Муха в розовом алмазе

– У меня есть еще один вопрос, – обратился к Анастасии Веретенников. – Насколько я понял, ты за Черным следила и потому на его даче в нужный момент и очутилась. Но почему с ментами? Они ведь могли алмаз увидеть?

– Им бы тогда не повезло, – ответила Синичкина, сделавшись серьезной. И полюбовавшись на наши вытянувшиеся лица, рассмеялась:

– Шучу я, шучу!

– Ничего себе шуточки, – задумался я. – Значит, я с самого начала был твоей марионеткой?

– Ну, зачем так примитивно, милый… Я просто хотела, чтобы ты был рядом со мной…

– Я растаял… – признался я, надев на лицо одну из самых глупых своих улыбок. И взял руку девушки в свою. Она была послушной и многообещающей.

Веретенников не позволил лирической паузе затянуться. Поморщившись, он сказал:

– Пойдемте, господа, посмотрим на алмазы. Не сидеть же тут на мыслях о Поварской.

Допив початую бутылку вина, мы пошли в третий штрек. Перед тем, как войти в рассечку, в которой, как я думал, пряталась алмазоносная трубка взрыва, решили навестить Баклажана с Полковником. Но в темнице Али-Бабая их не оказалось.

Наших пленников кто-то выпустил.

7. Подземные лабиринты. – Вооружены, опасны и с женщиной. – С помощью рабов на волю? – Замазал видение пластилином. – В третьем штреке стреляют…

Пятая штольня была пройдена для опробования трех субпараллельных оловоносных турмалиновых жил. После того, как ее ствол проткнул их все, из него в обе стороны по жилам было пробито шесть штреков (три на запад, три на восток). В последующем из этих штреков для подсечения оперяющих жил были пройдены квершлаги и вспомогательные выработки, некоторые из них – из штрека в штрек. В конечном счете, под землей образовался сложный лабиринт. Искать в нем сбежавших пленников Али-Бабая было весьма опасно: они могли прятаться за каждым углом с занесенным над головой забурником[23 - Забурник – короткая буровая штанга; используется в начальной стадии бурения шпуров.], благо последних кругом валялась тьма.

– Интересные шляпки носила буржуазия! – проговорил я, почесывая затылок. – Кто же их выпустил, Али?

– Пока не знаю… – ответил подземный араб, как мне показалось, не вполне искренне.

– Кроме тебя и нас в штольне есть еще кто-нибудь?

– Да, – ответил Али-Бабай.

– Кто они и где находятся?

– Мои жены. Они в гареме.

– А сколько их? – спросил Веретенников с уважением.

– Две, – ответил я, вспомнив, как Али-Бабай рассказывал мне о ссоре своих супруг.

– Нет, шесть – поправил меня подземный араб.

– Откуда столько? – удивилась Синичкина.

– Сами пришли, – пристально посмотрев, ответил любимец женщин.

– Иди, погляди, все ли на месте, – приказал я.

Араб ушел. Вернувшись минут через пятнадцать, сказал, глядя в землю, что старшая его жена, Гюльчехра, сбежала в неизвестном направлении. Прихватив с собой пистолеты, отобранные у Баклажана и Полковника.

– Сумасшедший дом, – удрученно покачал головой Веретенников. – Подземной гражданской войны нам только не хватало. И это вместо того, чтобы попытаться всем вместе как-то вырваться.

– Ты прав насчет сумасшедшего дома, – согласился я, усаживаясь на корточки. – Надо фонари потушить, чтобы не светиться. Интересно, на кой черт они сбежали?

– Понимаешь, у Баклажана одно на уме: алмаз с мухой добыть поскорее, добыть и бежать вместе с ним к своей бомбе, – ответил Валерий, потушив свой фонарь и сев со мною рядом. – И ты увидишь, он своего добьется, он придумает, как отсюда выбраться. Это не человек, это скала!

– Знаю, что он придумает. Отловит нас по одному, кандалы наденет и скалу заставит долбить…

– Скалу долбить? – удивилась Синичкина, продолжая стоять с зажженным фонарем.

