Школа. Никому не говори. Том 2

«Неудачница ты, Люба! Стрёмная и неинтересная. Некрасивая! С парнями общаться не умеешь. Никому не нужна! И никогда не будешь нужна. Удавись!» – внутренний голос буквально орал. Зло, безжалостно.

– Вкусные вафли и торт! – заговорила усталая мама. – Рашель – хорошая хозяйка! Тебе надо учиться печь.

– Где, мам?!.. У нас плохая духовка – тесто не поднимает, вся продувается, мыши её насквозь изгрызли! Для вафель нужна вафельница, которой в доме нет!

– Да знаю я! Что, думаешь, мать старая, от людей отстала?!.. Не можешь торты печь, пирожки на сковородке жарь! Прошлый раз Шурик говорил, что тесто не посолила… Тренируйся на брате быть хорошей хозяйкой, на муже потом поздно будет! Никто не станет терпеть в хате неумеху. А Шурик с людьми общается по делам торговым, по бизнесу. В ресторанах да у богатеев много чего ел! И невесты его вкусно кормят! Каждая спит и видит, чтоб замуж взял, но наш Шурик не лыком шит! Принимай его критику с почтением, нечего дуться, как маленький ребёнок! Брат плохого не желает.

– Зачем оно надо?!.. Может, никто замуж не возьмёт! Умру старой девой.

– Чего глупости говоришь?! Нечего переживать! Лучше делом займись, учёбой! О замужестве рано думать! На днях, вон, с тобой «Москва слезам не верит» смотрели. Катерина сначала карьеру построила да жильё заимела, а потом и судьбу встретила!

– Ага, когда полжизни прошло! Ещё чуть-чуть, и стала бы пенсионеркой, кряхтящей на лавочке у подъезда! Все девочки в классе знакомятся в «Торнадо»!

– Пусть! А тебе нельзя ходить в клубы, Люба, ради твоей же безопасности! Вырастешь, матери «спасибо» скажешь! Бандиты кругом, американщина, наркоманов в парке развелось! Люди говорят, шприцов валяется немерено! А драки, разбои, изнасилования?!.. В газетах ужасы всякие пишут!.. Люба, в мои юные годы на танцах дрались, а сейчас, когда бардак в стране, тем более!

– Никого в школе, между прочим, ещё не избили и не изнасиловали!

– Уверена?!.. Если с кем и случилось, девушка со стыда и позора никогда не подаст виду. Сколько я рассказывала, как на меня после танцев нападали?!.. Шла одна, два парня побить и раздеть пытались. А второй раз…

Люба посмотрела на маму – лицо уставшей от работы женщины осунулось и потемнело

– Второй раз одноклассник провожал. Из порядочной семьи. Тихоня, отличник. Завидный жених! Когда подальше от клуба отошли, всё платье изорвал, руки крутил, даже бил, чтобы я уступила… Говорил: никто тебе, нищенке, не поверит, что я приставал… Еле сбежала! Удалось с горем пополам обмануть; сказала, мол, в туалет хочу по-большому. Он отпустил в кусты, сам рядом встал, а я как рванула!.. Домой прибежала, в хату влетела, а у мамы – гости. И тут я – вся грязная, в рваном платье… Мать схватила метлу и давай бить: «Где шлялась?!.. Где?!»

– И никто не заступился?! – Люба не раз слышала эту историю, но вопрос задала впервые.

– Никто. Сидели и смотрели. Тётка с мужем, сватья, дядя с невесткой, соседка. Дядя только раз сказал маме, чтоб не убила на горячую руку.

– Зачем же бабушка била сразу?.. Почему не спросила, что случилось?

– Ей, Люба, деваться было некуда. Люди смотрели. Мама в шоке, не знала, как реагировать. По моему виду было понятно, что случилось. Раз случилось, значит, сама виновата. Какой с парня спрос? Совратила по-любому. Жопой виляла. Да и кто бы поверил? Тот козёл из приличной семьи коренных кубанцев, а моя семья – приезжая голытьба! После Отечественной войны на Кубань много таких переселили! Отец, дед твой, погиб; у матери одиннадцать ртов, но шестерых голод уморил. Я младшая. Четыре года стукнуло, а как сейчас помню: заселили нас зимой в крохотную холодную баню без стёкол и печки! Ни денег, ни еды, ни вещей – ничего. Маму сразу в колхоз забрали работать.

