Крестовый дранг

– Стоять, – тихо, сквозь зубы приказал Бурцев. – И молчать! Никому не дергаться!

Он лихорадочно прикидывал, кого из них выцеливает лучник и будет ли незнакомец в самом деле стрелять. Ядвига и Сыма Цзян послушно натянули поводья, остановили коней, замерли. Освальд все же потянулся за мечом. Вот тут-то все и произошло.

Боковым зрением Бурцев уловил движение. Из дверных проемов низеньких домишек выскакивали воины в теплых стеганых штанах и плотных боевых халатах, в доспехах буйволовой кожи, в островерхих колпаках, с саблями на боку, с луками за спиной, с веревками в руках. Посыпался снег с ближайших крыш – там, как оказалось, тоже таились люди. Всего в засаде сидело человек десять. Все пешие. На конях, пожалуй, можно было бы уйти, если б не…

Мелькнули в воздухе змеящиеся арканы. Петля из жесткого конского волоса захлестнула плечи и руки. Бурцев инстинктивно попытался сбросить веревку, да куда там! Сильный рывок… Он увидел собственные ноги, нелепо дрыгнувшие над конским крупом. Затем последовало неловкое болезненное падение. Грохнулся б об землю – расшибся бы, на фиг, но снег несколько смягчил удар.

– Алга! Тизрек![5 - Вперед! Быстро! (татарск.)] – орал лучник в шишаке из стали и меха. Вот кто здесь главный…

Тетиву стрелок так и не спустил. Спрятав оружие в наспинный чехол, он бежал к пленникам сам и подгонял своих воинов, вязнувших в снегу. Что ж, могло быть и хуже. Услышав знакомую речь, Бурцев перевел дыхание. Ошибки быть не могло. Наши… татары, то есть. Но все равно свои, родимые. Что они здесь делают – сейчас не важно, главное…

– Не сопротивляться! – громко крикнул Бурцев. По-польски – лишь бы рычащий от ярости Освальд понял. – Это не немцы!

Напрасно надрывал глотку. Сопротивление в их положении – нереально. Нападавшие повыдергивали арканами из седел всех четверых. В веревочной петле дергался, бился и сыпал проклятьями только Освальд. Ядвига – та больше визжала от страха. Сыма Цзян вообще не шевелился. Лежал молча, неподвижно. Шапка сползла до самого подбородка и о происходящем китаец мог только догадываться. Если, конечно, старик вообще не потерял сознание от неожиданного падения. А похоже на то…

Но Вейко? Где Вейко-то?! Опа-на! Да вот же он. Стоит себе как ни в чем не бывало, лыбится хмуро, недобро. И ведь ни один татарин эстонского лыжника не трогает. Так он что же, с ними заодно? Специально навел за засаду? Ну парень, ну, мать твою, Иван туды ж, растуды ж Сусанин…

Полонян вязали ловко и умело. Быстро, со знанием дела каждому впихнули в рот по вонючему кляпу. С Ядвигой, правда, вышел прокол. Недооценили степняки прыть легницко-кульмской девчонки. Улучшив момент, полячка ловко взбрыкнула ногами – свалила степняка с веревкой, извернулась змеей, выскользнула из ослабшей петли, вскочила… Предводитель кочевников заступил было путь, да куда там! В лучших традициях американского футбола девица протаранил татарина, отбросил в снег.

И со всех ног рванула к распахнутой калитке.

Кочевники потянули из-за спин луки и стрелы.

– Юк![6 - Прим: Нет (татарск.)] – грозно взревел из сугроба вожак.

С чего бы это «юк»-то? Бурцев вытянул шею. Ага, вон оно что!

К деревеньке по узенькой протоптанной стежке меж заваленными снегом рытвинами двигалась цепочка всадников. Ядвига тоже заметила новую опасность. Выскочив из Моосты, девушка свернула с тропки, побежала прямиком через неровную заснеженную пустошь к лесу. Бежала тяжело – проваливаясь все глубже и глубже, пока…

– А-а-ах! – донесся отдаленный вскрик.

И полячка по самые плечи ухнула в яму. Ловушка? Нет… всего лишь торфяник, присыпанный свежим снежком. И незамерзающий, притом, – из-под потревоженного белого покрова дыхнуло облако пара. Бурцев чертыхнулся. Болото ведь тут гиблое, непролазное даже в зиму – можно было и сообразить, почему моостовцы не огородились с этой стороны как следует.

Татары вытаскивали беглянку все тем же арканами. Вскоре Ядвига – грязная, взмокшая, перемазанная в густой вонючей жиже – крепко увязанным тюком лежала рядом с Бурцевым, а степняки выводили из укрытия – плохонького сарайчика возле деревенского частокола —низкорослых мохнатых лошадок. В узкую калитку, смотревшую на болото, влетел всадник. Резко осадил норовистого жеребца, закружил возле полонян. Взметнувшийся из-под копыт сырой снег сыпанул в лицо.

– Ай, молодец, Юлдус! – наездник довольно скалился татарину в шишаке. – Всех взял! Ловко взял!

