Призма

Призма
Руслан Штерн

Героя книги преследуют воспоминания о событиях, которые с ним никогда не происходили. Что это? Память о прошлых жизнях? Нет, – чересчур реальные. Частичная амнезия? Отголоски параллельной реальности? А можем ли мы изменять реальность или хотя бы влиять на нее? Это далеко не все вопросы, которые возникают во время чтения книги «Призма». В ней есть и приключения и преступления, и таинственные события и исторические факты. И даже эзотерика. Скучно не будет, это точно!

От автора

Когда я закрываю глаза и погружаюсь в сон, ко мне являются тысячи лиц людей, которые давно покинули эту жизнь. Они приходят для того, чтобы поведать свои истории. Поверьте, им есть, что рассказать. Я никогда не признавал эзотерику, всегда был далек от религий и уж тем более считал бессмысленным бредом идеи вроде реинкарнации. Я с сарказмом отвечал людям, повествующим мне о событиях, которым они приписывали мистический характер. Однако после смерти отца, все изменилось: меня стали посещать вещие сны, которым я не мог найти объяснения. Один из таких я однажды поведал сестре. Сон был неприятным, я опущу его подробности, дабы не испугать читателя в начале книги, цель которой вовлечь в череду интересных, фантастических историй разных людей, переплетенных между собой и образующих повесть, включающую в себя жизнь нескольких поколений героев. Хочу заметить, что на следующий же день сон сбылся, причем в мельчайших подробностях. Я не придал этому значения и даже не обратил внимания на столь удивительный факт, но сестра отозвала меня в сторону и с испугом в глазах констатировала, что сон был вещим, что все случилось так, как я и рассказывал ей вчера, сидя в вагоне поезда.

В это трудно поверить, но ко мне во сне всё чаще и чаще стали приходить люди, и не только те, которых я когда-то знал, но и другие, о которых мне ничего не было известно. Они пугали меня своим присутствием, я боялся ложиться спать, просыпался ночью, читал «Отче наш» и засыпал снова, чтобы опять встретиться с ними…

Так продолжалось недолго, в какой-то момент я переборол свой страх и начал задавать им вопросы. С тех пор все изменилось. Теперь я свободный от страха человек, и знаю немножко больше, чем все остальные. Мне легко жить, я ничего не боюсь в этом мире, и у меня в голове миллионы историй и тайн, пронизанных интригой, мистикой, комедией и драмой, которые так и просят, чтобы я вывел их на свет Божий. Эта книга – только начало. Ну что? Поехали!

Пролог

Воспоминания имеют свойство искажаться. Порой нам кажется, что мы точно помним событие, произошедшее с нами много лет назад, когда воспроизводим в голове яркую картину прошлого. Допустим это так, но нельзя исключать и того, что, возможно, этого с нами не происходило вовсе, или все же происходило, но по истечении времени мы рассматриваем произошедшее иначе, как луч света, входящий под одним углом призмы, а выходящий совсем под другим углом. Вся наша жизнь – это всего лишь цепь случайностей, которые мы восприняли определенным образом и сохранили у себя в голове, присвоив файлу имя и закрепив его, как константу. Все вокруг меняется, перемены оказывают влияние на наш разум и сознание, порой мы не готовы со стопроцентной вероятностью отвечать за адекватное восприятие настоящего, а уж тем более давать четкую оценку минувшим событиям. Быть может, файл, сохраненный в нашей голове, стерся, или умирающие клетки регенерировали и изменили свое строение, что привело к искажению имеющейся информации.

Человек – странное существо: власть его разума безгранична, полет фантазии бесконечен, реальные возможности недооценены. Известны случаи, когда дети шокировали окружающих своими заявлениями о прошлой жизни, выдавая при этом реальные факты из жизни человека по имени N, проживавшего в городе S. А что, если наш мир и все, кто его населяет, это звенья одной цепочки? Что, если все мы – это одно целое, и составляем единый организм? Это в силу своей ограниченности человек не может постичь тайны Мироздания и открыть смысл своего существования, который ищет тысячи лет.

Когда мы задаемся вопросом, что было бы, если бы я поступил иначе в той или иной ситуации, есть вероятность, что где-то в параллельной вселенной ситуация повторилась, и ваш двойник также сделал выбор, но другой. Возможно, проснувшись однажды утром, вы вдруг вспомните это событие, но через призму второго «я», и увидите результат «другого» выбора, пусть даже самого незначительного.

