Дипломатия России. Опыт Первой мировой войны

Толпа заполнила зал. Там было четыре-пять тысяч офицеров в полевой форме: все они набились в помещение, оставив в центре немного свободного пространства для высоких чинов, священников и императорского кортежа, который ожидался с минуты на минуту. Перед алтарем находился митрополит в сопровождении священников, одетых в зелено-золотистые ризы и со сверкающими тиарами на головах; позади алтаря расположился императорский церковный хор в бордовой одежде, расшитой золотом. За певчими хора, в несколько рядов, стояли управители Российской империи. У каждого из них на груди были награды – сплошь золото и бриллианты; и поскольку все они стояли, а разглядеть можно было только верхние части их туловищ, бледные лица государевых мужей казались усыпанными золотыми слитками с россыпью драгоценных камней.

Состоялась короткая служба: император и члены императорской фамилии поцеловали чудотворную икону. Затем митрополит зачитал длинное объявление войны врагу, посмевшему обнажить оружие против Святой Руси. И тут пять тысяч офицеров и все присутствующие опустились на колени. Император благословил их.

Получив благословение, офицеры поднялись и обнажили шпаги. Был слышен звук клинков, вынимаемых из ножен. Пять тысяч стальных шпаг, поднятые к небу, засверкали, и, по специальному сигналу, склонились перед императором. Тут же раздалось мощное ура, наполнившее зал таким грохотом, что казалось, будто его своды вот-вот обрушатся всем на головы. Массивные хрустальные люстры задрожали. Овации не прекращались»

.

Весьма примечательно описание первых военных дней такими «маститыми» дипломатами, как посол Великобритании в России Джордж Бьюкенен. Вот что он пишет: «В течение этих чудесных первых дней августа Россия казалась совершенно преображенной. Германский посланник предсказывал, что объявление войны вызовет революцию. Он даже не послушался приятеля, советовавшего ему накануне отъезда отослать свою художественную коллекцию в Эрмитаж, так как он предсказывал, что Эрмитаж будет разграблен в первую очередь. К несчастью, единственным насильственным действием толпы во всей России было полное разграбление германского посольства 4-го августа. Вместо того чтобы вызвать революцию, война теснее связала государя и народ. Рабочие объявили о прекращении забастовок, а различные политические партии оставили в стороне свои разногласия. В чрезвычайной сессии Думы, специально созванной царем, лидеры различных партий наперебой заявляли правительству о своей поддержке, в которой отказывали ему несколько недель тому назад. Военные кредиты были приняты единогласно, и даже социалисты, воздержавшиеся от голосования, предлагали рабочим защищать свое отечество от неприятеля»

.

Как всегда, первый удар войны приняли на себя дипломаты воюющих государств. В отличие от германского и австро-венгерского, российскому МИДу удалось организовать цивилизованный отъезд иностранных дипломатов и членов их семей в Берлин через Швецию. Разгром германского посольства в Петербурге и нападения на немецкие магазины и предприятия начались несколько позже.

В своих воспоминаниях о первых днях войны Д.С. Сазонов с гордостью пишет, что «отъезд германских дипломатов из России состоялся благодаря заботливости и предупредительности русских властей в полном порядке и благочинии. В этом отношении он выгодно отличался от отбытия из Берлина нашего дипломатического представительства и некоторых членов русской колонии, покинувших Германию вместе с С.Н. Свербеевым и подвергшихся оскорблениям уличной толпы»

.

К сожалению, министр несколько приукрасил ситуацию с отъездом германских дипломатов – на самом деле через три дня посольство Германии в Петрограде сожгли, а охранявшего здание привратника убили.

Действительно, выезд российских дипломатов из Берлина и Вены проходил в условиях, приближенных к боевым.

Конец июня в Германии выдался жарким не только в смысле погоды. Берлинские газеты пестрели сообщениями о неминуемой победе над окружающими ее врагами. Любой информационный повод использовался для демонстрации военной мощи – торжественный спуск подводной лодки, новое орудие от Круппа или очередные военные маневры с участием кайзера. Обстановка нагнеталась как в Берлине, так и в Вене.

В обеих столицах чуть ли не ежедневно собирались многотысячные демонстрации с патриотическими лозунгами, на которых представители всех политических партий оттачивали свое пропагандистское мастерство.

Алексей Алексеевич Брусилов в июле 1914 г. находился с супругой на одном из германских курортов. В день перед отъездом супруги присутствовали на местном празднестве дней «Великой Германии», поразившем их своим антироссийским настроем.