– А кто заселял, не видели, куда женщину с пятью детьми определили? – возмутилась подросток.

– Заброшенная баня моему дяде и его жене Арине принадлежала. Они раньше всех переехали на Кубань, построились, обжились хозяйством. Двум старшим детям дома возвели. А тут власти нас подселили! Арина сказала, хватит с неё нищей родни, кров дадут, а дальше сами, как хотите.

– И тётю Арину совесть не мучила, что родную сестру мужа и племянников в полуразваленную баню выгнала?

– Люба, ты живёшь в совсем другие годы и многого не понимаешь! Война прошла, голод страшный! Тётя с дядей уже помогли нескольким семьям обжиться. У неё – свои дети, поднимать надо. А тут мы на её голову!

– Чёрствая она и бесчеловечная!

– Нет, Люба, время такое! Мы, детвора, баню обмазали, крышу законопатили – до весны и дожили. Банька крошечная, три на три метра. Братья на чердаке спали, а я с сестрой и матерью – внизу на соломе. Ничего, постепенно хозяйством обжились, выросли! В школе, правда, тяжело было.

Люба тихо забрала из рук матери тяжёлую рабочую сумку, сшитую из лоскутков чёрной кожи. Такие сумки в 90-е были модными у провинциального женского населения.

Каждый раз, когда Григорьевна делилась воспоминаниями о тяжёлом послевоенном детстве, девочке хотелось расплакаться и защитить от невзгод мать, уже давно выросшую. Школьница испытывала праведный гнев ко всем, кто в прошлом унизил, оскорбил или поднял руку на когда-то маленькую Шуру. Шагая домой по тёмной улице с битыми фонарями, дочь от всей души сочувствовала. Молчала, гневалась и поддерживала.

– Нищих никто, дочка, не любит! Безотцовщину – тоже. Я была нищей, без отца, да ещё и приезжая. Как кубанские не любят приезжих, ты бы знала! Везде гнали как паршивую собаку! Отца не было, чтоб заступиться, мать в колхозе пахала с утра до ночи, жили в бывшей бане. Чуть у кого что пропало: Шурка – воровка! А если вещь находилась, никто не извинялся, потому что защитить некому! Учителя на уроки не пускали: я в рванье, босая, сопли из носа висят… А в классе дети – то дочка кузнеца, то пекаря, то ещё кого зажиточного. Одни родители учительнице телегу дров привезли, другие – мешки с пшеницей. А что с меня, голодранки, взять было?.. Как-то снег выпал, я босая до школы дошла, а на урок меня не пустили. Мол, когда обуешься, тогда и придёшь. Я пошла назад и в сугроб упала, сознание потеряла. Так бы и замёрзла насмерть, если б мимо мужик один не ехал да не откопал.

– Почему учителя такие жестокие были?! Детей своих будто не имели! Как можно ребёнка, пришедшего босым по снегу, назад отправить?!

– А знаешь, в том и дело! Одна учительница бездетная, и вторая. К классруку Марии Филлиповне я до самой её смерти ходила. Она ослепла рано, муж бросил калеку, жила одна. Раз я уговорила одноклассников проведать, так все исплевались: грязно, еда нечистая… Я ругалась: всех в классе она любила и лелеяла, только меня одну гнала прочь, и вот благодарность!

– Надо было и тебе оставить. Она ведь обижала. Зачем ходила, мама?!..

– Нельзя так с обездоленными, попавшими в беду людьми! Жизнь накажет!

– А родню жизнь наказала? Нет! Сколько ноги вытирали и за человека не считали? Никто не ответил! Тётя Арина дочек замуж удачно выдала, сыновьям дома наворотила. Ты одна поднималась: образование с трудом получила, попала на высокую должность без чьей-то помощи, дом построила! Сильная ты у меня, мама!

Люба остановилась и крепко-крепко обняла родительницу.

– Родню заносчивую ненавижу! Какие прежде сволочи были, с такими рожами и сейчас таскаются! Завистливые, высокомерные! Когда тётки приходят, у них на лбу написано мнение о нас!

