Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны

Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны
Сесили Вероника Веджвуд

Вильгельм Оранский (1533—1584) стал истинным отцом нации, создателем Объединенных провинций, будущей Голландской республики. В борьбе за независимость от Испании доблестному Вильгельму удалось объединить представителей разных классов, религий и взглядов, вернуть своим подданным свободу и самоуважение. Книга британского историка С.В. Веджвуд – это не только детальное описание жизни первого штатгальтера Голландии и Зеландии от рождения до гибели от рук испанского наемника, но и достоверный портрет эпохи – периода политического, религиозного и экономического брожения, который кардинально изменил историю Европы Нового времени.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

С.В. Веджвуд

Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны

Посвящается Жаклин Хоуп-Уоллес

C.V. WEDGWOOD

WILLIAM THE SILENT

WILLIAM OF NASSAU, PRINCE OF ORANGE

1533–1584

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2024

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2024

Глава 1

Сияющее утро

1533–1559

1

Вильгельму, графу Нассау-Дилленбургу, было сорок шесть лет, когда родился его первый сын. В первом браке он мог похвастаться лишь двумя дочерьми и потому женился во второй раз на своей родственнице, опекуном которой когда-то был, – Юлиане фон Штольберг, красивой вдове, которая в двадцать шесть лет была матерью четырех прекрасных детей. В четверг, 24 апреля 1533 года граф собственной рукой записал: «Высокородная Юлиана фон Штольберг, графиня и госпожа Нассау, между двумя и тремя часами утра, но ближе к трем, в замке Дилленбург, родила младенца мужского пола, и его имя будет Вильгельм». Как решил отец мальчика, так и сделали. Ребенок вскоре был крещен с большой пышностью в присутствии множества гостей; крестили по обряду католической церкви, а через несколько месяцев и отец и мать отказались от католической веры.

Преувеличенная забота, которую уже достигший среднего возраста отец, возможно, проявлял к своему долгожданному наследнику, вскоре уменьшилась до разумных пределов, потому что Юлиана, которую ее современники одобрительно называли «изумительно плодовитой» княгиней, в положенные сроки произвела на свет одного за другим еще одиннадцать детей, в числе которых было еще четыре мальчика.

Граф Нассау-Дилленбург не был богат. Его земли находились в красивой поросшей лесом местности вдоль одного из притоков реки Лан, а их центром было процветающее селение Дилленбург, расположенное вокруг его старомодного замка с коническими башенками, верхушки которых поднимались над окружавшими замок деревьями. На солнечных берегах речки Дил росли виноградные лозы, в долине в садах цвели сливы и качались под легкими ветерками вишни, в соседних лесах были великолепные охотничьи угодья. Здесь редко слышался гром пушек и топот шагов марширующих солдат: граф старательно заботился, чтобы этих звуков не было, потому что был небогат и укрепления его замка устарели. Граф Нассау-Дилленбург не был честолюбивым, но обладал сразу твердостью воли и осторожностью, которые помогали ему держаться в стороне от религиозных войн, бушевавших тогда в Германии, не жертвуя ради этого ни своей независимостью, ни своей честностью. Главными его интересами были совершенствование сельского хозяйства и создание школ. Даже в делах религии он правил своим небольшим владением как заботливый отец: когда в 1534 году официально сменил веру и «реформировал» церкви Нассау-Дилленбурга, он проявил при этом умеренность и не вызвал серьезных протестов. Его лютеранство было подлинным и личным чувством, хотя его и нельзя назвать пылким.

Четвертое десятилетие шестнадцатого века было бурным временем, нелегким для того, кто родился тогда в европейском мире. Нерешенный вопрос о протестантах рвал в клочья политическую структуру этого мира, а после Крестьянской войны Германия осталась страной грубых и ожесточенных людей. Голоса тех, кто был охвачен религиозным безумием, смешивались с голосами несчастных и угнетенных. В тот год, когда родился Вильгельм-младший, религиозный коммунизм анабаптистов стал причиной хаоса в Нидерландах. Но пока правители сражались за отнятые у церкви трофеи, пока народ снова и снова начинал кричать, а ему каждый раз затыкали рот, пока императорские войска громили республику анабаптистов в Мюнстере, а в Женеве была создана и стала процветать теократия Кальвина, граф и графиня Нассау-Дилленбург занимались тем, что растили своих детей.