Глава 1. Начало конца.

"Единственный смысл жизни человека – это

совершенствование своей бессмертной основы.

Все другие формы деятельности бессмысленны

по своей сути, в связи с неотвратимостью гибели".

Л.Н. Толстой.

Я понял, что уже жил, не знаю на этой Земле или другой, в прошлом или будущем, скорее всего в будущем, но понял точно, что жил.

Первый раз я осознал это осенью 1998 года, когда мне было десять лет. Я родился в глухой деревне и не видел ничего, кроме тайги, деревенских людей и их домашней живности, а про существование внешнего «большого» мира узнавал из старого черно-белого телевизора. Лишь редкие поездки в детские лагеря и районный центр давали мне возможность познакомиться с чем-то новым, необычным и узнать, что есть люди, которые общаются как-то иначе, имеют другие привычки и образ жизни, да и вообще, все у них по-другому. Однажды, в один из самых обычных дней, в моей голове возникло странное воспоминание, которое либо перечеркивало всю мою жизнь, либо наделяло ее каким-то новым, мистическим смыслом. Я с энтузиазмом стал рассказывать о нем родителям, но они всего лишь улыбались мне в ответ и удивлялись моей чересчур игривой детской фантазии. И только я чувствовал, что это не просто игра воображения, потому что она не могла быть такой реалистичной. Я полностью был уверен в том, что событие, которое вдруг возникло в моей памяти, действительно когда-то со мной произошло, но вот когда… Итак, видение было таким.

Мне три-четыре года. Длинный широкий перрон, вокруг бетон, мрамор и циферблаты. Люди гуляют, не спеша, и даже электропоезд едет чуть слышно и медленно. Двери поезда открыты на момент остановки и движения вдоль перрона. Я по-детски счастлив и непоседлив. Отец заходит в вагон, держа крепко мою руку. Его лица я почему-то не помню, но помню родной и добрый запах, больше ничего. Поймав момент, когда он разжал руку, я выдернул свою и с криком: ”Папа, папа, смотри, как я могу!” – начал резко забегать и выбегать из вагона во время его движения. Платформа перрона была вровень с полом вагона, поэтому я без труда повторил свой подвиг несколько раз, пока не объявили о закрытии дверей. Отец нежно и заботливо взял меня за руку и посадил на сиденье. На этом мое воспоминание заканчивается. Конечно же, этого быть не могло, так как я никогда не выезжал дальше своего районного центра в Вологодской области вплоть до совершеннолетия. Но я видел это так ясно, что поверить в то, что это просто фантазия, уже не мог.

Вы спросите, для чего все это, какой смысл в надуманной детской истории, и почему я вспоминаю о ней по прошествии двадцати с лишним лет с момента первого воспоминания? Все очень просто: я лежу посередине перрона главного вокзала Праги с тремя пулями в теле, вокруг меня увеличивается пятно крови, и бегают люди, призывая к помощи на разных языках. Но для меня все это не имеет никакого значения: в этот момент я лежу и смотрю на прибывающий поезд, чертовски напоминающий мне тот самый поезд-призрак, который на протяжении долгих лет, то казался мне игрой воображения, то вселял уверенность, в существование реинкарнации. И именно в этот момент, по цепочке начинает складываться пазл, который ведет меня к объяснению странного воспоминания. Я пытаюсь сконцентрироваться и все проанализировать, но ничего не выходит, мысли путаются, теряется грань между прошлым, настоящим и будущим. Да и пошло оно все к черту, ведь теперь, когда шансы остаться в живых с каждой секундой стремятся к нулю, разве все это может иметь хоть какое-то значение? Конечно же нет! Что может быть важнее секунды осознания смерти для уходящего из жизни человека? Ничего! В это мгновение я верю в то, что она у меня не первая и не последняя, верю в то, что это очередной этап, очередной поворот колеса Сансары. Я – луч света, а смерть – это призма. Она обрывает мою жизнь точно также, как призма преломляет луч света, для которого преломление ещё не конец, ведь он появляется снова, но уже на другой стороне призмы…также как я появлюсь на другой стороне – в следующей моей жизни. Теперь я в этом уверен.

Глава 2. Муравей.

