Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647

В Голуэе самый видный человек в округе, лорд Кланрикард, остался верен дублинской администрации, но она отказалась послать ему оружие, поскольку он был католик. В результате он вынужден был беспомощно смотреть, как молодые мужчины, которых он наверняка мог бы записать в правительственную армию, уходили искать приключений в банды мятежников. «Безработные мужчины уходят, и ни у кого нет власти удержать их, – писал он. – Многие, кто иначе остались бы верны, вынуждены идти, чтобы спасти свою жизнь. И все недовольны, потому что никому не верят и не имеют работы».

Сэр Уильям Сент-Леджер из Манстера, возглавлявший правительственные войска, оставил вспыхнувшую надежду усмирить восставших к началу охотничьего сезона. «Банда голодранцев», – презрительно фыркал он. Но это на словах. А на деле он 14 ночей не ложился в постель и «не имел возможности сменить рубашку». Ирландские всадники носились по сельской местности, и никто не мог их остановить. Корк, Уотерфорд, Вексфорд и Лимерик вскоре стали бы такими же безлюдными, как Килкенни, если не придет помощь. Несмотря на все погони и патрули, несмотря на виселицы и костры, предназначенные для мятежников Сент-Леджером и его лейтенантами, тремя грозными братьями Бойл, безжалостными сыновьями безжалостного старого лорда Корка, восставшие продвигались вперед. В Кинсейле 1000 ирландских рекрутов, набранных испанцами, отказались садиться на корабль и, повернувшись кругом, пополнили ряды восставших. Англичане с часу на час со страхом ждали следующей «помощи» от испанцев. Оуэн Рё О’Нил, наследник имени и славы великого графа Тайрона, находился в Испанских Нидерландах. Если бы он приехал в Ирландию и возглавил восставших, заручившись благословением Испании и престижем своего великого имени, это стало бы поистине черным днем для Англии.

Когда из Ирландии ежедневно приходили вести о катастрофе, король мог справедливо отвергнуть билль о милиции и просить парламент прекратить споры и поторопиться с поставками. Пим чувствовал, что столь же справедливо может задерживать их, пока не будет урегулирован вопрос с командованием военными силами. В последней депеше, направленной дублинским Советом парламенту, содержалась важная информация: нормано-ирландский лорд Диллон был на пути к королю, имея при себе, как предполагалось, предложение подавить восстание силами лоялистской католической армии, которую он возглавит. Это предложение было расценено как способное лишь усилить недоверие протестантских подданных короля. Имелись сильные подозрения, уже обсуждавшиеся в палате общин, что Диллон связан с восставшими. Прошлой осенью накануне восстания он уже побывал у короля – обстоятельство, которое можно было трактовать по-разному. Его нынешний приезд и желание спешно присоединиться к королю в момент нарастания кризиса в Лондоне выглядело не вполне невинно.

VI

И для короля, и для Пима война в Ирландии была прежде всего оружием, применимым для борьбы дома. Для них центр этой борьбы располагался не в горящих деревнях Манстера, не в подвергавшемся опасности Дублине или обездоленном Килкенни. Он был в Вестминстере. Пим уже использовал ирландское восстание, чтобы дискредитировать двор и королевскую семью. Несмотря на то что он опасался втягивать в это самого короля, он снова и снова намекал, что королева, ее священники и ее друзья знают больше, чем следует. Поэтому теперь Карл в своей речи перед парламентом использовал ужасы, творившиеся в Ирландии, чтобы обвинить своих оппонентов в палате общин в нежелании помогать английским поселенцам. Некоторые выражения в его речи, особенно предложение включить в билль о милиции пункт salvo jure для защиты прав короля, уничтожив таким образом весь его смысл, похоже, были подготовлены генеральным солиситером Оливером Сент-Джоном. Сент-Джон принадлежал к партии Пима, и его назначение в этом году было задумано отчасти чтобы умиротворить оппонентов короля, отчасти чтобы подкупить самого Сент-Джона и заручиться его дружбой. Возможно, он внес свое предложение с самыми добрыми намерениями, но Эдвард Хайд позднее считал, что это была ловушка, чтобы дать Джону Пиму возможность обвинить короля в нарушении прав парламента. Пим уверял, что упоминание троном билля, по которому еще шли дебаты в парламенте, означало грубое вмешательство в свободу обсуждения.

Но его явно беспокоило благоприятное впечатление, которое могли произвести хорошо продуманные слова короля об Ирландии. Великой ремонстрации, появившейся уже три недели назад, так и не удалось дискредитировать Карла, поскольку он практически не обращал на нее внимания. К вечеру 15 декабря, когда многие роялисты уже удалились (они по-прежнему не могли смириться с необходимостью приходить в палату и сидеть там допоздна), один из твердокаменных сторонников Пима, сэр Уильям Пьюрфой, депутат от округа Уорик, внезапно предложил опубликовать Ремонстрацию. Застигнутые врасплох роялисты предприняли попытку отложить рассмотрение этого предложения, но потерпели поражение, и оно было принято с перевесом в почти 100 человек. Тогда они постарались отсрочить публикацию, но, хотя в перерыве им удалось привлечь на свою сторону еще нескольких сомневающихся, их оппоненты снова выиграли с большим перевесом. Пожалуй, более приятным для Пима, чем сам результат голосования, был тот очевидный факт, что друзья короля по-прежнему уступали его сторонникам в умении управлять работой парламента.