Выживших детей – общих и от первого брака каждого из супругов – было общим счетом семнадцать. Это был целый выводок здоровых, шумных и красивых детей. Чтобы дать им товарищей наилучшего сорта, родители превратили свой замок в школу для избранных детей знатного происхождения. Это был полный счастья мирный уголок для тех, кто рос в бурное время, тихая заводь, далекая от шума и суматохи международной политики, где наставники могли обучать этих юных представителей правящего класса принципам права, истины и справедливости, не испытывая затруднений от того, что за стенами школы практика каждый день противоречит этим принципам. Жизнь в Дилленбурге была благочестивой, размеренной и простой. Дворы были полны пони, собак и детей, и время от времени через эти дворы проходил в домашних туфлях начальник школы, ученый и добродушный Юстус Хоен из Гельнхаузена, доносилась музыка из внутренних комнат, где девочки торжественно сидели на своих девичьих собраниях или вместе с маленькими братьями и кузенами заучивали фигуры необходимых танцев. Всем этим руководила Юлиана, красивая, державшаяся очень прямо, чуждая как тщеславия, так и кокетства. Во время беременностей она гордо несла свой живот под складками домотканого платья, а седеющие волосы скрывала под безупречно чистым чепцом домохозяйки. Она учила девочек шить, прясть и вышивать, готовить, очищать воду и приготавливать из сорванных в саду при замке трав домашние лекарства, которые тогдашние пищевые привычки делали необходимыми. Она не могла так непосредственно участвовать в обучении своих сыновей, но, поскольку ее муж был очень занят управлением своими землями, а у нее был сильный характер, именно ее влияние на всех ее детей было господствующим. Эта набожная лютеранка, верившая в строгие нравственные правила и исполнявшая их, искренняя, великодушная и простая, своим энергичным примером и устными наставлениями сформировала характеры всех своих детей.

Согласно преданию, в котором, возможно, есть доля правды, Вильгельм Нассау, в первом порыве радости от того, что у него есть наследник, убедил знаменитого богослова Меланхтона составить гороскоп его старшего сына. Результат в то время казался почти бессмыслицей: маленький Вильгельм должен был стать очень богатым и могущественным, в середине жизни перенести несколько необычных превратностей судьбы и умереть насильственной смертью. Поскольку будущий граф Нассау-Дилленбург вряд ли мог рассчитывать на большое богатство и большое могущество, остальную часть гороскопа посчитали такой же смешной и не приняли во внимание. А тем временем маленький Вильгельм перестал быть единственным сыном у своего отца; теперь он в семье и школе, в драках и ссорах учился уживаться с себе подобными. В этом искусстве ладить с людьми он с самого начала был изумительно талантлив.

Род Нассау был древним и знатным, однако (может быть, потому, что Нассау были более честными и менее хваткими, чем их собратья, немецкие аристократы) эта семья не поднималась, а опускалась в обществе с того времени, когда один из ее представителей был императором. В любом случае граф Нассау-Дилленбург был младшим сыном своих родителей, и основная часть семейного наследства досталась его старшему брату Генриху. Генрих был другом детства императора Карла Пятого, женился на даме из знатного французского рода Шалон, наследнице суверенного княжества Оранж (иначе Оранского), крошечного, но формально независимого княжества в центре Франции. Их сын Рене, разумеется, со временем получил наследство после обоих родителей, став и графом Нассау, и князем Оранским. Рене был на пятнадцать лет старше своего двоюродного брата, Вильгельма Нассау-младшего, был здоров, женат и имел по меньшей мере одного внебрачного ребенка. Когда он перед отъездом на войну составил завещание в пользу своего младшего двоюродного брата, никто, и меньше всех сам Рене, не придал этому большого значения. Он написал этот документ в угоду своему покровителю, императору Карлу Пятому, который не желал, чтобы большое наследство Рене из-за какого-нибудь неблагоприятного случая досталось его дяде Вильгельму Нассау-старшему, лютеранину. А наследника-ребенка, если с Рене случится несчастье, можно легко перекрестить в другую веру. Несчастье действительно случилось: в июле 1544 года Рене погиб от пули в строю под стенами города Сен-Дизье.

2

Экономная семья из Дилленбурга испытала противоречивые чувства, когда узнала, что ее старший сын унаследовал независимое княжество Оранское, примерно четверть Брабанта, большие участки территорий Люксембурга, Фландрии, Франш-Конте и Дофине, а также графство Шароле – земли, приносившие доход 170 000 ливров в год, не говоря уже о более или менее законных правах на устаревший титул короля Арля, на герцогство Гравина, на три итальянских княжества, шестнадцать графств, три маркграфства, два виконтства, пять баронств и около трехсот более мелких поместий.

