Гвардии майор

Фёдоров, тем временем, раскатал на столе схему альминского сражения. Я недоумевал, зачем рассматривать бездарно проигранный бой. На мою мысль он ответил практически сразу:

– Ну, как вам сказать, поручик. Во-первых, не проигранный…

– Раз не сумели остаться на позициях, значит, проигранный, – возразил я.

– Ну, ладно, ладно, с этим могу согласиться, – кивнул Фёдоров, – но, тем не менее… Обратите внимание что здесь, наши войска применили очень интересное построение. Причём, кажется, осознанно, а не так, как американцы в войне с англичанами. Те просто разбежались по кустам и начали стрелять в плотно построенные шеренги из-за укрытия. А теперь посмотрите, что сделали у нас…

Все, кто был в палатке, склонились над схемой. В это время вбежал запыхавшийся Кошка. Свалив трофеи у стенки, он торопливо сказал:

– Звыняйтэ! Чуть не опоздал!

– Присоединяйтесь, Пётр Маркович, – предложил полковник.

– Так вот, продолжал Фёдоров, – в этом вот месте, – карандаш коротко чиркнул по схеме, – наши войска не могли использовать обычный строй. Из-за рельефа местности. Поэтому солдаты построились в шеренги с метровыми интервалами. И, я вам скажу, это оказалось весьма эффективно.

Вампиры недоверчиво посмотрели на Фёдорова. Прокофьев попросил:

– Иван Николаевич, пожалуйста, объясните подробней. В чем эффект?

– Объясняю. Свое нововведение в борьбе с англичанами американцы гордо назвали рассыпным строем. Хотя одно с другим как-то не вяжется. То, что сделали мы, более всего напоминает цепь. Думаю, название – пехотная цепь, здесь более уместно. Мне кажется, самым главным преимуществом в этом случае, является то, что солдатам не надо держать ровную шеренгу, главное не потерять из виду соседа справа и слева, не отставать и не вырываться сильно вперед. А в остальном, он совершенно свободен. Солдат может стрелять, орудовать штыком, не опасаясь задеть своих. Более того, цепь, которая идет следом, может прекрасно стрелять в просветы первого ряда и добивать тех, кого пропустили впереди идущие. И ещё. Совершенно не ограничена скорость перемещения солдат. Они могут бежать во весь дух, не думая о том, что сломают строй. А при появлении кавалерии ничто не мешает им сомкнуться плотными рядами.

Все задумчиво молчали.

– К тому же я готов добавить ещё одно преимущество, – продолжал Фёдоров, – при артиллерийском обстреле гораздо меньше шансов, что одной бомбой убьёт много человек. Потери в живой силе уменьшатся.

В палатке воцарилось молчание. Все обдумывали услышанное. Тишину разорвал голос Кошки:

– Ещё бы ружьишко, которое бы выстрелов пять подряд делало, и цены такому строю нема.

Все только рассмеялись.

– Где ж такое ружьишко взять? По-моему это практически невозможно! – сказал я, – Хотя, немцы говорят, придумали револьвер. Он около шести выстрелов подряд делает. Но это, скорей игрушка. Тяжелый как гиря. И стреляет, буквально, себе под ноги. – И я представил себе ружьё с шестью стволами.

Услышав мои мысли, все опять рассмеялись, а Кошка расстроился.

– Хорошо, господа, повеселились и хватит. Давайте обсудим перспективы такой тактики. Адмирал Истомин ждет нашего доклада, – успокоил всех Прокофьев.

Идея была хороша. Чертовски хороша. И обладала целым рядом преимуществ, но как-то непривычно было осознавать, что в наступление может идти не хорошо сплоченный строй, а каждый солдат сам по себе. Ведь со времен античности строй оставался ведущей боевой единицей. Хотя, нельзя не признать, что с появлением артиллерии, колонны солдат стали весьма уязвимы.

– А это дело, – вздохнул Кошка, обдумав всё, как следует, – А то гонят, как стадо, на убой. Ведь каждый солдат может сам решать, что ему делать в бою. К тому же, если вы обратили внимание, нечто похожее здесь используется регулярно. Имею в виду у настоящих офицеров. Здесь, по горкам, сильно в строю не походишь.

– А он прав, господа, – протянул Гольдбер, – мы-то видим бой с командного пункта, а Пётр Маркович, каждый день под пули ходит. Ну, а как врач скажу, если это нововведение позволит сохранить хоть одну жизнь, то я – за. Это просто прекрасно.

Получивший поддержку Кошка раскраснелся от удовольствия, и совсем размечтался:

– А ещё бы, пушку такую, на колёсах, чтоб на ходу стрелять могла!

Фантазии Кошки были крайне забавны. Народ вокруг от души веселился.

– А, чего вы! – не смутился Кошка, – А вдруг? Сами говорите, что только люди не придумают!

– Ну, если придумают, возьмём на вооружение, – отозвался Гольдбер, – это я вам, как истинный инквизитор говорю.

Настроение было хорошее. Посмеиваясь над идеями Кошки, мы продолжили обсуждать детали. Но и так было ясно, что перед нами будущее, и что некоторое время спустя так будут воевать во всём мире. Солдат впервые из пушечного мяса превращался в полноценную боевую единицу, обладающую собственной волей и инициативой.

