Кол Будды

А другой, детский, девиз? "Ничто на свете не сможет нас вышибить из седла"?

И за все это он наказан Богом, наказан вечными скитаниями…

Понятно, почему наказан.

Чтобы очистился и, наконец, понял – все тщета на земле.

Чтобы понял, что в нервном броуновском движении ничего не сделаешь.

Чтобы понял – везде одно и тоже. Что надо остановиться. Надо залечь, наконец, в палатке, как тот лама, и глядеть на жизнь и природу через плотное брезентовое полотнище и розовую завесу плотно закрытых век.

И тогда, может быть, все станет понятным, и захочется освободить душу от земной привязи, захочется отвязать ее от этого могильно холодного кола. И как только это захочется, кто-нибудь необходимо войдет в твою нору, пещеру, палатку, съест две банки тушенки с заплесневелыми галетами и великодушно отпустит тебя к Богу. Отвяжет твою Смерть.

"Во, попал! – тяжко вздохнул он. – Я – Вечный Жид! Так что, теперь всю жизнь буду скитаться? От "А" до "Я", от альфы до омеги, от эй до зед?

И нигде не найду пристанища?

Нигде не отыщу теплой завалинки?

И женщину, которая простит и привыкнет?

Смирнов перестал стенать и услышал сладкий голос ламы, подсунувшего ему кол Будды:

– С безграничной верой в свои силы сел Гаутама под сень большого баньяна и принялся сосредоточенно размышлять. "Я не двинусь с места, пока не достигну полного просветления", – поклялся он…

Я не двинусь с места! – врезалось в мозг Смирнова. – Вот оно! Не надо мельтешить по жизни! Надо сидеть под баньяном и сосредоточенно размышлять.

…Всю ночь просидел Гаутама в позе для размышлений. Члены его затекали один за другим, рой помыслов отвлекал его от цели. Все соблазны мира промелькнули перед его взором, но не смогли вывести его из созерцательного состояния.

Полный решимости, Гаутама продолжал сосредоточенно думать, и, в конце концов, дух его прояснился и очистился…

Смирнов увидел пачку модного стирального порошка. Окруженная голубым ореолом чистоты, она медленно вращалась вокруг своей вертикальной оси.

…Просветление растворило завесы, покрывавшие ум Будды. Время исчезло, и он стал вневременным абсолютным сознанием.

Его благословила всепронизывающая природа истины, открывшейся Буддам прошлого, настоящего и будущего, и он сконденсировал свою совершенную мудрость в форму белой женщины-Будды, и когда она соединилась с ним, их мужские и женские энергии, как и все существующие противоположности, слились в единое совершенство. Каждым атомом своего тела он знал всё и был всем.

– И он стал поистине Всепросветленным – Буддой, – продолжал звучать голос ламы, – потому что его осенило, что причина всех страданий – это желания, это – страстная жажда иметь, корень которой в алчности и себялюбии. Он понял, что чем больше мы желаем, тем меньше удовлетворяет нас жизнь. Он понял – чтобы покончить со страданиями, надо отбросить желания. Как костер потухает, когда прогорели дрова, так кончаются и несчастья, когда нет больше желаний.

– Да, он прав… – согласился Смирнов. – Пепел ничего не хочет. Он сгорел, значит, все получил. Также ничего не хочет мужчина, слившийся с выдуманной женщиной, женщиной-мечтой. И вообще, из твоих слов получается, что все люди – Будды. Сначала у них счастливое детство, потом осознание действительности, и как следствие, крушение надежд на материальное счастье, после коего они уходят в себя. Ну, или в собак, кошек, Интернет и прочие мании и нирваны.

– Ты ничего не понял, человек! – с горечью изрек лама и растворился в темноте сознания.

Темнота стояла долго, потом он вновь увидел своего монаха. Тот сидел под баньяном и говорил бледному и сухому человеку.

– Ты говоришь, что главное желание человека – это жить, жить, как можно дольше, жить, невзирая ни на что. И от него, то есть от этого желания трудно отказаться. Ты прав. Но, согласись, желание жить у человека появляется только потому, что он приходит к мысли о Смерти. Эта главное его заблуждение. Представь червя, который думает, что есть Смерть. Как он отравляет себе жизнь! А если бы он знал, что после смерти своей оболочки превратится в бабочку? Бабочку, удел которой это радость, радость двойная, потому что она сама живет, наслаждаясь, и, вдобавок радует глаз другим существам, в том числе и высшим? А сама эта бабочка? Насколько она была бы счастливее, если бы знала, что была червем, была противной гусеницей?

– Почему это? – озадачился бледный и сухой человек.

– Да потому что, если бы она знала, что была червем, то догадалась бы, у нее есть шанс стать всем. То есть даже не высшим существом, а Вселенной! Ибо войти в нирвану – это означает стать Вселенной. Всей Вселенной. Это означает стать всем, от инфузории до Будды, от грязи до звезды! Вот что такое нирвана. Это – созерцание себя-Вселенной.