Так в одиннадцать лет наследник незначительного графства Нассау-Дилленбург стал принцем Оранским и одним из богатейших аристократов Европы. Пришел конец его простой и веселой жизни в фамильном замке. Этого нельзя было избежать: мальчик Вильгельм должен был вступить во владение своими землями в Нидерландах, присоединиться к нидерландскому двору императора, научиться быть солдатом, придворным, дипломатом и богатейшим аристократом. Он должен был сказать прощай прямолинейным наставлениям, искреннему добродушию, неофициальным манерам и честной любви, которые были у него в Дилленбурге, и уйти оттуда в мир одиночества и сложных интриг огромного многонационального двора. Поэтому в одиннадцать лет он по желанию отца отказался от маленького отцовского наследства в пользу своего следующего по возрасту брата Иоганна и покинул родной дом, где полы в коридорах были выложены каменными плитами, а в гостиных устланы камышом, ради фламандских дворцов с полами из мрамора и порфира, позолоченными кессонными потолками и гобеленами на стенах. В Дилленбурге вода родника стекала в круглую чашу, которую поддерживали грубо сделанные человеческие фигуры, и этим бассейном, несомненно, восхищались все соседи. Но чем он был по сравнению с изящным фонтаном «Геликон» в королевской усадьбе в нидерландском городе Бенш? Этот фонтан украшали девять статуй, подробно изображавшие муз! В Дилленбурге громко пели в унисон немецкие хвалебные песнопения или псалмы, а в Брюсселе при дворе слушали изящные сложные мелодии итальянских лютнистов или ходили на мессы, которые хорошо обученный хор пел среди пирамид восковых свечей, чьи огоньки вздрагивали в высоких готических приделах храма. В Дилленбурге из книг были сочинения по истории, трактаты на религиозные темы и Библия Лютера. В Нидерландах в королевских библиотеках были иллюстрированные часословы, где миниатюры были ослепительного синего, пылающего красного или блестящего, как отполированное золото, желтого цвета. Там были сочинения Овидия и Петрарки, «Зеркало дам», романсы Оливье де ла Марша (любимое чтение императора), все новые тогда модные романы – испанские, французские, итальянские, пасторальные, плутовские, слегка эротические, «Амадис Галльский», «Гептамерон» Маргариты Наваррской, «Диана» Монтемайора, но, разумеется, не было Библии Лютера. Зато имелось сочинение Кастильоне «Придворный» – блестяще написанная светская карманная книга о правилах поведения, рекомендованная для чтения молодым аристократам. В Дилленбурге от одежды ожидали, что она будет служить долго, у девушек и женщин были их собственные лица. При нидерландском дворе носили расшитые золотом бархатные наряды с атласными вставками, атласные камзолы, усыпанные жемчужинами, и красивые батистовые рубашки со вставками из мехельнских кружев, и все это шили заново для каждого случая. Лица дам тоже обновлялись для каждого случая.

Новый принц Оранский не взял с собой из прежней жизни в новую ничего, вряд ли даже взял хотя бы одного привычного спутника. Отец привез его в Нидерланды и там расстался с ним. В дальнейшем об образовании и благополучии мальчика заботился комитет из трех фламандских дворян, а император заменял ему отца. Граф Нассау действительно сохранил так мало контроля над своим малолетним сыном, что через несколько лет, видимо, только косвенным путем и из вторых рук узнал, что его сыну дали нового наставника. Это был Жером Перрено, младший брат одного из главных министров императора, епископа Аррасского. Граф Нассау воспользовался этим случаем, чтобы написать епископу письмо, в котором сообщал, что с удовольствием услышал об этом назначении, и намекал епископу на то, что тот мог бы использовать свое влияние на императора, чтобы ускорить решение в императорском суде некоторых его, графа, частных дел. В то время у графа было уже так много детей, что он, когда разлука стала неизбежной, почувствовал, кажется, лишь облегчение, когда его старший сын в одиннадцать лет был пристроен и сбыт с рук. Юлиана чувствовала иначе: ее материнская тревога следовала за мальчиком в Нидерланды, и много лет мать бессильно волновалась из-за искушений и ложных учений, с которыми сын должен был столкнуться.

Изумленный, восхищенный, полный любопытства, совершенно не растерянный, не смущенный и не тоскующий по дому, мальчик Вильгельм Нассау начал новую жизнь в качестве принца Оранского и стал новичком в школе, где было много сложностей и бесчисленное множество условностей, от которых он не мог отдохнуть даже в праздники. Внезапно лишившись любви и сердечной теплоты своей большой семьи, принц обнаружил, что он уже не один из многих детей у небогатых родителей, что ему уже не надо ждать очереди, чтобы покататься на любимом пони или получить обещанное лакомство, что теперь он – единственный и особенный. Его сопровождают два или три избранных товарища по играм, больше напоминающие свиту, чем друзей; к нему обращаются «монсеньор»; его обслуживает бесчисленное множество слуг; его одевают с изумительным изяществом. В Дилленбурге он сам натягивал на себя одежду и сам стаскивал ее с себя, а в Нидерландах юного принца одевал его камергер, который иногда исполнял эту же работу для императора. Возможно, для мальчика с независимым характером это была сама прекрасная перемена жизни из всех возможных.

