Темней всего под фонарём

“Никогда не начинайте ничего с понедельника. Понедельники для законченных слабаков. Нет никого хуже, чем идиот, который решил внести перемен в жизнь с понедельника. Это самый большой самообман. Нет, ничего не изменится. Люди вообще не склонны меняться. Перемены для сильных людей. Если ты решил поменяться, то не жди не секунды. Осознание необходимости перемен может перестать казаться таким острым, и ты уже никогда не выберешься из этого болота. Но сколько идиота не мотивируй, все, что ты получишь – это замотивированный идиот. Я же не зря стараюсь?”, – с грубым тоном разносятся мысли в голове, как звон гонга разносится в тишине, плавно наполняя пустоту вокруг своим звучанием.

Неожиданный громкий гудок машины. Я вздрагиваю. Водитель что-то кричит мне нецензурной лексикой. Оказалось, погрязнув в мыслях, я выскочил на дорогу. Странно, как я не заметил…

Вернувшись на тротуар, первым делом огляделся. Декорации вокруг поменялись: яркие улицы с красивыми домами и красивыми людьми сменились гадостью. Несколько деревянных построек были хаотично разбросаны по сторонам, справа виднелись недостроенные каменные дома без крыш, без лестниц, без украшений. Я побрел по улице, в надежде выйти обратно к людям. Но, казалось, улица думала иначе. Чем дальше я шел, тем уродливее постройки она мне подсовывала. Наконец, я свернул в сторону и увидел перед собой дом, который показался мне необычным. Крыша его, уже начавшая гнить и рушиться, была черная, как уголь, а в кое-где черепица уже не выдержала многочисленных дождей и провалилась, образовав дыры. Перекосившийся от тяжести жизни забор уже вовсе не препятствовал проникновению на территорию, весь двор, который он тщетно пытался скрыть, был виден с улицы. По середине двора лежала груда гнилых от многочисленных дождей досок, напоминавших сломанную телегу, на вершине которой птицы свили гнездо. Трава была (если это вообще была трава) желто-черной от осеннего гниения. Сам дом был выкрашен в противный кисло-зеленый оттенок, белые помутневшие окна его совсем не желали показывать ничего из внутренностей темных комнат. Дверей не было, точнее, они стояли совсем рядом с проемом, старые и грязные. Вид был дикий и устрашающий.

Я остановился и оглянулся по сторонам: вокруг было пусто. Когда я снова перевел взгляд на дом, то на моем лице, должно быть, отразилось удивление, потому что в глубине комнат я заметил ярко-желтый отвратительный свет. Благоразумие советовало мне уйти. “Я не боюсь опасности, но боюсь неудовлетворенного любопытства ”, – шепнул мне внутренний голос.

Я без раздумий медленно двинулся вперед, стараясь не шуметь. Подойдя вплотную к дверям, я просунул голову внутрь. Пахнет чем-то гнилым, может здесь тоже растёт трава? Было бы неудивительно. Шагнул в дом. Слева находилась маленькая комната, напоминающая кладовку. Справа была запертая дверь, хотя, возможно, она бы легко открылась, но желания к чему-либо здесь прикасаться не было совсем. Я продолжил путешествие в глубь дома. Неожиданно, в комнате слева, располагающейся в трех шагах впереди меня, что-то упало на пол и покатилось.

– Агхм! – раздался грубый мужский бас.

Страха я совсем не ощущал. Внутри меня словно созревала какая-то неведомая сила, которая в любой момент готова была выйти наружу, поразив всех, кто находился бы рядом. Ни капли сомнения. Я заглянул в комнату.

Посередине стоял маленький стол советских времен, за которым сидел мужчина с противным грязным лицом и огромным брюхом. Маленькие бесцветные глазки дико поблескивали, растаявший нос занимал половину лица, а волосы беспорядочными комьями спадали на уши. Лоб у него был до того безобразный и неестественно широкий, что казалось будто это вовсе не лоб, а большой потрескавшийся пузырь. На нем не было рубашки; руки держали засаленный нож и беспокойно что-то царапали на деревяшке. Рядом стояла сгорбленная женщина преклонных лет, с морщинистым лицом, одетая в старинное платье черного цвета, выпачканное в грязи. Дряхлый ввалившийся рот ее улыбался с каким-то дьявольским злорадством.