Он поступил иначе, чем поступали они – поступил

внушительно, непонятно и этим поставил себя

выше других, словом, сделал то, чего не прощают.

А.С. Грин "Алые паруса"

Муравей тянет свою ношу, что бы ни случилось. Неважно, что происходит вокруг, неважно, куда лежит его путь, он чувствует, куда надо идти. Интуиция, упрямство, труд – он идет вперед, до конца.

Стеклянная пирамида, острые, как бритва, края ее стыков, холодный, мертвый блеск ее прозрачно-зеркальной поверхности. Муравей делает первый шаг – теперь для него другой дороги нет. Вокруг пустота, которая давит своей бесконечностью. Бесконечность пугает, но не муравья. Он скользит по стеклянному треугольнику, переваливается через острые края, калеча свое тело и лапы, но все равно продолжает идти. Но куда? Вокруг пустота и треугольник – больше ничего. Разворачиваться обратно? Нет. Ради чего? Нет смысла в обратном пути, он ведет в никуда. Но все же, куда идет этот чертов муравей? Получается, что тоже в никуда! Обратного пути нет, вокруг пустота и стеклянная пирамида. А может смысла нет вообще ни в чем, ведь он пришел из ниоткуда и идет в никуда, и тут важно только одно – расстояние из пункта А в пункт Б, больше ничего. Ведь что такое точки А и Б? Это конец, начало, начало конца, или что это? Мы привыкли обозначать, мы обозначаем всё, и нам нужны итоги, результаты, конечные точки. Пока мы к ним стремимся, что происходит вокруг? Все превращается в пустоту, и ты остаешься один на один со своей целью, торопясь к итогу. Но что дальше? Муравей об этом не думает, он просто идет. Вдруг рядом, совсем близко, показался луч, который попал на одну сторону треугольника, а оказался на другой. После преломления, на другой стороне, луч стал уже не монохромной частицей света, которая вошла в призму, а целой радугой.

В этот момент, после многочисленных испытаний, выпавших на долю муравья во время пути, муравей наконец понял, что вот он – итог, конечная точка! Путь был проделан не зря. Сделав несколько коротких, но быстрых муравьиных шажков, он вступил в луч света, точно зная, что в следующий момент он станет радугой. Но этого не случилось. Луч солнца, проходящий через призму, раскалил точку входа до очень высокой температуры, и муравей сгорел. Он просто тупо сгорел. Что осталось после него? Пустота, бесконечность и призма…

Дзыыыыыньььь.

– Что за бред!

С этими словами соскочил с кровати Виктор Михайлович, пытаясь отключить будильник и прийти в себя.

– Опять этот долбаный муравей! Ну, сколько можно, черт бы его побрал! Ну, сколько можно!

Последнее время его очень беспокоил сон про муравья, который сгорает на стеклянной призме и растворяется в вечности. В нем он видел отражение своей жизни. Всю жизнь он знал, чего от нее хочет, и шел по четкому плану, не отклоняясь от курса. Но внезапная смерть любимой жены в октябре 1988 года, наступившая так неожиданно, что в это было невозможно поверить и трудно смириться, перевернула его внутренний мир навсегда. Прошло почти два года после ее смерти, но он все никак не мог прийти в себя и искал смысл дальнейшего существования. Именно так – существования, а не жизни. Он любил свою жену больше, чем себя, больше, чем кого бы то ни было. Покинув этот мир, она забрала с собой все его светлые мечты и все живое, что было в нем, оставив лишь горечь утраты. Его перестала интересовать работа, не приносили радости прогулки по любимому городу, его бесил весь мир… Но смысл жизни определенно был, и видел он его в двухлетнем сыне, который жил в основном у бабушки, в связи с командировками и постоянными перелетами Виктора. Его жена была сиротой, поэтому бабушка была только одна – его мама.

Маму Виктора Михайловича звали Ирина Сергеевна Толмацкая. Она родилась зимой 1932 года. Работала всю свою молодость стюардессой в международном аэропорту Риги, затем, когда артрит, возникший вследствие постоянных перегрузок, не позволил больше летать, устроилась по блату секретарем начальника аэродрома Риги и работала на этой должности, пока не вышла на пенсию.