На портрете Вильгельма, написанном в это время, изображен хорошо владеющий собой мальчик с открытым, добродушным лицом. Волосы у него каштановые, глаза голубые, аккуратный вид, смуглая чистая кожа. По крайней мере внешне он имел все признаки того, что преобразился так быстро, как только мог. Он держался уверенно, не был робким и застенчивым, был очень обаятельным и так привык нравиться людям, что добивался от них любви, искренне предлагая им свою привязанность и ожидая от них того же чувства. Ему также повезло с повелителем: император Карл Пятый имел склонность к семейной жизни, но так никогда и не смог удовлетворить это желание. Император отличался преданностью своей жене, которая умерла незадолго до этого, и своим детям, которых почти не видел из-за того, что много ездил по делам политики. Этому одинокому, уставшему и встревоженному человеку сразу же приглянулся доверчивый мальчик из Дилленбурга. У этого ребенка были хорошие, хотя вначале провинциальные, манеры, и похоже, что он в очень раннем возрасте научился искусству сочувственно слушать. Император мог говорить с ним серьезно и получать серьезные ответы, ворчать на что-то и не видеть на его лице признаков скуки, или в минуты ностальгии, глядя на него во дворе для конных упражнений или на теннисном корте, вспоминать, как когда-то гордился своей теперь угасающей силой. Император настолько ценил юного принца Оранского и настолько был милостив к нему, что, когда послы встречались с императором без посторонних и все придворные уходили, король поворотом головы и словами «Принц, останьтесь» разрешал тому остаться и слышать все.

Но Карл никогда не оставался долго на одном месте. В его отсутствие центром брюссельского двора была овдовевшая сестра императора, Мария, вдовствующая королева Венгрии и регентша Нидерландов, и потому Вильгельм рос под ее строгим, но полным любви надзором. Она, как и ее брат, попала под обаяние Вильгельма. Бездетная Мария стала считать Вильгельма своим сыном и охотно назвала себя его матерью. У этой женщины было мало привязанностей и слабостей, зато были твердый характер и высокие принципы. Богатство и роскошь ее двора смягчались дисциплиной и постоянством распорядка. Она не понимала стремлений народа и не чувствовала уважения к мнениям отдельных людей, но по крайней мере вполне ответственно относилась к обязанностям, связанным с ее положением. Управляя энергичными и непокорными нидерландцами, она была диктатором, насколько могла, и в большей степени диктатором, чем им нравилось, но в общем управляла ими хорошо. В свободное время она собирала редкие книги, заказывала картины и гобелены для роскошных охотничьих домиков, которые велела построить в Мариемоне и Бенше, слушала новую для того времени музыку, пылкой поклонницей и покровительницей которой она была (она сама играла на лютне), и преследовала оленей на охоте в лесах Арденн.

Влияние этих двоих – императора и его сестры – на принца Оранского было господствующим все годы его подросткового возраста. Если бы они узнали будущее своего воспитанника, ничто не потрясло бы их сильней. Он, которого они воспитывали как верного слугу своей династии, стал защитником восставшего народа от этой династии. Но к этому решению его привели те самые наставления, которые они дали ему, ведь император и его сестра при всей ограниченности своих взглядов были полны чувства долга перед своими подданными и просто слишком хорошо внушили это чувство своему воспитаннику. Он отличался от них тем, что определял добро и зло с точки зрения морали, а не политики, и эта основа его взглядов, несомненно, была заложена в раннем детстве, в Дилленбурге. Он также отличался от них большим размахом воображения. Непринужденность и переполнявшее его добродушие, характерные для него в детстве, необычная чувствительность, вызывавшая у него отвращение к повседневным жестокостям тогдашней жизни, позже расширили и углубили то чувство долга, которому научили его опекуны, и превратили это чувство в конструктивную политическую веру. Его путь и их путь стали расходиться почти незаметно, возможно, в тот момент, когда он, молодой офицер, вежливо отказался разыскивать своего подчиненного, капрала, который несдержанно (и, вероятно, в пьяном виде) критиковал регентшу. Молодой принц поступил как тот, у кого сострадание к отдельному человеку сильнее, чем уважение к закону, и из таких поступков позже выросла та политика, которая закончилась освобождением народа.

