Кол Будды

– Ну и что из этого вышло?

– Ничего хорошего. Для него, естественно. Помнишь, я рассказывал, как первый раз к нему прикоснулся? Он враждебным мне показался. А тот парень, Житник его фамилия, украл его из моего вьючного ящика, ну, может, не украл, а взял для своей лошади – он человек хозяйственный. И что ты думаешь? Через неделю пришел и бросил кол мне под ноги, как змею ядовитую, как гниду. И столько всего в его лице было! И детская заплаканная обида и ненависть ко мне и к жизни вообще, и чувство сиротства, и чувство беспросветной тщеты. Я его спрашивал, что случилось, но он ничего не сказал. Потом, уже много месяцев спустя, на одном междусобойчике по поводу трагической гибели проходчика речь зашла о кошмарах, и он рассказал, как однажды целую неделю к нему под утро приходила Смерть в саване, почему-то темно-сером, приходила и душила костяными своими пальцами, так душила, что он кишками своими испражнялся.

И теща третья этот кол воровала, я уже в Москве тогда жил. Я, дурак, рассказал ей о нем, уже не знаю под каким соусом. Так она стащила его и на даче в выгребную яму выбросила, чтобы я, значит, быстрее сдох. Так через день она мне его с таким же, как у Житника, лицом вернула, а тесть потом целый месяц от людей прятался, потому как за три версты дерьмом от него пахло. Да что рассказывать? Попробуй сам, потом расскажешь. Только, умоляю, в выгребную яму его не кидай, зачем тебе это, ты же видный человек, в приличном обществе вращаешься…

– Да мне и не нужно…

– Слушай, Олег, мне и в самом деле пора кормить верблюдов. Давай, допьем и разбежались?

– Давай, допивай, я за рулем, ты же знаешь.

Когда Смирнов допил вино, Олег посмотрел на часы и сказал, что отвезет его домой. Тот согласился. Согласился с упавшим сердцем – минутой раньше он загадал: если любитель мистики с гарниром из лапши предложит завести его домой, то он клюнул, и ему, Смирнову в оставшиеся дни отпуска, а, может быть, и жизни, будет очень неуютно.

20.

Апартаменты Евгения Евгеньевича Олег не посетил – слишком уж убого те выглядели со стороны; высадив его у калитки, он уехал по делам.

Смирнов покурил во дворе, вошел в комнатку, сел на кровать и задумался. Ему было ясно, что новый знакомый не оставит его в покое. Тратить большие деньги на подозрительные талисманы и отказаться от абсолютного амулета? Нет, он не откажется, невзирая на предпринятые попытки его запугать. Детские попытки. Наверняка, завтра же утром, или, скорее всего, этим вечером, он попытается проверить на нем действие кола Будды. Подожжет его халупу ночью, прошьет ее очередью из автомата или, что надежнее, грохнет из гранатомета. Хорошо еще, что трепаться перед этим не будет. Точно не будет. А если трепанется, то половина Анапы будет тестировать его, Смирнова, бессмертие. Из автоматов, гранатометов, гаубиц, базук, или просто булыжниками.

– Значит, надо немедленно бежать, – решил он, оглядывая пожитки, разбросанные по комнате. – Черт, и зачем только я взял его с собой? В последний момент ведь сунул. Как, уходя на работу, суют в карман бумажник. Нет, он сам сунулся…

***

На сборы ушло десять минут. Когда уже стоял на пороге, грянул ливень. Дождь, как говорят англичане, шел из кошек и собак. Он лил сплошной стеной, гремела гроза, метались молнии, неприятные ему со дня первой ночевки у Катковой Щели, и о побеге не могло быть и речи.

"Лучше уж принять на грудь гранату, чем идти на пленер в такую погоду, – подумал он, вернувшись в комнату и усевшись на кровать. – Да и бежать в принципе никуда не нужно. Перестанет лить, пойду и на другом конце города сниму комнату. А когда дожди прекратятся, пойду в Адлер, нет, в Туапсе до железной дороги".

Полутора литровая бутылка "Анапы" у него была, а с полутора литровой бутылкой вина всегда разумнее оставаться, чем идти.

Когда бутылка стала наполовину полной, фантазия Смирнова освободилась от плена трезвости, и он решил не бежать, а устроить спектакль.

Он загорелся идеей сделать эффектный ход, после которого, уже не он, а Олег постарается держаться от него подальше. Решение каким-либо образом завладеть колом Будды, без всякого сомнения, прочно сидит в его сознании. А значит, там же и так же сидит и страх возмездия. И потому надо лишь напугать парня, напугать до дрожи в коленках, когда тот явится проверять факт бессмертия человека, которому он скормил две порции шашлыка из молодой баранины и столько же из прекрасной осетрины плюс полтора литра вина. Это, конечно, будет юморно и с последствиями, потому что Олег – пробивной мужик, и бесспорно повторит попытку удостовериться в действенности… в действенности кощеевой иглы, то есть буддистского кола. Повторит, но уже гораздо более проворными руками наемного убийцы.