У нее было два сына, Виктор и Анатолий, которых она очень сильно любила. А так как мужа у нее никогда не было, а родителей забрала война, ей приходилось обеспечивать всю семью одной. По этой причине после выхода из декрета виделась с ними не так часто, как хотелось бы. Все детство они были предоставлены самим себе, учились в школе интернате №76 недалеко от дома и виделись с мамой пару раз в неделю в ее выходные.

Когда Виктору исполнилось двенадцать лет и он смог уже самостоятельно присматривать за братом, научился готовить и разумно тратить деньги на продукты, мама забрала их из интерната и без тени сомнения доверила им жить в квартире одним в ее отсутствие. Виктор повзрослел очень рано и рос надежным, серьезным юношей, чего нельзя было сказать о его брате Анатолии – тот был его полной противоположностью. Отца у них не было. Ну, нет, конечно, был – не от Святого же Духа мать их родила, но кто им был и с какого рейса – непонятно. Не то чтобы Ирина Сергеевна была распутной, нет, даже наоборот, она была очень порядочной женщиной. Она считала, что аборт – большой грех и тяжкое преступление, и, несмотря на порицание общества и косые взгляды соседей, рожала одна, не в браке, и тянула эту ношу без чьей-либо помощи.

Хрупкая, романтичная натура, она верила всем мужчинам, которые имели чувство вкуса, выглядели достойно и умели красиво ухаживать. В каждом таком мужчине она видела спутника жизни, который подарит ей сказку. Но этого не происходило, такие мужчины оказывались, как правило, либо женатыми, либо "гастролерами", которых после нескольких афер брало в разработку МВД, и участь их была предрешена.

Надо сказать, в молодости Ирина была невероятно красивой женщиной. Она была невысокого роста, имела тонкий стан и была грациозна в каждом своем движении. Ее подтянутое тело излучало красоту и здоровье. Густые, золотистые волосы всегда были красиво уложены. На живом сияющем лице играла искренняя улыбка. Густые, темные ресницы, словно крылья бабочек легко порхали над большими голубыми глазами. Эти глаза, чистые как вода Байкала, притягивали к себе взгляды окружающих своей красотой и безмятежностью, да так, что хотелось остаться в них навсегда. Чуть вздернутый маленький носик в сочетании с немного пухлыми, нежно-алыми губами и слегка выдающимися высокими скулами завершали портрет и позволяли без преувеличения называть ее внешность ангельской. Каждый раз, видя в зеркале свое эффектное отражение, Ирина считала, что ни бортпроводники, ни даже авиаинженеры не были ей парой. Летчики же, как правило, были либо женаты, либо вступать на тропу брака не хотели. В итоге, старость она встречала одна, без второй половинки. Возникает вопрос, откуда отчество Михайлович? А ей просто нравилось это имя: оно напоминало ей о первой любви и, казалось, что звучит очень брутально. Поэтому в ЗАГсе она зарегистрировала обоих своих сыновей под этим отчеством.

Виктор Михайлович был старшим сыном, родился 15 апреля 1956 года. Он с детства полюбил авиацию, и, бывая у мамы на работе, с интересом рассматривал тумблеры и цифровые табло самолетов, зачастую приставал к бортмеханикам с вопросами: почему летает самолет, как называется та или иная часть воздушного судна… Рос Виктор совсем неприметным мальчиком: худощавым, ростом чуть выше среднего, от постоянного сидения за книгами был сутулым. Обладал европейским типом лица – овальной формы с высоким лбом и средним подбородком. Из-за плохого зрения он часто щурился, особенно в моменты, когда концентрировался, в результате чего, уже в подростковом возрасте, появились морщинки между его широкими дугообразными бровями. Густые, светло-русые волосы всегда были аккуратно пострижены и зачесаны набок, что придавало ему вид юного интеллигента. Единственное, что, пожалуй, выделяло Виктора среди сверстников, это взгляд: в нем удивительно сочетались недюжинный интеллект и даже мудрость, и постоянное детское любопытство. Виктор был педантом, поэтому в его комнате, в принципе, как и во всей квартире, всегда был идеальный порядок, который периодически нарушался братом. Это было поводом для регулярных ссор между подростками, и всегда, вопреки справедливости, восстанавливать порядок приходилось Виктору. Избытком поклонниц он похвастаться не мог, да и времени у него на них не было.