Он рос человеком действия, а не слов, не слишком предавался анализу своих чувств или формулированию собственных теорий, жил в основном именно «здесь и сейчас», любил людей, но, возможно, они нравились ему все без разбора, приобретал практические знания о том, как обращаться с людьми и ситуациями, но приобретал их не специально, а потому, что это соответствовало его характеру и было ему по вкусу. Такие люди оставляют мало письменных свидетельств, которые позволили бы проследить за их развитием. Трудно сказать, когда юный принц Оранский полюбил свою новую страну. Он долгие годы, даже когда ему было больше тридцати лет, продолжал называть свой родной Рейнланд «моя родина», но, возможно, делал это бессознательно.

Нидерланды – города, в которых он бывал, деревни, через которые проезжал во время охотничьих прогулок, даже местность – сильно отличались от сельских возвышенностей Нассау. Там он жил среди крестьян и остального деревенского населения, простых, отставших от времени и (в этом благословенном краю) довольных жизнью людей. Здесь, в Нидерландах, он находился среди людей, уже принадлежавших к индустриальному обществу. Города, а не сельская местность, окрашивали жизнь общества в свои тона и всюду протягивали свои щупальца. Индустрия, мануфактуры и торговля правили в экономике Нидерландов. Огромное множество нидерландцев уже превратились в наемных рабочих. Там, в Нассау, продолжала существовать старая феодальная Европа, основой экономики было сельское хозяйство, а основой общества – взаимные обязательства господина и вассала. Здесь, в Нидерландах, все было капитализировано. Это был алчный, примитивный, жестокий, но полный изумительной жизненной силы капитализм.

Искренний интерес молодого Вильгельма к людям помог ему понять это меняющееся общество лучше, чем понимали его большинство дворян. Хотя по рождению он принадлежал к классу, феодальные взгляды которого на мир уже устарели, он рано научился уживаться с купцами и финансистами, из которых состоял средний класс Нидерландов, и стал чувствовать большую симпатию к людям из народа, у которых всегда главной заботой были их физические потребности и которые были беззащитны, что беспокоило его совесть. Эти чувства рождались постепенно из его собственных встреч с людьми, потому что теории, которые молодой принц узнавал от своих наставников, содержали крайне мало сведений о мире, в котором он должен был жить, потому что этот мир был слишком молод и о нем еще не успели написать в учебниках. Будущего государственного деятеля полагалось учить феодальной теории, на которую накладывалось божественное право.

Так за девять лет провинциальный мальчик Вильгельм фон Нассау-Дилленбург стал истинным принцем, тем принцем Оранским, который во всей Западной Европе считался образцом элегантности, учтивости и дипломатичности. На следующем дошедшем до нас портрете ему двадцать два года. Пухлое в детстве лицо похудело. Каштановые волосы коротко острижены и зачесаны назад с высокого лба, в глазах под прямыми бровями видна наблюдательность, даже расчетливость, мягкий чувственный рот сжат, словно на суде. Доверчивый мальчик стал молодым мужчиной, который никогда не выдавал свои чувства. Он был обаятельным, оживлял своим присутствием общество, имел огромный запас приятных тем для разговора и модных острот, но он научился скрывать свои чувства. «Изумляло то, как умело он завоевывал сердца тех, кто говорил с ним даже всего один раз: так хорошо он понимал, как приспособить свое настроение к настроению другого человека и войти в его интересы». Это был признак чего-то большего, чем просто светское обаяние, потому что именно эти внешние проявления сочувствия и способность поставить себя на место другого позже определили его политический выбор. Однако те, кто наблюдал его вблизи, считали его гордым и хорошо владевшим собой, чувствительным и легко обижавшимся, но мастерски умевшим скрывать свои обиды. Сдерживаемая гордость делала его легко возникавшее сочувствие еще более лестным оттого, что для этого сочувствия не могло быть скрытых причин: разве у принца Оранского может быть необходимость заискивать перед кем-то? Более того, он вел себя одинаково со всеми, и если наносил кому-то обиду, то лишь тем из равных ему аристократов, которые считали вежливость своей исключительной привилегией: принц Оранский был вежлив со всеми.

Вежливость – то качество человека, которое даже через четыреста лет позволяет увидеть одну из самых глубинных внутренних пружин его характера. Дело в том, что вежливость возникает из обостренной чувствительности к реакциям других людей, и в этой чувствительности важной составной частью является желание нравиться, признанное или нет. Эта милая слабость в сочетании с неподдельным уважением к другим и необычной добротой сделали принца Оранского популярным, но эта доставшаяся по заслугам популярность несла в себе неизбежное наказание для своего обладателя: человек, очаровавший всех, привлекателен для многих, но есть немногие, кому он сильно не нравится. Вильгельм не был исключением: у тех, кто из-за подозрительности или зависти не попал под действие его чар, реакция отторжения была сильной и бурной. Он, несомненно, совершал ошибки. Он поддавался внушению, был достаточно тщеславным, больше заботился о том, чтобы нравиться, чем о том, чтобы быть правдивым, не очень страдал от угрызений совести, когда приносил дилленбургские правила в жертву хорошим манерам, и был удивительно упрям. Когда он хотел поступить по-своему, он хотел этого с упорством, которое совершенно не вязалось с его обычным добродушием.