– Что ты, доченька?!.. Родных надо любить и держаться рядом! Вместе мы крепче, а поодиночке каждого переломать можно! Какие-никакие, а кровь одна! Да, родственники нас, Поспеловых, не любят, но и не всегда они плохие! Помни это.

Дочь в ответ недовольно хмыкнула.

– Я тебе, Любонька, не просто так говорю постоянно: береги честь, здоровье да хозяйкой учись быть золотой! Чтобы муж не ушёл к другой и детей не бросил. Детям без отца ой как тяжело жить! Уж я-то знаю! Здоровье и образование нужно, чтоб не была обузой и всегда семью обеспечить могла. Никому не нужны, дочка, больные, помни.

Александра Григорьевна поёжилась от порыва промозглого ветра и добавила:

– Замуж выйти не проблема, а вот потом… Хочешь, беги на дискотеку, я не держу. Уши развесишь, какой-нибудь ловелас охмурит, использует, в подоле принесёшь – не помогу, в дом не пущу. Не дочь будешь! Для того и воспитываю, чтоб знала и помнила, как в жизни бывает. Поняла?

Люба скривилась.

– Не охмурит, не переживай! Кому я со своей кривошеей нужна? На меня в школе никто не смотрит. А на дискотеке, думаешь, прям всем сразу понадоблюсь?

– Да, дочь, ты не красавица, и хорошо, что помнишь об этом. Недостаток физический всегда был признаком нездоровья. Вдруг, раз калека, больных детей родишь или захиреешь?.. Дабы злые люди не надеялись, учись хорошо, трудись по дому и не шляйся по клубам. Чтобы видели женихи идеальную хозяйку, которая семью на танцульки не променяет!

Любе нечего было сказать. Аргумент матери в который раз успокоил тосковавшую юную душу и дал надежду на счастливое далёко.

«А может, Рашель не права? Кто опытнее: мама или Аня, в конце концов? Мама знает, что говорит, всё-таки добра желает. Всё будет хорошо!» – успокоила себя девушка и улыбнулась.

Перед внутренним взором предательски выплыл образ задорно улыбавшегося Ибрагимова. Белые ровные зубы, изогнутые губы, насмешливые чёрные глаза с длинными ресницами. Настроение испортилось, сердце заныло.

«Ничего не сделаешь. Нечего было мечтать и на что-то рассчитывать! Знай своё место и живи дальше. Будет и на твоей улице праздник». Школьница вдохнула побольше холодного воздуха и подставила лицо мелким колючим каплям срывавшегося дождя.

Глава 4.

Тоска и разочарование от новости, что Сэро стал встречаться с Виноградовой, к концу недели сменились гневом и ненавистью по отношению к обоим.

Поспелова злилась на Виноградову и осознанно желала ей всяких бед, гневно пялясь во время уроков на тёмно-каштановую копну волос. Когда у Камиллы лопнули на заднице брюки прямо у классной доски, уровень злорадства мог бы донести Любу до Луны – настолько сильно она лютовала.

Сэро и Имира тихоня увидела мельком, когда одна из первых после звонка зашла в столовую. Она рассчитывала, что в помещении никого не будет и у неё есть шанс быстро поесть да незаметно сбежать в густой толкучке. Только 10 «Д» уже был там: учитель английского уволилась, и вместо урока половина класса болталась по школе. Заметив, едва войдя, знакомые черноволосые фигуры, Поспелова пулей вылетела прочь, предпочтя остаться голодной. Девочка решила со злости вычеркнуть из жизни и Сэро, и Имира, считая от обиды второго тоже виноватым в собственных злоключениях и неудачах.

В пятницу после уроков Люба пошла по поручению матери к Таисии Федоровне с двумя тяжёлыми сумками, набитыми мандаринами и халвой (гостинцы от старшего брата). Таисия Фёдоровна как раз заводила тесто на пирожки, и Люба осталась в качестве ученицы. Здесь, в уютной чистенькой кухоньке с низким потолком, школьница за болтовнёй, согревшись от тёплого отношения и доброты хозяйки, проторчала несколько часов.

***