Второй сын, Анатолий, был младше на три года и являлся полной противоположностью Виктору. В отличие от брата-педанта, пользовался популярностью среди сверстников, расположение которых завоевал с детства, благодаря качествам лидера и задиры. Он был среднего роста, коренастый, широкоплечий. Его походка выражала силу и энергию, держался он всегда ровно, чуть выпячивая грудь вперед и приподнимая подбородок. На смуглом лице под прямыми широкими бровями, словно два ярких огня, искрились большие карие глаза. Да, именно искрились, они буквально воспламеняли окружающих своей энергией и заражали ею надолго. Черные, как смоль, волосы Анатолия в совокупности с прямым и азартным взглядом и смуглым лицом придавали его внешности какой-то особый, цыганский шарм. Он обладал красивыми, правильными чертами лица и имел прямой нос, высокие скулы, чуть выдающийся вперед подбородок и четко очерченные средней величины губы. Анатолий не знал, куда направить свою энергию и природное обаяние: секции по единоборствам и другим видам спорта его не привлекали, тяги к знаниям он не испытывал, стремления к искусству не было. Поэтому, несмотря на яркую внешность и харизму, определенных успехов в каком-либо деле не имел и с выбором жизненного пути не торопился, так как найти себя просто-напросто не мог, да и, в принципе, плыть по течению его тоже устраивало.

Виктор окончил школу в шестнадцать лет с золотой медалью, как и планировал, но, к сожалению, не всем его замыслам суждено было сбыться. Плохое зрение было следствием чтения книг по ночам с фонариком под одеялом. Мама ругалась, когда он не ложился вовремя, беспокоясь о его здоровье, и пресекала чтение на кухне до поздней ночи. При этом, сама того не понимая, своими благими намерениями способствовала ухудшению зрения сына. В армию Виктора по здоровью не взяли, и сразу же после окончания школы он поступил в Рижский краснознаменный Институт инженеров гражданской авиации (РКИИГА) учиться на авиаинженера. Всё детство он грезил карьерой пилота, но дорога к его голубой мечте была закрыта по тем же причинам, что и дорога в армию. В институте он окунулся в знания с головой и дотошно изучал все, что давало советское образование, и даже больше. Виктор с усердием запоминал маркировку каждого винтика воздушного судна, умудрялся параллельно вести свои научные работы, а вечерами после учебы собирать модели самолетов времен второй мировой войны, бережно проклеивая каждую деталь и прокрашивая ее в точности, как у прототипа. В это время младший брат гулял на улице с друзьями, пользуясь всеми благами беззаботных школьных лет. После окончания девятого класса Анатолий и вовсе бросил школу и, не сказав маме и брату ни слова, собрал вещи и уехал в город-порт Клайпеда, где обучался в течение шести месяцев на матроса, подделав заблаговременно дату рождения в документах. Получив необходимые корочки, он отправился бороздить моря на рыболовецком судне. Домой Анатолий отправлял редкие весточки о себе в скудных на сантименты письмах, но стабильно раз в месяц высылал денежные переводы родным. Так как жалование его было довольно высоким, то его хватало как на помощь близким, так и на кутежи. И вообще, он старался брать от жизни всё.

Вернемся к Виктору. На третьем курсе он защитил экстерном диплом, а уже через два года стал кандидатом наук. Все дороги были ему открыты. Его с руками и ногами готовы были принять на работу самые престижные конструкторские бюро и лаборатории Советского Союза. Однако, ни Москва, ни Баку, ни другие крупные города и столицы СССР его не интересовали, он мечтал переехать в столицу Чехословакии – Прагу.

В этом дивном городе он был всего один раз в возрасте двенадцати лет, когда удалось уговорить маму взять его и брата с собой в командировку во время зимних каникул. Прага пленила Виктора своей исторической красотой, в которой было что-то общее с родной Ригой. Но величие памятников архитектуры Праги, магия самого города и доброжелательность людей, без сомнения, импонировали ему гораздо больше. Великие музыканты, поэты, художники, писатели приезжали в Прагу за вдохновением и оставались ней навсегда. Каждый дом этого чудесного города – это живая история, каждый камень брусчатки может поведать свою легенду, в каждом переулке открывается целый мир историй, биографий и мифов. После первого же дня экскурсий Виктор понял, что это именно тот город, в котором он мечтает жить, что жизнь в нем похожа на книгу сказок, героем которой хочется быть каждый день и не покидать ее страницы никогда. Эта поездка наполнила Виктора вдохновением, и он тогда ясно понял, что после окончания института свою новую жизнь, новую историю он начнет создавать здесь, в столице Чехословакии.