Я продолжал молча глядеть на них, затаив дыхание, в голове стремительно проносились разные мысли. Что эти люди здесь делают? Может, бездомные?

Вдруг женщина подошла к столу и что-то сказала, точно сова ухнула, сделала круговой поворот на месте,развернулась и затем уселась рядом, спиной ко мне. На губах у мужчины промелькнула ухмылка. Неожиданно вовремя я вышел из состояния оцепенения и шагнул назад. Попятившись к выходу, я забыл об осторожности, и пол подо мною предательски заскрипел. С кухни раздался неистовый сатанинский визг и гогот. Хохотал мужчина. Хохотал, захлебываясь в собственных слюнях и издавая похрюкивания. Хохотал, злобно оскалив свои желтые поблескивающие зубы. Я развернулся и вылетел на улицу. Злой на самого себя я бежал, а все вокруг расплывалось скользящими в памяти образами. Оглянувшись и убедившись, что меня никто не преследует, я закутался в свой плащ и быстрым шагом ушел.

“Темными, узкими, грязными улицами и переулками я пробираясь к дому. Почему-то испытываю странное наслаждение и невероятную силу, когда воображаю, как мог бы бродить здесь в темноте и одиночестве, ненавязчиво преследуя какого-нибудь запоздалого прохожего. Осенью 1888-ого точно на таких же улицах творилась история. Одна за другой жертвы гибли в грязи, где же под утро их находили полицейские в ужасном виде. С точностью хирурга были вырезаны части их тел, превращаясь симфонию. Симфонию из человечества, человеческую симфонию”, – шепчет мне мой голос, который я не в силах заставить молчать. Иногда, такие мысли пугают меня. Но это лишь мысли, лучше всего просто отбросить их…

***

Ранним утром в моей квартире раздался звонок в дверь. За ним последовала непродолжительная тишина, а затем раздражающий звон повторился. Я медленно встал с кровати. На пороге стоял коренастый мужчина в синей куртке и такой же ярко-синей сумкой в руках. Он попытался вручить мне какое-то письмо, что-то бормоча у себя под носом. Взяв его, я тут же закрыл дверь, задев его длинный и сующийся ко мне в дом нос, и вернулся в комнату, увалившись в постель. Спустя какое-то время тело начало ломить от долгого сна, поэтому было решено пойти позавтракать. Сковородка. Плита. Яйца.

– А кто-то сейчас напивается в какой-нибудь дыре – мелькнуло в голове.

“Они думают, что выглядят круто, когда пропивают себя. Но они не могут пропить себя, у них нет себя. Пустышки. Саморазрушение. Модное нынче словечко. Но они забывают, что чтобы разрушить что-то – нужно что-то построить. А когда возьмешься за стройку, разрушать уже никогда не захочется”.

Очнулся и принялся отдирать яйца от сковороды. Нужно занять себя чем-то. Тут я вспомнил про письмо, и поплелся в комнату, чтобы его отыскать. Что-то про местные выборы, приглашение на них?..

“Молодежь настолько глупа, что даже не может сформировать свои политические взгляды. Спроси любого. «Какая политика?» – ответят тебе, – «Мы не интересуемся политикой!». А живете-то вы в политике.

Все рассуждают о всевышнем и смысле жизни, о чудесном спасении людей богом. А взять будущее мира в свои руки не приходит в голову никому. Они же не политики”.

3

В эту ночь мне приснился странный сон. Точнее, я не уверен, сон ли это был вовсе. Грани сознания расширяются и ты уже не отличаешь сны от реальности. Что такое реальность? С чего ты решил, что ты реален? Всё это просто слова, но когда ты вникаешь в их смысл, становится жутко.