Тот, кого назвали Юлдусом, улыбнулся в ответ:

– Ага, всех четверых повязали, Кербет. Никто не ушел. Но за то Вейко спасибо – он их сюда привел.

Общались эти двое на вполне сносном русском, точнее – древнерусском. Что было весьма странно!

Молодой горячий конь так и плясал под Кербетом. Блестел конусовидный шлем, клепанный из двух частей. Длинная мелкокольчатая бармица закрывала затылок, уши, плечи, шею, горло и застегивалась под самым подбородком. На верхушке шлема развевались ленточки красного сафьяна, вдетые в маленькое колечко.

Весело звенел доспех. Кольчуга с разрезами в подоле, облегчающими посадку в седле, доходила до колен, рукава – до локтей. Воротник – высокий, жесткий, стоячий, благодаря вплетенным в проволоку кожаным ремням, являлся дополнительной защитой для шеи. На предплечье – двустворчатые наручи. Кисти рук прикрыты сафьяновыми рукавицами, обшитыми железными бляхами и кольчужными звеньями. Маленький легкий круглый щит, которым в бою можно не только отражать вражеские удары, но и при случае хорошенько вдарить левой, болтался у седла. На боку висела длинная – больше ста сантиметров – сабля и кинжал с раздвоенной головкой рукояти. На плечах… Войлочная бурка, что ли? А что, плотная свободно висящая ткань – и от холода защитит, и рубящий удар вражеского клинка ослабит, отклонит в сторону.

Странный всадник со странным именем уверено держал поводья. Джигит, ничего не скажешь! Причем в прямом смысле этого слова: нос с горбинкой, жесткие черты лица и колоритные усики выдавали в нем … горца.

Бурцев проморгался. Снег с ресниц слетел, а орлиный профиль лихого наездника все также отчетливо вырисовывался на фоне неба. Ну, ведь, как пить дать, горец! Блин, надо же. Татары, да кавказцы… Что это за иностранный легион тут хозяйничает?!

– Кто такие? – Кербет еще раз объехал пленников. С насмешкой глянул на неудачницу-беглянку, с любопытством – на китайца. – Зачем направляются в псковские земли?

– А вот сейчас все и разузнаем.

Юлдус шагнул к Сыма Цзяну. Вытащил кляп. Спросил по-русски:

– Кто ты, старик? Ты не похож на немца.

Бурцев усмехнулся: «Не похож на немца!» Да уж, точно подмечено…

Китаец молчал. Вопрос повторили по-татарски. Китаец ответил.

– Моя Сыма Цзян, а твоя – дитя шакала! – брызнул слюной взбешенный уроженец Поднебесной.

Кляп немедленно всунули обратно.

– Этот понимает по-татарски, – радостно сообщил степняк. – Только бранится сильно. И что нам теперь с ними делать, Кербет?

– Вызнать, кто главный, остальных – зарубить. Со всеми возиться нет времени. Но самого важного полонянина нужно оставить для Домаша. А может, повезем к князю Искандеру. Поговори еще с кем-нибудь.

Освальд все еще рычал и дергался, Ядвига совсем сникла. Поразмыслив, Юлдус вытащил кляп изо рта Бурцева. А уж он вопросов ждать не стал. Заговорил сам, глядя в раскосые глаза прямо и твердо. Заговорил по-татарски. Без акцента – как на родном.

– У меня есть важная грамота, – четко произнес Бурцев.

Татары уставились на пленника в недоумении. На тюркоязычного воина Бурцев походил так же мало, как Сыма Цзян на германца.

Глава 9

– Грамота? – Юлдус склонился над ним. – Ты гонец?

– Охранная грамота, – уточнил Бурцев. – Она зашита в поясе.

Татары вокруг озадачено переглядывались. Юлдус внимательно смотрел на полонянина. Рука степного воина поглаживала сабельный эфес, Бурцев начинал нервничать. Ну же! Ну! Сейчас главное – сунуть под нос спасительную ксиву, иначе дело – дрянь.

– Немецкие грамоты тебя здесь не уберегут, – честно предупредил кочевник в стальном шлеме.

– Моя грамота дана не немцами.

Тратить время на дальнейшие разговоры заинтригованный татарин не стал. Вытащил из сапога нож, полоснул по кушаку Бурцева…

– Ух, ты! Золото! Красивенькое! – даже измазанная в болотной грязи и связанная с головы до ног Ядвига оставалась женщиной – любопытной и жадной до блестящих побрякушек.

Добжинец тоже не сдержался.

– Что ж ты нам-то ничего не сказывал о своем богатстве, а Вацлав? – в голосе рыцаря-разбойника слышался упрек и детская обида. – Нехорошо это, не по-товарищески – тайком носить золото в поясе. Или хранил его до последнего, а теперь надеешься выкупить у идолопоклонников свою жалкую жизнь?

– Умолкни, Освальд, – грубо оборвал поляка Бурцев. – Это не простое золото. Оно может сейчас спасти всех нас, если ты не будешь мне мешать.