– Конечно! Такие люди, как он, знают, что против лома нет приема. Давайте хохмы ради посчитаем, сколько у нас уйдет времени на долбежку… Толщина пластины, которая выход нам перекрыла, метров десять. Состоит она из значительно метаморфизованных и окварцованных сланцев, где-то XVIII категории крепости. А сколько нас здесь работников? Нас пятеро, да жен Али-Бабайевских шесть…

– Всего тринадцать… – забегал глазами Кучкин, сосчитав на пальцах подземное народонаселение. – Чертова дюжина… Не к добру это…

– Да ну тебя в задницу, – поморщился я, вспомнив несколько печальных случаев, связанных с числом 13. Вытряся воспоминания из головы, продолжил свои расчеты:

– Так значит, нас тринадцать… Баклажан с Полковником, конечно, работать не будут – надо ведь кому-то и надсмотрщиками быть. Наверняка некоторые жены Али-Бабая так хрупки и обаятельны, что кувалды не подымут. Значит, человек семь всего наберется. Если всемером работать посменно – кувалды и зубила здесь найдутся – то за сутки сантиметра на два можно к выходу продвинуться. Это значит, что примерно через пятьсот дней мы продолбим пластину насквозь, сквозь рыхлятину, которая за ней лежит, еще пару месяцев пробиваться придется… Короче, года через два выберемся. Мы с вами – изможденные, кожа да кости, а Баклажан с мешком бриллиантов и пистолетом в руке. С пистолетом, чтобы там, наверху поставить наши кожи с костями к стенке. Вот, братцы мои, что нам грозит, если мы проиграем войну с Баклажаном…

– Войну? – испугался Кучкин.

– Да войну. И если мы хотим ее выиграть, выиграть, чтобы пробиться к выходу добровольно, а не под дулом пистолетов Баклажана и Полковника, мы должны прямо сейчас пойти и взять под свой контроль склады продовольствия и снаряжения.

– Может быть, сначала посмотрим на алмазы, – предложила Синичкина не вполне уверенно.

Я согласился – мне самому не терпелось взглянуть на алмазоносную кимберлитовую трубку. Оставив Али-Бабая у выхода из рассечки, мы пошли в ее глубину. Рассечка была пройдена по кварцитам и неплохо помыта[24 - Горные выработки перед документацией и опробованием отмывают от пыли, налипшей в ходе проходки.] и поэтому мне не потребовалось много времени, чтобы убедиться в том, что никакой кимберлитовой трубки взрыва в ней нет. И не только трубки, но вообще ничего, ничего, кроме голимых кварцитов.

– Похоже, алмазы Сому привиделись… – пробормотал я, раздумывая, расстраиваться мне или нет.

– Может быть, трубка взрыва сидит где-нибудь в другом месте? – заволновалась Синичкина. – Ну, подумай!

– Все остальные рассечки этого штрека я знаю, как свои пять пальцев, многие из них сам документировал.

– А в другом штреке?

– Да ты что так волнуешься? – изумился я настойчивости девушки. – Зачем тебе алмазы перед смертью?

– А я умирать не собираюсь, – огрызнулась Синичкина. – В том числе и в твоих объятиях.

– Да женщина она, Черный, понимаешь, женщина! – усмехнулся Кучкин, довольный, что мне надавали по ушам. – А у женщин к побрякушкам особое отношение, оно, понимаешь, к жизни и смерти безотносительно. Давай, пошевели мозгами, и вспомни, где они могут быть…

– Ну, разве что в первом штреке, он первый слева от устья, – пожал я плечами. – Там мы одну рассечку из предпоследней пары[25 - Рассечки из штреков обычно проходят парами (направо, налево).] удлиняли, и Сом ее документировал. Но туда идти опасно, во-первых, подстрелить могут, а во вторых, штрек этот обвалился весь – его в весьма неустойчивых породах проходили.

– Никто тебя не подстрелит, я танк тебе сделаю! – сказал Кучкин, явно стараясь потрафить Анастасии. – Пошлите за мной!

И, весь деловой, пошел к выходу из рассечки. За ним, на секунду задержав взгляд на моем лице, пошла Синичкина.

"Танком" Кучкин назвал 0,8-ми кубовую вагонетку, забытую проходчиками в конце третьего штрека. Помимо вагонетки проходчики при ликвидации штольни "забыли" также снять рельсы от самого забоя штрека до устья штольни. Выкатив вагонетку в ствол (грохот был будь здоров!), мы потушили свои фонари и по одному (за исключением Али-Бабая, оставшегося в засаде) перебежали под ее защиту. Так получилось, что рядом с вагонеткой расположился я, и мне пришлось тащить ее за собой.

– А ты чего дурью маешься? – спросил меня Кучкин через несколько метров. – Оставь ее. Она ведь и так нас прикрывает.