Мне приснилась моя прогулка. На улице стоял ясный безоблачный день, солнце находилось еще высоко в небе и ярко освещало безлюдные улицы. Вокруг громоздились невысокие приветливые дачные постройки, которые всем своим видом излучали спокойствие и безмятежность. Я неспеша шел по проезжей части. Идти по дороге и не думать о том, что ты можешь быть задавленным – это что-то! Грудь расправляется и спокойно впитывает в себя весь воздух, голова гордо поднимается, и в мыслях разносится: «Свобода…».

“Сотни лет наши предки боролись за свободу. Свобода – смысл их жизни. То, что заставляет трепетать и вдохновляет на любые поступки. Революция, убийства, войны – все во имя свободы. Теперь люди не понимают, что значит это слово. Свобода – бессмысленная побрякушка нашей цивилизации. Только тот, кто утратит свободу, по-настоящему поймет ее ценность. Но что, если я скажу, что ты не имеешь свободы? Врятли ты поверишь мне. Ведь чем больше, явнее и чудовищнее обман, тем сложнее в него поверить. «Первое правило разводки – убедить жертву, что это она все контролирует». Что у нее есть конституция, права…”

Прогулки пешком необычны для меня, поэтому такую необыкновенную легкость испытывал я, когда шагал вперед, щурясь от солнца. Впереди улица заворачивала вправо, и я сделал шаг еще медленнее, готовясь развернуться, упершись в тупик. Так и было: дорога привела к частной территории, и я был готов уйти, но взгляд на секунду задержался на ней. Весь двор территории был усыпан врубленными в землю, в доски, валявшиеся рядом, в стены дома, в машину топорами. Топоры были разных размеров и цветов, их потрясающе огромное множество заставило меня вытянуть лицо. Я прошел вперед и стал кружиться в топориной опере. Я кружился и терял равновесие. У маленького одноэтажного домишки стоял сарай, за которым красовалась деревянная стойка для лыж с самими лыжами. И вновь, топоры. Топоры были везде. Я ходил среди них, и вытаскивал из земли, с изумлением разглядывая лезвие. Моя голова становилась все тяжелее, мои глаза становились огромными и, казалось, уже занимали половину лица. Я брал топоры и бросал. Брал и бросал…

Неожиданно я проснулся. На часах было семь вечера, а за окном шумели эти люди, возможно, радуясь какому-то очередному выдуманному празднику.

“Не бывает плохих и хороших людей. Все люди – лишь набор факторов, повлиявших на их развитие. Люди, друзья, родственники, фильмы, книги – все, что было в жизни комбинируется и создает характер человека, уникальное и неповторимое сочетание повлиявших обстоятельств. Люди разные. Кто-то после работы хлещет пиво перед телевизором, кто-то таскает теще огурцы из погреба, а кто-то едет в багажнике. Все заняты. Все разным. И у каждого в кармане находится свой личный грешок, который ужаснет любого. Но у любого в кармане лежит такой же. Не показывайте никому свои карманы.”

Кто же безумен? Я упал на землю. Вокруг была улица и люди. Поднимаюсь и иду вперед. Дома все ближе друг другу, улицы все уже. Я иду и разбрасываю по сторонам содержимое моих карманов, будто доктор Джекил разбрасывает свои сбережения по площади. Фантики, билеты, мелочь. Наполняешь мелочью свою жизнь, и она становится свалкой.

Улица пленяла своим одиночеством. Длинная широкая дорога, освещенная ярким желтым светом высоких столбов. Темные, но красивые здания, тянущиеся вперед, далеко-далеко. Мысли, в которых ты можешь полностью потонуть. И в таких мыслях нужно тонуть. Я иду и не замечаю никаких препятствий и событий, которые могли бы меня прервать. Ноги плывут в пространстве, а мозг беспрерывно работает и иногда подкидывает самые необычные и странные идеи. “Никто не заберет мою душу, я живу, как Джим Моррисон…”* – песня в голове напевается сама по себе.