3

Когда принцу было двадцать один год, он все еще занимал должность при спальне императора. К этому времени он был нагружен таким количеством государственных должностей, что, разумеется, не мог тратить свое время на то, чтобы церемониально подавать императору рубашку. В восемнадцать лет он получил первую командную должность в армии – стал командиром конного отряда. В девятнадцать лет к ней прибавилась должность пехотного полковника, а в двадцать лет, благодаря милости императора, он стал, обойдя старших по возрасту соискателей, генерал-лейтенантом войск, находившихся в Нидерландах. На него пролился целый поток гражданских должностей, и принц не был против этого. В шестнадцать лет он впервые сделал попытку устроить официальный прием: дал в Бреде для принца Филиппа, сына императора, публичный праздник с пиром и фейерверками. К этому у него тоже был дар, и скоро правительство стало поручать ему устройство большинства официальных праздников.

Задолго до того, как любимый воспитанник императора стал взрослым, император выбрал ему жену – Анну, единственного ребенка и наследницу богатого графа ван Бюрена. Они поженились с соответствующим случаю великолепием в замке невесты, 8 июля 1551 года. Вильгельму было восемнадцать лет, Анна была моложе его на месяц или два. Это был договорный брак, и он оказался настолько удачным, насколько бывают удачными такие браки, когда оба участника сделки, как им положено, твердо решили сделать ее успешной. Вильгельма сильно влекло к женщинам, и хрупкая красота его жены ему очень понравилась. Но и он, и она были очень молоды. Ее интересы почти ограничивались заботой о соблюдении общественных формальностей, внесением улучшений в их с мужем многочисленные резиденции и ее собственным довольно слабым здоровьем. Ей не хватало глубины чувств, а возможно, также и ума, чтобы сделать их с мужем отношения источником вдохновения для него, хотя, кажется, эти партнерские отношения были достаточно приятными. Разумеется, девятнадцатилетнему Вильгельму, разлученному с Анной его обязанностями солдата, было холодно и одиноко в его лагерной постели, и особенно сердило его то, что он был далеко от своей Анны в годовщину их свадьбы. «Я с каждым днем все больше тоскую по тебе, – писал он, – если бы ты была здесь, ты бы, конечно, согревала меня по ночам». Сначала они были достаточно счастливы потому, что не знали любви большей, чем они нашли. Нет смысла обсуждать вопрос, был ли Вильгельм верен жене: не осталось ни одного доказательства его верности или неверности. Он был молод, силен и мужествен и, как все его современники, рано повзрослел. В Дилленбурге, в благодетельной тени счастливого супружества своих родителей, он учился респектабельности в вопросах секса; но его собратья-придворные своим поведением обычно подавали ему иной пример. В восемнадцать лет выговор старших кажется лучше осуждения ровесников. Умение приспосабливаться, которое позже было силой Вильгельма, в годы его молодости было его слабостью. Он был так же привлекателен для женщин, как они для него, а для своего тела не был ни рабом, ни тираном, но, возможно, слишком снисходительным господином. Он любил легкую жизнь. Раз за разом он совершал глупые поступки, например, на одной буйной холостяцкой вечеринке заявил, что жены нужны для того, чтобы основывать династии, а не для удовольствия.

Когда Вильгельм это сказал, он был женат уже шесть лет, и, возможно, в ткани его супружества, имевшей очень слабую основу, протерлась дыра. Анна тоже могла обнаружить, что ей чего-то не хватает: ее муж был очаровательным, но что происходило в его уме? Однажды она призналась то ли приятелю, то ли подруге, что после этих шести лет знает своего мужа не лучше, чем в день их первой встречи. Странное высказывание, если только его целью не было заставить молчать болтуна или болтунью, нескромно спросившего или спросившую ее о мнениях мужа по каким-то личным вопросам.

