бойцов и командиров Красной Армии. Обратный процесс шёл в Добровольческой армии. В.В. Шульгин, один из инициаторов отречения Николая II, идеолог белых, ненавидевший большевиков, признавал, что красные начали войну почти как бандиты, а закончили почти как ангелы, а белые – наоборот.

Среди красных было поначалу немало всякого сброда. Но постепенно командиры и комиссары наладили дисциплину, растолковали непонятливым, ради чего идет война. А белогвардейцы часто на захваченных территориях творили такие безобразия, что становилось понятно, чем обернутся для народа результаты их победы: закабалением, расправами, издевательствами.

Родион Малиновский слышал о Ленине разные толки. Среди солдат одни его считали международным злодеем, другие, кому переводил Родион статьи из «Юманите», знали, что Ленин против войны и за то, чтобы землю отдать крестьянам (тот же лозунг был у эсеров).

Тем, кто в наше время и понятия не имеет, какой исторический подвиг совершил Ленин, полезно знать мнение великого князя Алексея Михайловича, одного из немногих уцелевших представителей дома Романовых: «На страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи».

Возможно, у Родиона Малиновского не сложилось во Франции определённого мнения о том, что происходит на Родине. Слишком противоречивыми были сведения. Но уже во Владивостоке он увидел, что здесь хозяевами чувствуют себя японцы. Узнал и о том, что сибиряки, в особенности переселенцы из Европейской России во времена Столыпина, восстали против колчаковцев, не желая установления прежних порядков.

Стремился ли Малиновский принимать участие в братоубийственной войне? Сомневаюсь. Ему хотелось вернуться в родные края. Но, безусловно, его симпатии были на стороне большевиков, народной власти.

Перейдя линию фронта, он (по моей версии) попытался продолжить путь на запад. Однако тут произошло то, что он описал в романе:

«Но что это? Двое верховых! Его заметили! И вот уже пустили коней во весь опор, нагнали пешего.

– Стой! Руки вверх!

Никогда еще Ваня не исполнял такой команды – не приходилось ему сдаваться…

– Руки вверх! А то стрелять буду, – прозвучал молодой властный голос, и в затвор дослал патрон.

Ваня как-то неловко поднял руки – они не слушались, не поднимались.

– Кто такой?!

“А сам ты кто?” – подумал Ваня и не ответил.

– Красный или белый? Говори!

– Не красный и не белый. Я из Франции иду.

– Откуда, откуда?! – верховой подъехал к Ване вплотную.

Подъехал и второй.

– Давай, Афонька, обыскивай его! – сказал он.

– Оружие есть?

– Нет!

– Ну тоды опускай руки.

Афонька осмотрел его карманы и в ватной телогрейке, в зашитом кармане, обнаружил солдатскую книжку, продовольственный аттестат на французском языке, выданный в Марселе, Георгиевский крест, французскую Воинскую медаль и французский Военный крест.

– Ты что – офицер?

– Солдат.

– Врешь. Ты офицер, признавайсь. Вот и крест с мечами. Рази нашему брату выдавали всяких там Владимиров?

– Да не Владимир это, а французский солдатский крест. Он у них с мечами.

– Врешь! Нечего нам заливать. По разговору слышу, что итилигент-офицерик! Нечего с ним церемониться, в расход его! Ну чего стоишь? Давай с дороги, чтоб не засорять путь всякой падалью.

Второй верховой молчал и, отвернувшись, глядел куда-то в пространство. Видно, не хотел мешать Афоньке – пусть сам доведет дело до конца.

– Ну, ну, пошевеливайсь, хоть в сторону стань, раз не хочешь перед смертью в снег лезть. – И Афонька приготовился выстрелить в упор.

Вся жизнь пронеслась перед Ваней – и детство, и мать, и война, и Франция, и долгий, такой трудный путь на родину… Неужели конец? И такая горечь поднялась в душе.

– На, стреляй! Мразь ты проклятая, а не солдат! – Ваня рванул телогрейку, открыл грудь и выругал своего противника на чем свет стоит.

– Стой, Афонька! – властно крикнул второй всадник.

– А чего тут? Ещё и матерится! – обозлился Афонька.

– То-то и оно, что матерится. Нет, не офицер он, так что поведем.

– Только намаемся – коня ж у него нет.

– Все равно поведем – пусть комбат разбирается.

– Охота тебе возиться с каждым дерьмом, – все же огрызнулся напоследок Афонька.

– Может, и дерьмо, да из самой Хранции, и опять же при бумаге гербовой да при печати – очень уж редкостное дерьмо! – И оба расхохотались.

У Вани отлегло от сердца – жив остался, пока что жив. И попал к красным. Может, оно и хорошо?

– Ну, давай шагай, – скомандовал Ване второй верховой.

– И охота тебе, Сенька, возиться с ним. – Афонька опять взялся за свое. – Вот нагнали бы белых, захватили б обоз, раздобыли б чего-нибудь, а то вертайсь к штабу ни с чем.