«В тот памятный вечер, – пишет А.А. Брусилов, – весь парк и окрестные горы были великолепно убраны флагами, гирляндами, транспарантами, музыка гремела со всех сторон. Центральная же площадь, окруженная цветниками, была застроена прекрасными декорациями, изображавшими московский Кремль, церкви, стены и башни его. На первом плане возвышался Василий Блаженный. Нас это очень удивило и заинтересовало. Но когда начался грандиозный фейерверк с пальбой и ракетами под звуки нескольких оркестров, игравших «Боже, царя храни» и «Коль славен», мы окончательно поразились. Вскоре масса искр и огней с треском, напоминавшим пушечную пальбу, посыпаясь со всех сторон на центральную площадь парка, подожгла все постройки и сооружения Кремля. Перед нами было зрелище настоящего громадного пожара. Дым, чад, грохот и шум рушившихся стен. Колокольни и кресты церквей накренялись и валились наземь. Все горело под торжественные звуки увертюры Чайковского «1812 год». Мы были поражены и молчали в недоумении. Но немецкая толпа аплодировала, кричала, вопила от восторга, и неистовству ее не было предела, когда музыка сразу при падении последней стены над пеплом наших дворцов и церквей под грохот фейерверка загремела немецкий национальный гимн»

.

Несмотря на явно тревожные симптомы в развитии обстановки, в Германию и Австрию продолжали прибывать российские подданные разных сословий, разного достатка и с разными целями. Это были «больные, едущие для лечения в богемские курорты; различные образовательные экскурсии сельских учителей и учительниц, гимназий, институтов и других учебных заведений; специалисты по разным отраслям, посылаемые министерствами в заграничные командировки; направляемые, преимущественно в славянские земли Австрии, обществом «Русское Зерно» экскурсанты – практики по сельскому хозяйству; русские рабочие, прибывшие в Австрию для полевых работ; обратные из Америки русские переселенцы и, наконец, просто путешественники и проезжие»

.

После ультиматума, предъявленного Австро-Венгрией Сербии, угроза европейской войны прочно повисла в воздухе. Это отлично понимали как австрийцы, так и немцы, поэтому визовая работа берлинского и венского генеральных консульств России практически прекратилась – вместо ежедневно визируемых в летние месяцы 35–45 паспортов за визой обращались 2–3 лица, преимущественно военные, неизвестно с какой целью собравшиеся в столь тревожное время в российские пределы. Несмотря на то, что германцы и австрийцы свои выезды прекратили, российские подданные продолжали прибывать с традиционной беспечностью и попытки дипломатов и консульских работников «образумить» соотечественников успеха не имели. Тем не менее, видя приближающуюся опасность, дипломаты по собственной инициативе рекомендовали всем обращавшимся к ним русским не задерживаться ни в Германии, ни в Австрии и направляться если не в Россию, то хотя бы в Данию, Швейцарию или Италию. А после объявления австро-сербской войны, когда вмешательство России стало неизбежным, консульские сотрудники, взяв на себя полную ответственность ввиду отсутствия каких-либо инструкций, рекомендовали всем русским туристам или командировочным с первым же поездом возвращаться на родину. Более того, в случае необходимости в консульствах выдавались пособия на обратный проезд. Благодаря этому за десять дней до официального разрыва отношений с Австро-Венгрией и Германией многим удалось избежать последующего интернирования.

Наиболее драматично ситуация складывалась в Берлине.

Князь Феликс Юсупов, находившийся в это время с родителями в Германии, так описывает предвоенную ситуацию: «В Берлине царил хаос. Суматоха была в отеле «Континенталь», где мы остановились. На другой день в восемь часов утра нас разбудила полиция. Пришли арестовать меня, нашего врача, отцова секретаря и всю мужскую прислугу. Отец тотчас позвонил в посольство, но ему отвечали, что все очень заняты и приехать к нам никто не может.

Тем временем арестованных поместили в гостиничный номер, рассчитанный от силы человек на пятнадцать. Набралось нас, однако, с полсотни. Час за часом стояли мы, не имея возможности двигаться. Наконец нас отвели в комиссариат. Посмотрели наши бумаги, назвали нас «русскими свиньями» и объявили, что упекут в тюрьму всякого, кто через шесть часов не покинет Берлина. Только к пяти смог я вернуться в гостиницу и успокоить отца с матерью. Думали они, что меня им уже не видать. Надо было решать немедленно. Ирина позвонила по телефону кузине, кронпринцессе Цецилии. Та обещала переговорить с кайзером и тут же дать ответ. Отец в свой черед пошел посоветоваться с русским послом Свербеевым. «Увы, моя миссия тут закончена, – сказал посол, – и не знаю теперь, чем вам помочь. Все же приходите вечером».

Времени не оставалось. Арестовать нас могли с минуту на минуту. Отец бросился к испанскому посланнику. Тот объявил, что не даст в обиду русских в Германии, и обещал прислать к нам своего секретаря.