Незадолго до свадьбы Вильгельм взял в собственные руки управление своими поместьями и обустроил домашнее хозяйство. Теперь у него опять был собственный дом, но очень отличавшийся от единственного другого дома, который он знал. Его деревенский дом находился в Бреде, обширном рыночном городе на зеленой равнине Брабанта, где перед высокой готической церковью росли тринадцать огромных сикомор, на которых каждый год гнездились аисты. За городскими стенами раскинулась плоская равнина, над которой поднимался широкий полупрозрачный свод неба. Здесь скот кормился свежей травой на пастбищах между широкими медленными реками и редкими серебристыми березовыми рощами, а процветающие фермы с большими подвалами и красными крышами были окружены плодовыми деревьями, и коренастые крестьянки с топотом шли от своих темных хлевов к крытым черепицей сыроварням или маслодельням, а медные ведра с молоком, свисая с их плеч, качались на деревянных коромыслах. Принц Оранский, конечно, имел мало общего с медными ведрами для молока и фермами, разве что иногда останавливался там с гостями, возвращаясь с охоты, и платил, высыпая на землю золотые монеты, за чашку пенящегося молока, зачерпнутого в ведре.

Его замок в Бреде, в отличие от нагромождений примитивных построек в Дилленбурге, был расположен в великолепном месте: этот замок красиво и вольно стоял посреди большого парка и был окружен широко известными садами. Здесь Вильгельм мог развлекаться сколько ему хотелось, предлагая своим гостям охотничьи забавы, одни из лучших в Нидерландах, погреб и кухню, знаменитые во многих странах, наилучшее обслуживание и при этом свободу от утомительных формальностей и свое общество, а он всегда был в хорошем настроении. Сюда в ответ на постоянные приглашения приезжали его родные из Дилленбурга, чтобы полюбоваться его удачей или разделить ее с ним, пожив в замке. Одна из его сестер вышла в Нидерландах замуж, а его третий брат Людвиг, которому он покровительствовал как старший, уже отличался в армии. Вильгельм не забыл и своего отца: заступился за него перед императором, чтобы семья Нассау получила поместье, о котором долго шел спор. Однажды даже его мать приехала в Бреду и с изумлением увидела гобелены с золотыми нитями, множество слуг в золотых ливреях, стекла в окнах, роскошные кушанья на золотых и серебряных тарелках, изящные стулья в новом тогда стиле – с обитыми плюшем сиденьями и позолоченной итальянской резьбой, модные картины Франца Флориса из Антверпена, изображавшие особ женского пола, которые, возможно, были богинями, но уж точно не были настоящими дамами. И среди всего этого мирского великолепия она увидела потрясающе модного молодого человека, одетого в самый роскошный итальянский бархат; на пальцах у него сверкали драгоценные камни. Он поднес ее не очень мягкую ладонь к своим мягким губам и вежливо попросил у матери благословения.

Чаще Вильгельм сам приезжал в Дилленбург: во время дипломатических поездок в Германию он останавливался в родительском замке на ночь или две на пути туда и обратно, ошеломляя обитателей дворов и коридоров размером и великолепием своего обоза, породистыми конями и сверкающими одеждами слуг и восхищая своих молодых родственников изящными подарками. Вильгельм изменился, даже говорил на другом языке: уезжая в Нидерланды, он говорил, кроме латыни, только на гортанном негибком немецком, а теперь говорил на французском, официальном языке Нидерландов и императорского двора. Еще он знал голландский язык, на котором обычно говорили его арендаторы и солдаты, которыми он командовал, а также немного владел испанским языком потому, что в императорской армии были испанцы-офицеры и испанцы-солдаты и потому, что Филипп, сын императора, говорил только по-испански. У Вильгельма были прекрасные манеры и изящная неискренность светского человека. Его духовниками были католические священники, и, разумеется, он ходил на мессу. Вот хороший вопрос: хотелось ли Юлиане, чтобы у ее сына было больше искренней религиозности, раз вера, которую он исповедовал, больше не была его верой?

Менее любящая и более светская женщина, чем Юлиана, сделала бы из всего этого вывод, что ее сын полностью изменился, и ошиблась бы. Юлиана, хотя очень не одобряла его религию и мало понимала в тонкостях его жизни, поступила правильно и не стала обращать внимания на пышные наряды и украшения и на манеры, посчитав их лишь поверхностными чертами. Она верила в своего сына и при всем своем глубоком недоверии к светскому обществу, в котором он вращался, все же чувствовала, что усадьба, где он жил, была подходящим местом для ее младших детей. Ее муж, желавший, чтобы его сыновья и дочери преуспели в большом мире, никогда не сомневался в том же самом.

4

В своем доме в Бреде Вильгельм был хозяином, а на землях вокруг этого дома господином. В Брюсселе же он был слугой государства. Здесь на небольшой возвышенности, где теперь стоит Академия изящных искусств, тогда находился великолепный дворец Нассау, построенный для его дяди в стиле фламандского Возрождения с крутыми двухэтажными крышами и причудливыми островерхими верхушками у башен. Здесь содержали великолепных лошадей, на которых он и его свита проезжали по улицам, чтобы приветствовать иностранные посольства или принять посещавших его принцев. Здесь были роскошные резьба и скульптуры, инкрустированные деревянные вещи и обтянутые льняными тканями панели, покрывавшие стены, картины Иеронима Босха в стиле макабр (стиле кошмара), моду на которые ввел принц Филипп Испанский, и мраморные статуи в более мягком обычном стиле эпохи Возрождения – группы «Геракл и Деянира» и «Суд Париса», «изображенные с совершенным мастерством» для того, чтобы возбуждать чувства приезжающих гостей.