– Не хочу стать звездой! – сказал бледный и сухой человек. – Звезда – это прах, пусть, горящий и светящийся, но прах.

– Ты не хочешь стать звездой, потому что еще не обрел мудрость.

– Черт с ней, с этой мудростью. Я живу в этом мире, и хочу прожить в нем как можно дольше. Иначе говоря, я не хочу, чтобы кто-то или что-то лишило меня жизни.

– Хорошо, – сказал Будда (лама в него превратился). Ты будешь жить вечно. Вот тебе кол, к которому я когда-то привязывал своего любимого коня Кантаку. Твоя смерть будет привязана к нему. И потому ты будешь смертно тосковать, но не умрешь, ты будешь больно болеть, но не умрешь, ты будешь страдать, но не умрешь, ты будешь вырождаться и давать гнилое потомство, но не умрешь… Ты согласен на это?

– Да, – радостно ответил бледный и сухой человек.

Будда нахмурился. Он не мог быть счастливым рядом с этим глупым и алчным до жизни человеком. Но был просветлен и знал, что глупость помогает придти к мудрости. Она помогает придти к мудрости тем, кто вынужден общаться с глупцом. Он это знал, и он был добр. И потому он сказал:

– Ты не знаешь, что вечная жизнь в одном неизменном качестве, в одном состоянии – это наказание.

В этом была его буддистская ересь. Лама-Будда, в молодости начитавшийся Гегеля, противоречил Гаутаме-Будде, пребывавшем в неизменном состоянии.

– Наказание?! – не поверил бледный и сухой человек, крепко держа кол сухой рукой.

– Да. Потому что жизнь в одном неизменном качестве, в одном состоянии вообще не жизнь, а если и жизнь, то жизнь прямой кишки. А когда ты узнаешь это, и узнаешь, что многие живут так, живут прямой кишкой, готовой высасывать соки из дерьма, я дам тебе возможность передать этот кол другому человеку.

– Спасибо, – сказал бледный и сухой человек, благоговейно погладив кол. – Но я вряд ли воспользуюсь этой возможностью.

Потом он ушел, радостный и счастливый, а Лама-Будда смотрел ему вслед и думал:

– А ведь через три с половиной луны он мог умереть от бубонной чумы. И через столетия переродится в великого царя Ашоку.

Потом Будда отряхнул прах с ног, поморгал, очищая глаза и ум от сухого и бледного человека, и стал Вселенной. То есть вернулся в нирвану.

Смирнов остался один. Ему стало нехорошо и одиноко. Он почувствовал, что если бы в свое время разбился в пропасти, то сейчас был бы, может быть, счастливым человеком…

"Счастливым человеком?! – что-то выпрямилось у него в спящей душе. – Каким это счастливым человеком? Счастливым голубым Васильевым? Начальником Чукотки Абрамовичем? Или президентом Бушем? Или Анастасией Волочковой? Или звездой Бетельгейзе? Да ну их на фиг! Толстая кишка, толстая кишка! Ну и пусть толстая кишка! Надо срочно прятать этот Буддин кол на дно рюкзака и мотать подальше от Анапы!

От волнения Смирнов проснулся. К счастью, вино еще оставалось (марочное, заначенное на случай) и скоро он над собой смеялся. Утром накатили злободневные мысли, и ночной кошмар забылся.

22.

Все утро дождь бесновался. Когда он пошел на убыль, Смирнов немедленно двинулся на автостанцию. По улице рекою текла вода, через две-три переправы ноги у него промокли до колен. На рынке, соседствующем с автостанцией, он переобулся, купил продуктов, а перед тем, как сесть в автобус до Утриша, попил пива с чебуреками.

За пределами Анапы было сухо и солнечно, и настроение поднялось. Выйдя из автобуса, он первым делом направился к винной лавке, отметить положительные изменения в погоде и в себе, а также запастись "Анапой" на вечер. Когда пришло время расплачиваться, обнаружилось, что расплачиваться нечем – кошелька в кармане не было. Огорченно выругавшись, он припомнил бледного и сухощавого мужчину, при выходе из автобуса напиравшего сзади. В кошельке было три тысячи – деньги на ежедневные расходы.

"Что делать? – задумался он, сняв рюкзак и на него взгромоздившись. – Возвращаться в Москву? В рюкзаке есть тысяча на билет. И конец отпуску, за три недели до его конца? Нет, надо что-нибудь придумать. Как Остап Бендер в Кисловодске.

– Плохо тебе сынок, да? По лицу вижу, что плохо, – встала перед ним молодая цыганка. – Дай, погадаю? Все скажу, и знать будешь, что делать.

Смирнов посмотрел критически. Потом улыбнулся и сказал:

– Я сам тебе погадаю. Хочешь, скажу, что с тобой будет в ближайшем будущем?