(*-имеется ввиду песня американской певицы Lana Del Rey – Gods and monsters…)

Однажды в далеком детстве, от дедушки я услышал древнюю японскую мудрость, смысл которой заключался примерно в этом: «Даже если в жизни меч понадобится тебе всего лишь раз, носить его нужно всегда». Помню, как восхищенно я тогда посмотрел на деда и стал допытываться, как он это придумал. Я любил холодным осенним вечером залезть на чердак со своим дедушкой и сидеть в кресле, укутавшись теплым пледом, и, слушая его истории, наслаждаться моментом под ласковые звуки его бодрого голоса. Поговорка, которую он передал мне тогда не раз выручала меня. Я не был бы сейчас здесь, если бы каждый раз, когда меня прессовали, сикал бы в штанишки. Нет, это не для меня.

Дорога все тянулась вперед и вполне устраивала меня своей бесконечностью. Я вспомнил, как услышал об убийстве в нашем городе впервые. Мне тогда было около восьми, по телевизору грозный диктор прервал мой любимый фильм со срочной новостью. Говорили что-то о пропавших близнецах, показали фотографию подозреваемого. Это был пожилой мужчина, одевавшийся как старик. Помню, как испугало меня его ухмыляющееся лицо, помню, какое отвращение к нему я тогда испытал.

Справа неожиданно погасло освещение, и я посмотрел на фонарь. Тонкий, сгорбившийся и старый. Удивительно, что он вообще горел. Казалось, жизнь его затухла много лет назад. Я прошел дальше в темноте и осмотрелся. Каменный забор загораживал разваливающийся на части завод, помнивший времена великой революции. Здание слева от меня было выполнено в стиле между готической и сталинской архитектурой. Разбитые решетчатые окна гнали душу в пятки; они словно передавали всю свою грусть и мрачность любому, забредшему к зданию завода. На конце улицы погас очередной фонарь.

Я вспомнил, как когда мне исполнилось девять, мы с матушкой выходили поздним вечером с подобного завода. Был холодный зимний вечер, и, одевшись по погоде, я чувствовал себя так же уютно, как в кровати под одеялом. В ту пору у меня были раздражены глаза, сосуды полопались, и красные струйки исполосовали весь зрачок. Казалось, любой, взглянувший мне в глаза мог увидеть свой страшный кошмар. А еще мне казалось, что я стал отлично видеть в темноте, мог разглядеть ту жуть, которая скрывается в темной половине мрака. Что тогда я только не нафантазировал…

“Зачем нам фантазия? Есть люди, брюзжащие и пускающие гневные слюни на любого, погрязшего в фантазиях. «Хватит мечтать, живи в реальном мире!», – визжат они. А где он, реальный мир? Грязь, коррупция, насилие, убийства, война, бесполезное и бессмысленное существование. «Не принимайте наркотики, посмотрите, как прекрасна жизнь!». Не принимайте свою жизнь всерьез, но задумайтесь о ней.”

Разбитая мостовая ведет меня к самой реке. Темная, величественная и спокойная водная масса чарует поздних посетителей. Синяя днем, черная ночью. Солнце – это тоже наркотик. Кровь на самом деле черная, она всегда блестит своей чернотой под лунным светом.

Я шел вдоль берега и пытался вглядеться в воду. Она кажется такой плотной, что сунь руку и упрешься в стену. Так много загадок таит в себе ночная тишина. Нужно нырнуть в них и узнать все. Но тогда ты захлебнешься.

Вновь дорога, вновь путь. Я просто иду, уже не разбирая желаний. Куда я шел и зачем? Уже не важно, рано или поздно мы все куда-нибудь выходим. Одно время в метрополитенах был скандал: им запретили писать на указателях: «Выхода нет». Но указатели могли быть правы. Всегда ли есть дорога там, где ищешь? Возможно, стоит развернуться.