Завершив обсуждение, полковник вместе с капитаном Фёдоровым отправились на доклад к Магистру, а от него к адмиралу Истомину…

… Этот день начинался не лучше и не хуже остальных. Французы и англичане продолжали бомбардировку, в нескольких местах были отбиты атаки, в город прибыла почта. Причём, кроме обычной почтовой кареты к центральному штабу на взмыленной лошади, промчался фельдъегерь. Меня этот факт не очень заинтересовал, а полковник встревожился и торопливо направился за ним. Ещё через какое-то время по городу и позициям замелькали посыльные, и, под погребальный звон уцелевших колоколов, армии объявили скорбную весть. Восемнадцатого февраля, скончался государь Великия, Малыя и Белыя Руси и т.д. и т.п. – Николай I. Престол восприял его старший сын – Александр.

Надо сказать, мои верноподданнические чувства, под влиянием полковника и остальных вампиров, сильно пошатнулись. Но я прекрасно понимал, что смена руководства страны в разгар военной кампании – только осложнит ситуацию.

В связи с осадным положением, панихиды по покойному императору служили прямо на передовой. Время от времени, службы прерывались атаками противника, и чтобы остановить их иной раз и батюшки брались за ружья. После панихид был отслужен молебен за здравие и долголетие нового государя, и все смогли разойтись и отдохнуть…

…Долго отдыхать нам не дали. Сообщение о смерти императора противник получил одновременно с нами. Это послужило поводом для ужесточения осады. Бомбардировки стали ещё чаще и мощнее. Свист пуль сливался в сплошной вой.

– Никак к очередному штурму готовятся, – заметил в одну из встреч Кошка.

Я был полностью с ним согласен. Но, до конца февраля, кроме усиления обстрелов у нас было относительно тихо. А человек, такое странное существо, что привыкает ко всему. Вот так и севастопольцы привыкли к ежедневным взрывам и атакам. Они уже не обращали внимания на летящие ядра, философски воспринимая ежесекундную возможность умереть. Люди обходили воронки, держались подальше от полуразрушенных зданий, чтобы не завалило обломками, и продолжали жить, без оглядки на прошлое и без ожидания будущего. Важнее всего было – сегодня. Каждый прожитый день был чудом. Кусок хлеба и чашка воды – счастьем. Горячая каша и чай – верхом мечтаний.

Глядя с позиций на Севастополь, я чуть не плакал. Полгода ежедневных бомбардировок превратили его в руины. Казалось невозможным жить в таких условиях. Но люди не покидали своих полуразрушенных домов. Если же дом полностью разваливался, семьи перебирались в подвалы, предпочитая холод и сырость предательству своего города.

Благодаря местным жителям, в армии каждый день был хлеб, вода, чистое бельё, собранные на улицах и позициях, ядра и пули. Кроме корпуса сестер милосердия, который организовали Пирогов с Дашей, из Петербурга, прибыла госпожа Крестовоздвиженская, с которой приехали ещё несколько десятков женщин, готовых ухаживать за ранеными.

Сама Даша по-прежнему являла собой пример мужества и бескорыстия. Казалось, эта высокая красивая девушка успевает везде. Её видели и в гуще боя, где она бестрепетно перевязывала раненых. И с ведрами воды в окопах, чтобы усталые солдаты могли, в перерывах между боями, утолить жажду. И в госпитале у Пирогова, ассистирующей ему в сложнейших операциях.

Кстати, в отличие от нас, Даша совершенно не желала переезжать на позиции, и упорно продолжала жить в своём маленьком домике на Корабельной стороне. Гольдбер частенько ворчал по этому поводу, но позволял ей эту небольшую вольность. Сам он, как и большинство офицеров, жил в блиндаже рядом с госпиталем. Мы с учителем тоже не были исключением, ещё в самом начале осады переселившись на одну из батарей.

Я не склонен был осуждать Дашу за желание жить дома, но, поскольку бегать за ней чаще всего приходилось именно мне, несколько не одобрял её решения. Всё-таки, Корабельная была далековато от госпиталя. Однако, возможность увидеться с ней наедине, примиряла меня с расстоянием.

Вот и сегодня, Иосиф Дитрихович заглянул в нашу палатку и довольно любезно попросил учителя отправить меня за Дашей. Полковник не возражал, но попросил подождать, пока мы не пообедаем. Заодно, он пригласил его составить нам кампанию.

– Не могу господа, – Иосиф Дитрихович вздохнул, – у меня операция.

– Тогда Пётр Львович сбегает за ней прямо сейчас, – пообещал учитель.

– Пускай молодой человек поест, – не согласился бывший инквизитор, – Даша нужна сегодня не мне, а Пирогову… Господин поручик, – добавил он, обращаясь ко мне, – скажете Дарье Лаврентьевне, чтобы она сразу отправлялась в Николаевскую батарею. Николай Иванович уже разместил там свой госпиталь. Честь имею.

С этими словами он ушёл, а я настороженно посмотрел на полковника. Благожелательность Гольдбера вызывала у меня большее опасение, чем его ругань. Полковник только улыбнулся.

– А почему он с ней мысленно не свяжется? – спросил я.

– Во-первых, Даша, как и положено, ещё практически не может пользоваться невербальной речью… Это мне повезло, – с гордостью заметил учитель, – а во-вторых, он не силен в мысленном общении. Во всяком случае до Корабелки не дотянется.

От удивления я чуть не подавился. То, что бывший инквизитор может чего-то не уметь, совершенно не укладывалось в голове.

– Вы Петя, ешьте, – с насмешливой вежливостью посоветовал учитель, – и поторопитесь. У нас сегодня передислокация.

Я кивнул и продолжил трапезу.