Язя

– Так все заходите.

Зашли ушкуйники, на красный угол перекрестились, поздоровались. Огляделись: простая изба, как у всех, только тесно внутри. Девонька кочергу схватила и в печь сунула, вытащила горшок какой-то – и к столу, что в середине избы стоял, пошла деловито.

– Садитесь, что ли, – хмыкнула она. – Гостями будете.

В единственном помещении избы было светло. На глиняных тарелках свечи торчали, и, казалось, будто везде они расставлены были.

– Одна живёшь? – спросил Третьяк, напрягшись, и перед печью остановился.

– Одна, да с помощниками.

– А родные где?

– А кто где, – уклончиво ответила девонька, выкладывая на стол глубокие тарелки и ложки. – Хлеба неси, – строго крикнула она.

Из голбца выскочило странное существо: как кот, но на двух лапах; как ребёнок невысок; космат, словно медведь. Елисей оторопел, попятился, в стену упёрся, а когда разглядел, кто выбежал, так и вовсе побелел: в меху светлом, длинном, с ушами острыми стоячими, с глазами круглыми кошачьими, само чуть выше колена. Что-то со стола умыкнуло – и перед ушкуйниками остановилось. Ощерилось и, рот открывши будто от уха до уха, яблоко куснуло да на Третьяка жёлтыми зенками вылупилось. Ушкуйник дрожащей рукой саблю выхватил и выставил навстречу косматому. Волосатый вновь оскалился, протянул руку-лапу и осторожно коснулся пальцем острия. Третьяк вздрогнул от неожиданности и случайно рукой дёрнул. Существо затряслось, посмотрело на палец свой, с которого кровь закапала и раскосолапилось, крепче прижимая к груди яблоко надкушенное, насупилось и разревелось.

– Ну вот, – молвила хозяйка. – Довели голбе?шника[5 - Голбе?шник – одно из названий домового, связанное с его местом нахождения в доме.]. Кто мне теперь помогать по дому будет?

Елисей молитву забормотал, а Третьяк левой рукой под кольчугой крест нащупал, выпростал да, оттянув на всю длину цепи, на нечисть направил. Голбешник реветь перестал, выпучил глаза, засмотрелся, жуя яблоко, да улыбнулся, закивал и убежал. Вскоре вернулся и протянул ушкуйнику небольшой ножичек с резной костяной рукоятью, испещрённой знаками непонятными и неизвестными, да к кресту потянулся.

– Зря ты так, – поцокала девонька. – Он решил, что ты меняться хочешь.

– Крест не отдам! – отдёрнул руку воин, даже не удивившись, что нечисть к символу лапы тянет.

Существо вновь насупилось и захныкало. Нахмурившись и дёрнув рукой-лапой, метнуло ножик в пол, себе под ноги. Лезвие с глухим стуком воткнулось в половицу. Голбешник резко отвернулся, потопал прочь и на полати полез. Третьяк побледнел, сглотнул судорожно, глядя на нож, ушедший в доску по самую рукоять.

– Что молчишь? – укорила хозяйка. – Спасибо скажи, да забирай. Подарок это.

– Сила он нечистая, и тебя дурит, – ответил Третьяк. – Морок на тебя навёл, что ли? Вот скажи, что с тебя требует?

– Отчего нечистая? Отчего морок? Голбешник же. Добрый он, да хозяйственный, да с меня ничего и не требует, – пожала плечами девонька. – Хлеба, яблок дашь ему, – он и радостный. Клюкву не даю, – буянит с неё, да спотыкается.

– Ведьма, что ли? – сузил глаза Третьяк, покрепче саблю ухватывая.

– Скорый ты на расправу, – лукаво улыбнулась хозяйка. – Всё ли неясное ведьмовством объясняешь?

– То-то я смотрю: простоволоса ты, неподпоясана.

– А ты, что ж, раз с крестом пришёл, то и свят? Может, разбойники вы, хоть на витязей и похожи? Вон и саблю достал.

– Из войска княжеского мы, – ответил с прищуром Третьяк, но саблю не убрал.

– Так садитесь, городские, – заулыбалась девонька.

Подумал ушкуйник, что раз молитва не изгнала и крест не напугал, может, и правда не бесовское то чудо волосатое. Убрал саблю, на лавку сел напротив хозяйки.

– Так и будешь есть? – засмеялась она. – В кольчуге да шеломе?

– Да, – ответил коротко Третьяк. – Себе клади и есть начинай, а я погляжу.

Взяла девонька ложку, черпнула из горшка, сдула пар с еды да в рот отправила. Посмотрела на ушкуйника, улыбнулась.

– А второй не такой, как ты. Не храбрится.

– Знала бы, что нам за сегодня пережить довелось, не глумилась бы. Хотя, что ты уразуметь-то можешь.

– Многое могу. Говоришь, пережить довелось? Расскажи, удиви меня.

– Чудище, огромное, трёхглавое, крылатое, корабли наши спалило. Мы вдвоём лишь уцелели. Целый день по болотам ходили, пока сюда не дошли.

– Знаю такое, – кивнула хозяйка. – И здесь такой летает.

– Давно ли?

– Сколько себя знаю. Говорит, что память ему отшибло и не помнит ничего.

– Говорит ещё? – удивился Третьяк, внимательно глядя на девоньку.

Васильковые глаза хозяйки блеснули, улыбнулась она, щёку рукой свободной подпёрла:

– Говорит. Как мы с тобой.

– Товарищей наших сгубил.

– Посочувствовать могу, а будет ли толк с того?

– Не знаю, – вздохнул ушкуйник, взглянул снова на девоньку, повернулся к молодому. – Что стоишь, Елисей? Видишь, не злая она. Садись за стол.

– Я?зя меня кличут, – неожиданно произнесла хозяйка. – Можете Я?ськой звать. Не обижусь. А кого испугались, – голбешником зовите, он к тому привыкший. И нож забери – подарок всё-таки.

Сел за стол Елисей, назвались гости. Разлила черпаком угощение хозяйка, а косматый хлеба принёс. Отошёл от обиды: сам и нож вытащил, положил на стол, сел на скамейку с краю, на Третьяка зыркает.

– Как я такой подарок за так возьму? – вслух сказал старый ушкуйник. – Нельзя же.

– К кузнецу тебя свожу завтра, поможешь ему с работой, – заплатит. Вот голбешнику монету и дашь взамен.

– В город нам надо, – ответил Елисей.

– Не выйдет, – усмехнулась Яська. – Нет отсюда выхода – топь кругом.

– Чертовщина какая-то, – зло сказал Третьяк. – Как мы сюда тогда попали?

– Мне почём знать?

– Чую я, что ты знать можешь.

Дверь в избу тихонько скрипнула. Повернулся Елисей – ещё одна де?вица стоит, но старше: высока, худа, с волосами длинными русыми, с венком цветочным, да в рубахе белой, как Яська. Охнула, за дверь спряталась, выглянула осторожно.