Я развернулся и пошел влево. Узкая и неприглядная вначале, широкая потом улица была увешана бельем, оставленным здесь еще вчерашним утром. Утром ты вешаешь, вечером собираешь. Сначала бросаешь, потом поднимаешь. Законы просты, сначала одно, потом другое. Но кто пишет законы? Все живут так, будто в жизни есть правила. А их нет.

Голос в голове шумел, как ветер во время шторма. Надвигающуюся бурю выдает затянутое тучами небо. Я двигал ногами, пытаясь наконец найти освещенную улицу, но на самом деле все еще бродил в потемках. Голова становится все тяжелее. Мысли путаются в порядке; нет в них никакого порядка. Как то раз я проснулся ночью и обомлел: я совсем не узнал своей квартиры. Выйдя в темный коридор с тусклым светом мерцающего мобильника, я стал бродить по комнатам в поисках порядка. Но я не узнавал комнат. Они плясали передо мной, за каждой дверью непременно появилась новая комната, совершенно отличная от предыдущей, и одна новая дверь. Я открывал двери, я включал свет, но свет не всегда вносит ясность в ситуацию. Иногда свет лучше не включать. Я бегал и открывал двери. Комнаты кружились в бешеном танце, выдавая самые необычные и запутанные лабиринты, в которых при монотонном тиканьи настенных часов ползал я. Я запутался. Но когда наступил рассвет, вальс прекратился, все вернулось на свои места, мысли на свои полки. Ночь – самый безумный танцор.

Фонари давно утеряны, рассвета ждать не приходилось. Я бродил по улицам, то поминутно резко меняя направление, то идя в одну сторону, пока не упрусь в тупик. Тупики – частое явление, но я всегда считал, что за каждым из них всегда дорога продолжается, нужно лишь найти обходной путь. И я искал обход, делая круги и развороты. Мы привыкли считать, что делая круги теряем время, силы, запутываемся. Но, когда спортсмен делает круг, он набирает силу. Чем каждый из нас не спортсмен?

Света все еще не было. Тонкие фонари клонились к самой земле, обнажая все недостатки своих незамысловатых узоров. Мастер, вытачивающий эти узоры, должно быть был пьян, либо сильно угнетен чем-то. Вот, что транслируют эти фонари: угнетение. Оно сочилось из них, заставляя меня вздрагивать при виде все нового фонаря. Они выстраивались в ряды и выставляли напоказ свои уродства. В двадцатых годах прошлого века цирки уродств были популярным развлечением для молодежи и людей средних лет. Когда мир окутывал мрак, в цирках зажигались фонари и открывали зрителям все свои секреты. Многие, порой, ужасали. На утро все происходившее там казалось далекой сказкой, небылицей. Никто не мог поверить, что все было на самом деле. И вот, я в цирке старых фонарей. Ноги набились ватой, и каждый шаг давался мне все с большим трудом. Шея распухла от долгой работы которой я вовсе не занимался, и не желала держаться более. Я шел, а все вокруг замерло в ожидании чего-то. Тишина, которая никогда меня не пугала, все сильнее манила своей красотой. Тишина. Вот, что такое настоящая музыка.

“Люди не могут быть идеальными и не могут создать ничего идеального. Поэтому ничто не идеально. Грязные свиньи, порождающие непростительные ошибки. Музыка – не есть искусство. Государство – не есть жизнь. Настоящей жизни нет. Настоящая жизнь она там, в кино. И единственный выход – превратить свою жизнь в фильм.”

Все вокруг утратило свою мелодичность и легкость, сменившись тяжестью, мраком и прозой. Идти больше нет сил. Нет сил больше ходить. Идти и ходить. Вовсе не синонимы.

“Отдыхай” – раздался голос прямо над головой, хотя, возможно, в голове. Мое сердце остановилось, и я упал замертво. В моей голове маячил образ грузного мужчины, в шапке с ушами, кожаной куртке и таких же кожаных меховых перчатках. А моей на голове красовалась шапка с ушами.

Я заблудился в лесу. Кто выведет тебя из лесу, если лес – это ты сам?