Поэтому на следующий же день после защиты кандидатской, а случилось это 21 июня 1979 года, он позвонил в отдел кадров советско-чехословацкого предприятия и согласовал день собеседования на должность инженера-технолога авиационного концерна. Собеседование Виктор, а ныне Виктор Михайлович в силу его нового социального статуса, прошел без каких-либо проблем. Еще бы, ведь по-другому и быть не могло с его дипломами и рекомендациями! Начальник отдела кадров ознакомился с его документами и статьями в журнале «Гражданская авиация» по предложениям усовершенствования и внедрению новаций в системы регистрации параметров полета. Он пригласил Виктора к себе в кабинет и стал рассказывать о райских условиях работы на предприятии, шестидесятидневном отпуске, окладе и других прелестях. Но все это было неважно: мысленно Виктор уже собирал чемоданы, прощался с мамой и покидал свой родной город, чтобы устремиться навстречу мечте. А мечтал он о воплощении своих технических разработок из формул на листах бумаги в работающие механизмы и системы. И мысленно этот процесс совмещался у него с вечерними прогулками по Праге, завораживающей своей красотой и ненасытной до восторженных вздохов и любовных баллад, посвященных ей.

Ирина Сергеевна переезд сына одобряла: при лаборатории было общежитие, столовая – в общем, жильем и питанием старший сын был обеспечен и ни в чем не нуждался. А вот младший сын… Господи, как у нее болела душа за младшего! Сказать «болела» – ничего не сказать. Внешне она не подавала виду, все время и всем своим поведением демонстрировала окружающим свою беззаботность и беспечность. Но вот сердце ее с каждым днем покрывалось новым рубцом от бесконечных переживаний. Тревожные мысли разъедали мозг, как ржавчина железо, и покоя не было совсем. От всех этих переживаний у Ирины Сергеевны стал развиваться диабет, и начало шалить сердечко. Когда перестал помогать «корвалол», пришлось втайне от Виктора посещать кабинет кардиолога в районной поликлинике. Но все менялось, когда Анатолий приезжал на побывку. Это были редкие, но довольно длительные по времени периоды, которые действовали на нее, как волшебный эликсир: раны рубцевались, а аритмия куда-то исчезала. Сердце матери – это самая хрупкая составляющая ее божественной женской сути. И ни отцам, ни сыновьям не понять этого и не ощутить в себе, ведь только мать может простить своему ребенку всё, начиная от детской шалости и заканчивая… Да все может простить. Без исключения.

Перелет из Риги в Прагу занимал полтора часа и выполнялся самолетом ТУ 154 компании Аэрофлот. В аэропорту Виктора Михайловича встречал молодой лаборант Сергей Степанович Масольдт, который должен был стать его гидом. Это был плотного сложения мужчина 1958 года рождения. Сергей был невысокого роста, широкоплеч и на первый взгляд казался неуклюжим, словно неваляшка. Но такое впечатление было обманчивым, ведь он с детства занимался самбо и являлся мастером спорта. В темно-каштановых волосах, несмотря на ранний возраст, уже проглядывала седина. Под высоким лбом, словно две пуговки, располагались маленькие серые задумчивые глаза. Под полным, круглым кончиком носа, словно плотные заросли кустарника, росли густые, пышные, аккуратно подстриженные усы, которые в совокупности с тяжелым, хмурым взглядом делали его больше похожим на кагэбэшника, чем на младшего лаборанта. Он скромно стоял в зале ожидания северного терминала аэропорта, застенчиво переминаясь с ноги на ногу, держа в руке табличку с надписью: «Виктор Михайлович Толмацкий».