Здесь в просторном банкетном зале, под позолоченным кессонным потолком Вильгельм развлекал высокопоставленных посетителей, а в нескольких обеденных комнатах меньшего размера сгибал иностранных послов крепкими винами и наводящими вопросами. Здесь он давал балы и банкеты, о которых ходили разговоры по всей стране, устраивал во дворах фонтаны, бившие вином, или изумлял своих гостей какой-нибудь причудливой вещью – например, однажды вся посуда на его столе была сделана из прозрачного сахара, который был скручен так, что принял витые формы венецианской стеклянной посуды. Здесь он иногда вызывал своих собратьев-аристократов на состязание в выпивке, и соревнование кончалось, лишь когда победитель, подняв помутневший взгляд от качающегося пола, видел, что последний противник некрасиво валится вниз, в кучу побежденных раньше жертв, которые храпят под столом. Здесь, в маленьком домике с теннисным кортом, который отделяли от дворца ухоженные сады, Вильгельм яростно занимался атлетическими упражнениями, когда у него случались приступы борьбы с последствиями слишком хорошей жизни.

Огромные поместья принца Оранского перешли к нему от его двоюродного брата Рене уже обремененные долгами. Его собственный образ жизни нисколько не уменьшил это бремя. В эту эпоху преувеличенной роскоши и притом в самой богатой стране Западной Европы он превосходил всех великолепием своих причуд. Это были не просто безумства молодости: в шестнадцатом веке люди искренне ожидали от аристократа, чтобы он украшал жизнь общества яркостью и стилем. Простолюдины, имевшие очень мало публичных развлечений, с нетерпением ждали каждой ярмарки, процессии или казни и считали ни больше ни меньше как долгом знатного человека предоставить им зрелище. Они желали видеть кавалькаду сияющих лошадей, пажей и дворян свиты, одетых в ливреи, охотничьих собак на поводках, соколов в колпачках на запястьях у охотников, яркие роскошные одежды и вышитые балдахины. Для чего еще существуют аристократы? Можно считать такие вкусы глупостью, но они вполне понятны. Когда сын императора Филипп приехал в Брюссель, горожан не интересовало то, что он организовал ночлежные дома для бедняков и приказал бесплатно раздавать каждый день по восемьсот порций хлеба и пива. На это обратили внимание только бедняки. Он должен был одеть своих слуг в золотые одежды и проехать на коне по улицам с улыбкой на лице, махая толпе шляпой. Но сын императора не любил процессий, кроме религиозных, во время которых он шел среди убогих кающихся грешников, накрыв голову капюшоном, так что его нельзя было узнать. Народ чувствовал себя обманутым.

Тем временем цены росли, а доходы с земель аристократов оставались прежними. Чтобы жить так, как от него ожидали, аристократ был обязан тратить больше своего дохода. Именно в таком положении находился Вильгельм. Щедрый и молодой, со вкусами, требовавшими больших затрат, и снисходительный к себе ни больше ни меньше, чем это естественно, он чувствовал, что его долг – дать народу то, что народ хочет. Но ему нравилось это делать, и он делал это по самому высокому стандарту, какой могло подсказать его тщеславие. В этом отношении он был искренним: когда его упрекали за эти причуды, он весело отвечал, что ему нравится приобретать себе друзей.

Однако в этом вихре популярности и роскоши, в мире, где ценились только материальные блага и общественное положение, он сохранял чувство меры, поскольку сильнее всех остальных расходов его кошелек опустошали забота о благополучии его арендаторов и выплата жалованья войскам, которые император отдал ему под командование. Он писал, что его офицерского жалованья – трехсот флоринов в месяц – «едва хватало для лагерных работников, ставивших мои палатки». Жалованье солдатам, расходы на их снаряжение, размещение на квартирах и продовольствие он оплачивал из собственного кошелька, и платил щедро. Более того, поскольку Карл Пятый старел, а его сын Филипп был плохим устроителем приемов даже в лучшие времена, организация официальных развлечений все больше становилась делом Вильгельма. Все поездки в качестве посла к королю Франции или правителям Германии тоже были в числе его повседневных дел. Если был нужен хорошо действующий представитель, очевидным и надежным выбором был принц Оранский: можно было не сомневаться, что он организует впечатляющее зрелище и не предъявит за это счет.