Но это будет потом, когда дожди пройдут, и Смирнов уйдет на природу, на скалистый берег, где нет "Мерседесов" и их жадных на жизнь владельцев с совершенно дурацкими мистическими наклонностями.

Выпив еще стакан, Смирнов придумал, что делать.

Он придумал обрушить к ногам Олега, – сомнений в том, что тот явится, уже не было, – сохранившийся фрагмент стены снесенного по соседству дома.

Не обращая внимания на продолжавшийся ливень, он вышел во двор и обследовал стену. Она, промоченная дождями, покачивалась под порывами ветра. Приготовить из нее страшилку для любителя жить вечно было плевым, вернее, мокрым делом – привязывая бечевку к гвоздю, торчавшему в верхней части стены, Евгений Евгеньевич промок до нитки.

Кстати, моток крепкой нейлоновой бечевки он сунул в рюкзак в Москве просто так, как сунул кол, и сунул вслед за ним.

21.

Олег появился у калитки – несмотря на дождь, его хорошо было видно из окна – когда Смирнов, допив вино, грустил о преходящем. Постояв немного, недобрый гость – его намерения чувствовались по вороватым движениям – опасливо открыл калитку, вынул что-то из кармана, вероятно, пистолет, и пошел к кибитке.

Останец стены обрушился к ногам экспериментатора, как подкошенный – Смирнов дернул за бечевку со всех сил, так, чтобы последняя залетела в форточку без вариантов, залетела вместе с державшим ее гвоздем. Несколько кирпичей рикошетом ударили в ноги Олега, и он упал. Смирнов, ликуя, бросился к нему, чтобы помочь, но тот очувствовашись, опрометью бросился к машине. Спустя несколько секунд она умчалась, катером рассекая водный поток, рекою текший по улице. Смирнов, глядя ей вслед, попытался рассмеяться, но у него не получилось. Ощущение удачи ушло, освободив место тревоге.

Постояв немного под дождем, и не думавшим прекращаться, он вернулся в свою халупу и лег размышлять.

Ему было нехорошо. Все так здорово складывалось, он сбросил десяток килограммов, столько всего увидел, повстречался с десятком интересных людей и вдруг – на тебе! – напоролся на приключение, чреватое летальным исходом. То, что случилось к коттедже Бориса Петровича казалось ему теперь веселой пьеской, в котором главный герой чумел в ожидании отставки, а слуга кипятил его патроны, чтобы он часом никого не угрохал.

К черту водевили! Лучше бы сидел дома. Дома? Он же удрал из него, удрал, не вынеся пустоты, которую оставила в нем Света…

Удрал от себя.

Заснул он, так и не раздевшись. Сначала ему приснился Вечный Жид Ильфа и Петрова. Когда того зарубили петлюровцы, явился Агасфер. Не давший Христу отдохнуть по пути на Голгофу. Агасфер пришел с распростертыми объятиями: "Брат мой, как ты?!"

Евгений Евгеньевич во сне сжался от неприязни. Я – Вечный Жид!?

Да!! Это нелепое идиотское хождение по берегу, очень похожее на его нелепое хождение по жизни, эти странное нежелание смерти иметь с ним дело…

Все сходится…

Значит, он просто наказан.

Наказан бродячей жизнью.

Да, наказан. Несомненно наказан. А он-то, дурак, думал, что жизнь у него такая, потому что высокая Судьба ведет его к чему-то великому, к чему-то вселенски важному. Что ему предначертано что-то совершить. И, в конце концов, получить по заслугам.

Кому же он не давал отдохнуть на пути к Голгофе? К персональной Голгофе? Кому не давал растянуть хоть немного жизненный путь?

Да всем!

Всем подряд!

Друзьям, коллегам, просто знакомым.

Ксению, первую жену, он изо дня в день посылал в дальние маршруты, чтобы закалилась, чтобы стала уважающим себя человеком, совал заумные книги, чтобы задумывалась (вот дурак!).

Практичную и малоподвижную Веру мучил непрактичными императивами, прививал вкус к действию и просто вкус.

Дергал сына, слишком ненасытно, по его мнению, игравшего в компьютерные стрелялки, запоем читавшего какого-то Желязны и с пренебрежением относившегося к женскому полу.

Дочери с двух лет так запудрил мозги, что однолетки до сих пор ей кажутся дебилами.

А Света, последняя боль? Вместо того чтобы просто с ней жить, просто гулять, хрустя картошкой, просто ходить в гости, привил вкус к писанине, сделал графоманкой, возмечтавшей о литературной славе…

Всем он кричал, шипел, ревел:

– Ты что расселся, бездельник!?

– Ты что разлеглась, лежебока!? Буди, давай, свою душу.

– Вставай, пора идти к цели, пора в путь к победе, пора нести свой крест, пора на гору, откуда все видно и на которой все понятно.

А девиз из Александра Грина? "Ты можешь заснуть, и сном твоим станет простая жизнь"? Тоже из этой оперы.