После короткого приветствия они отправились на служебном автомобиле в гостиницу, которая находилась в трех минутах езды от терминала и близ железнодорожной станции Прага – Рузине, что было очень удобно для коммуникации с центром города. Поселили Виктора на третьем этаже гостиницы в крыле для персонала с отдельным входом, отдельной столовой и спортзалом. Оставив вещи в номере, они, не мешкая, поехали в отдел кадров для заполнения необходимых договоров и актов, после чего отправились в местную поликлинику для сдачи всевозможных анализов. Сергей Степанович оказался человеком неразговорчивым: Виктору приходилось все из него выпытывать, и в какой-то момент он даже подумал, что чем-то вызвал его неприязнь. Но, как оказалось, это было не так. Сергей был наслышан о незаурядных способностях Виктора Михайловича, получил массу распоряжений от руководства о тактичности поведения по отношению к нему, потому что надежды на будущего суперинженера возлагались немалые. Юный лаборант, случайно попавший в Прагу на это место работы, испытывал смешанное чувство зависти и уважения к Толмацкому, ощущая его умнее и выше себя в профессиональных вопросах. Поэтому он и вел себя так сдержанно, чтобы при первом знакомстве не выглядеть глупо, и еще – с целью лучше узнать, что из себя представляет человек, под руководством которого предстоит работать. Он выбрал тактику: «Чем меньше говоришь, тем умнее кажешься», но немного перегнул палку, чем вызвал недоумение у будущего руководителя.

После двух недель стажировки, знакомства с предприятием и прочими условностями Виктор Михайлович приступил к работе. Коллектив встретил его радушно, но с настороженностью, ведь каждый новый камень, брошенный в реку, поднимает со дна ил и разводит круги по воде, но со временем все встает на свои места. Хотя в жизни бывает и по-другому. Виктор считал себя общительным человеком, но люди, как таковые, ему были неинтересны: он не стремился заводить друзей, не собирался с коллективом на корпоративных посиделках. Это, несомненно, вызывало у окружающих скрытую негативную реакцию. Проще говоря, коллеги стали считать его инженером от Бога, но человеком «так себе». Ведь люди не любят, когда кто-то возносит себя выше их, а тут, получается, именно так: товарищ ходит на работу, общается с коллегами по поставленным задачам, но зовут его после работы выпить – не пьет, выйти покурить – так не курит, собраться вместе со всеми гульнуть как следует – так ни в какую! Кроме того, не надо забывать, что Толмацкий был иностранцем – чужаком, и его акцент постоянно напоминал об этом. В общем, через год работы, сам того не подозревая, Виктор Михайлович заслужил себе в коллективе репутацию заносчивого, самовлюбленного павлина. Но для руководства он был настоящим самородком. В короткие сроки разработал более экономичные системы цепей питания глиссады и других авиационных объектов, изобрел новый стенд для проверки работоспособности датчиков и тестирования параметров авиационных пилотажных комплексов и систем. Благодаря такому ценному кадру, премией начальство было обеспечено на пару лет вперед.

С кем действительно нравилось общаться Виктору, так это со своим помощником Масольдтом. Тот оказался на удивление приятным в общении и довольно эрудированным человеком. По работе он был на высоте: с удовольствием изучал новые материалы и вместе со своим руководителем познавал западные новации в области авиационного приборостроения, пытаясь догнать и перегнать иностранные технологии.

У Сергея Степановича было одно увлечение – эзотерика: он искренне верил в различного рода оккультные знания, Бермудский треугольник, дыры во временном пространстве, четвертое измерение… Общение на эти темы было его любимым занятием в свободное время. И что уж совсем непростительно для советского лаборанта, увлекался творчеством Карлоса Кастанеды, а одной из любимых художественных книг была только что вышедшая книга чехословацкого автора Йозефа Пушкаша – «Четвертое измерение». Находясь под впечатлением книги, он зачастую пытался вовлечь в беседу на эту тему и Виктора. Вначале он начинал размышлять о смысле жизни, о ценности духовных начал, о благородстве людей, которые стремятся не утратить в бытовой трясине ощущение четвертого, нравственного, измерения личности. Это измерение позволяет человеку расширить границы своего сознания, освободиться от гнета плоти и обрести сверхвозможности (научиться проходить сквозь стены, телепортации, чтению мыслей…). Затем с размышлений о картине Мироздания и духовных ценностях он переключался на психические отклонения, объясняя их с эзотерической точки зрения. Например, рассуждая о шизофрении, он сводил все к тому, что людям с данным отклонением открылось четвертое измерение. Сетовал на то, что мы, люди с трехмерным восприятием мира, никогда этого не поймем, и для нас они навсегда останутся изгоями, неприспособленными к существованию в цивилизованном мире. Он пытался обосновать свою версию о шизофрениках с даром четырехмерного восприятия мира следующей теорией.