Тем временем позвонила кронпринцесса и сказала, что ей очень жаль, но помочь она не в силах. Собиралась заехать к нам, но предупредила, что кайзер отныне считает нас военнопленными и через адъютанта пришлет нам на подпись бумагу о нашем местопребывании: гарантирован нам выбор из трех вариантов и корректное обращение. Подоспел испанский секретарь. Не успели мы объяснить ему всего дела, как явился кайзеров адъютант. Он торжественно вынул из портфеля лист бумаги с красною восковою печатью и протянул нам. Текст бумаги гласил, что мы обещаем «не вмешиваться в политику и остаться в Германии навсегда». Мы оторопели! С матушкой случился нервный припадок. Она сказала, что сама пойдет к императору. Я показал нелепую бумагу испанцу.

– Как можно требовать подписать подобную чушь? – вскричал он, прочитав. – Нет, тут явно какая-то ошибка. Наверно, не «навсегда», а «на время военных действий».

Наскоро посовещавшись, мы вернули бумагу немцу, попросив подтвердить правильность текста и привезти документ завтра в одиннадцать. Отец снова поехал к Свербееву в сопровождении испанского дипломата. Наконец условились, что испанец потребует у министра иностранных дел фон Ягова предоставить в распоряжение русского посла специальный поезд для членов посольства и прочих русских граждан, желающих выехать из Германии. Список предполагаемых пассажиров министру сообщат немедленно. В списке, обещал Свербеев, будем и мы. Потом он рассказал отцу, что в тот день вдовствующая императрица Мария Федоровна и великая княгиня Ксения ехали поездом через Берлин. Узнав, что мы в «Отель-Континенталь», они хотели было заехать к нам и увезти нас с собой в Россию. Но было поздно. Судьба их самих висела на волоске. Злобная толпа била стекла и срывала шторки в окнах вагона государыни. Императорский поезд спешно покинул берлинский вокзал»

.

После многочисленных шумных демонстраций и призывов к штурму российского посольства берлинская полиция оградила доступ толпы и приняла повышенные меры по его охране. Вплоть до 18 июля антироссийские манифестации ограничивались шествиями с криками и песнями по Унтер дер Линден.

Однако утром 19 июля здание посольства оказалось в плотном кольце враждебной толпы, и посол, которому необходимо было посетить МИД, с трудом протиснулся к автомобилю, стоявшему за оградой.

После объявления Германией войны России обстановка вокруг российских загранучреждений стала откровенно враждебной. По словам секретаря посольства С.Д. Боткина, «с самого начала обострения кризиса в посольство приходили многочисленные русские подданные за советом и помощью. Толпа русских настолько увеличилась, что заполнила подворотню и переднюю, проникая во внутренние помещения посольства. 20 июля с утра число наших соотечественников достигло многих сотен.

Они в слезах просили защиты от начавшихся притеснений со стороны немецких властей и умоляли оказать помощь, чтобы выбраться за пределы Германии. Не только весь проезд, но и двор был заполнен несчастными путешественниками. Они наводнили также парадную лестницу и прилегающие комнаты. Врывались силой в канцелярию, где в это время спешно укладывались секретные архивы. К сожалению, сотрудники посольства были бессильны оказать беженцам сколько-нибудь осязаемую помощь. Приходилось успокаивать их уверениями, что, несмотря на предстоящую войну, они, как мирные туристы и больные, притом, по большей части, женщины и дети, решительно ничем не рискуют, даже если бы, вследствие невозможности немедленно выехать, они вынуждены будут остаться еще на некоторое время в Германии. Никто в это время не мог и предполагать, какая участь ожидала наших бедных соотечественников, застрявших в Германии!»

.

Телефоны посольства отключили, и оно оказалось отрезано от всего мира. Поступавшие на имя посла и сотрудников посольства телеграммы, проходя германскую цензуру, доставлялись выборочно и с большим опозданием. К вечеру российскому послу вручили паспорт на выезд из Германии и предложили незамедлительно сформировать соответствующий контингент из числа сотрудников посольства и консульств для их выдворения поездом в тот же вечер. Предполагалось, что после утверждения списка германским МИДом российские дипломаты будут отправлены до границы с Данией

.

Германский МИД назначил день отъезда русских дипломатов на 1 час 07 мин. 21 июля (3 августа). Несмотря на позднее время, у здания посольства собралась огромная толпа берлинцев, провожавшая отъезжавших свистом и оскорбительными криками. Собравшиеся наваливались на автомобили, не давая им сдвинуться с места. Они били выходивших женщин и детей палками и зонтами, плевали, забрасывали песком и мелкими камнями. Подобной участи избежала лишь машина посла, которая продвигалась под эскортом конной полиции.

Вот что пишет князь Ф. Юсупов об отъезде русского посольства из Берлина: «На другой день рано утром мы поехали в русское посольство, а оттуда на вокзал к копенгагенскому поезду. Никакого сопровождения, как полагалось бы иностранной миссии. Мы отданы были на милость разъяренным толпам. Всю дорогу они швыряли в нас камни. Уцелели мы чудом. Среди нас были женщины и дети, семьи дипломатов. Кому-то из русских палкой разбили голову, кого-то избили до крови. С людей срывали шляпы, иным в клочья изорвали одежду»

.

Послом в Берлине в это непростое для России время служил Сергей Николаевич Свербеев. Как и большинство его коллег, он имел соответствующие гражданский и придворный чины – тайный советник, камергер. Выходец из дворянской семьи высокопоставленных государственных чиновников. Отец его служил чиновником особых поручений при Якутском правлении, а мать происходила из княжеского рода Трубецких. Свою карьеру Свербеев начал по окончании юридического факультета Московского университета в Министерстве внутренних дел, а затем перешел в МИД на должность третьего секретаря Канцелярии. Первая загранкомандировка была в 1891 г. в Константинополь, затем – в 1894 г. – в посольство в Вене. В 1896 г. Свербеев стал первым секретарем миссии в Мюнхене, а затем вновь вернулся в Вену, где в 1898–1904 гг. служил сначала первым секретарем, а потом советником русского посольства.

В 1910 г. по протекции своего друга С.Д. Сазонова получил назначение на пост Чрезвычайного Посланника и Полномочного Министра в Греции, а в 1912-м – с его же помощью стал послом в Берлине

.

Как утверждали коллеги Свербеева по дипломатической службе, «императорский посол в Берлине отличался исключительною бездарностью. Он только умел прилично одеваться, прилично держать себя и произносить кое-какие русские и иностранные слова в ответ на задаваемые вопросы. Он ничего не знал, не соображал, ни о чем не думал и ничего не делал. Дипломатическое ведомство имело в своей среде немало посредственностей. Но далеко в карьере они не шли. И Сергея Николаевича не следовало пускать далее секретаря посольства, притом преимущественно поручая ему лишь механическую работу. Министр иностранных дел Сазонов, только потому, что был одноклассником Свербеева в лицее, выдвинул его на пост посла в Берлине. И не в обычное нормальное время, а почти накануне начала мировой войны.

Не было вообще пределов легкомыслию Сазонова. И только этому печальному свойству своего школьного товарища обязан Свербеев своим возвышением не по достоинству. Обязан ли, однако? Оставайся Свербеев в тени, не было бы о нем и речи. Не приходилось бы о Свербееве упоминать как о лице, выдающемся своей бездарностью. И не лежало бы на ответственности Свербеева абсолютное бездействие важнейшего русского дипломатического поста в наиболее трагический момент истории России. Ничего-то он не видел. Ни о чем существенном не доносил. Настолько ничего не понимал, что даже отправлял в Петербург оптимистические депеши. В дни, предшествовавшие объявлению войны, умудрился отсутствовать из Берлина. Никаких ценных отношений не завязал, да и завязать был не в состоянии. Бледный, длинный, скелетически худой, с лицом, ничего не выражающим; так он и сейчас стоит перед глазами живым олицетворением жалкой посредственности»

.

Разумеется, сегодня трудно оценить, каков элемент истины в приведенной характеристике русского посла, но, судя по итогам его работы в Берлине, многое из сказанного соответствует действительности.

Как справедливо отмечал Н.С. Гумилев:

Жизнь всё расставит по своим местам.
И каждый будет там, где должен быть.
И в памяти останутся лишь те,
Кого нам не дано забыть…

Прибыв на следующий день в Копенгаген, Свербеев сообщил в российский МИД, что отъезд дипломатов из Берлина «обставлен был германским правительством крайне несовершенно и едва ли удовлетворял самым необходимым условиям приличия, к тому же беспорядок был невозможный. После моего энергичного протеста, еще до формального разрыва дипломатических сношений, против недостаточной охраны посольства, которое буквально осаждалось любопытной и враждебной толпой, были приняты полицией необходимые меры. Однако в день отъезда был полный беспорядок. Сам я выехал из посольства тесно окруженный эскортом жандармов, ввиду чего ограничились только шумными враждебными криками. Члены же посольства и некоторые из русских подданных, выезжая из здания посольства, подвергались оскорблениям озверевшей толпы. Били и дам, и детей, бросали камнями и плевались.

Все русские до сорокапятилетнего возраста арестовываются для выяснения, подлежат ли они военной службе. Были арестованы, затем отпущены по установлении их личности секретарь военного агента Голумбиевский, секретарь генерального консульства Субботин, нештатный секретарь Далиг. При отъезде узнал об аресте консула в Бреславле Шиллинга, но проверить не мог. Второй швейцар посольства русский запасный унтер-офицер арестован и неизвестно, где находится»

.