Его следующий шаг заключался в том, чтобы убедить членов палаты лордов, что высказывание короля относительно билля о милиции является нарушением прав парламента. Это оказалось несложно, и лорды вместе с палатой общин выразили протест, в котором содержалось требование, что они желают знать имена «вредоносных советников», побудивших Карла выступить с этой речью. При этом умеренные, как всегда обманутые верой в добрые помыслы обеих сторон, тоже сыграли свою роль. Архиепископ Уильямс взялся возглавить делегацию из 36 членов палаты общин и 18 лордов, которые вручили протест королю. Несмотря на то что теперь «несогласные с несогласными» с каждой из сторон были близки к объединению друг с другом, те, кто возлагал свою надежду и делал ставку на компромисс, по-прежнему стремились «сгладить острые углы» и не сознавали, что, делая это, они способствуют еще большему ожесточению сторон.

В тот день, когда Карл получил протест от парламента, ко двору прибыл лорд Диллон с посланием от лордов Английского Пейла. Очень быстро всем стало известно, что Диллон настоятельно советовал умиротворить Ирландию, предоставив большую свободу совести адептам Римско-католической церкви. Это только усилило в парламенте подозрение, что король симпатизирует восставшим, и свело на нет положительный эффект от его призыва оказать немедленную помощь английским поселенцам.

Тем не менее Карл был уверен, что его сила растет, и продемонстрировал это, дав через три дня ответ на протест парламента. Пригласив делегацию во дворец, он с достоинством объявил депутатам, что не станет называть имен своих советников, поскольку предъявление подобных требований благородному человеку недопустимо. Что же касается нарушения парламентских привилегий, то билль уже опубликован, и он не понимает, каким образом его высказывание может расцениваться как нарушение привилегий. Он намерен всегда соблюдать законные права парламента и надеется, что тот, со своей стороны, будет столь же внимателен в отношении его законных прерогатив. Сказав это, Карл поднялся и вышел с видом «уверенным и серьезным», оставив делегацию переваривать его слова.

Члены парламента от Лондона упорно трудились, стараясь подорвать власть роялиста лорд-мэра, сэра Ричарда Герни. Теперь до парламента дошли жалобы, что он препятствовал подписанию Лондонской петиции против епископов. Однако этого было недостаточно, чтобы обеспечить его снятие, и предпринимались попытки использовать другие средства для получения контроля над расколотым Сити. Муниципальный совет Лондона в теории являлся выборным органом, но на практике в его состав из года в год входили одни и те же состоятельные горожане. В ходе искусно проведенной кампании по выдвижению новых членов Венн и его друзья организовали реальные выборы, и 21 декабря им удалось вытеснить из муниципального совета многих друзей короля, заменив их рядом пуритански настроенных горожан, причем некоторые из них занимали скромное общественное положение. По словам, презрительно сказанным проигравшими оппонентами, среди них были портной, закройщик, красильщик и даже некий «Райли – писклявый изготовитель корсетов».

Пока Пим и его друзья старались завоевать контроль над Сити, Карл занялся Тауэром. За неделю до Рождества палата общин узнала, что сэр Уильям Балфур, шотландский солдат удачи и оголтелый протестант, долгое время занимавший пост лейтенанта лондонского Тауэра, был снят королем и уступил место полковнику Томасу Лансфорду. Лансфорд, которого сторонники Пима открыто называли «совершенно ужасным» человеком, был еще одним отчаянным дерзким хвастуном из тех, кто прошлым летом появлялся в кругу короля в ходе каждой реальной или предполагаемой интриги или заговора. Его назначение никак не могло понравиться умеренным сторонникам короля, и один из них, сэр Ральф Хоптон, явился в палату лордов с просьбой подготовить адресованную Карлу петицию о немедленном снятии Ланде-форда.

В тот день, когда поднялся шум по поводу назначения Ландсфорда, Карл отправил свой аргументированный ответ на Великую ремонстрацию. Он, очевидно, был подготовлен Эдвардом Хайдом не для официального представления, но Дигби, увидев текст, сразу же забрал его и в нужный момент представил как официальный ответ на выдвинутые против короля обвинения. Этот хорошо составленный документ имел цель рассеять подозрения и склонить колеблющихся на сторону короля. В нем были перечислены все уступки, сделанные Карлом в течение прошлого года, и изложены контуры политики на будущее. Король заявлял, что готов сделать определенные допущения в вопросе религии для тех, кто особенно чувствителен к свободе совести, но что англиканская церковь нисколько не уступает «в своей чистоте и соответствии Священному Писанию ни одной другой религии, существующей в христианском мире», и, если потребуется, он засвидетельствует это собственной кровью. В остальном он ничего так не желает, как добиться понимания с парламентом, чтобы он мог быть «великим и славным королем свободного и счастливого народа». Документ отражал необоснованные надежды группы друзей короля в палате общин. Только они одни оказывались застигнутыми врасплох на каждом повороте крутого спуска к катастрофе, происходившего следующие две недели.

Канун Рождества был тревожным временем для Пима. Его главная задача состояла в том, чтобы убедить лордов выступить вместе с ним против Лансфорда. Несмотря на то что фактически Лансфорду нечего было предъявить, за исключением того, что он редко ходил в церковь чаще, чем по воскресеньям, Пим заявлял, будто его назначение показало, что теперь «заговор жестоких и кровавых папистов» созрел, и призывал, чтобы «их светлости поняли – как это сделали мы – угрозу обществу» и сделали «то, что положено людям чести для общественной безопасности». Пэры-роялисты попытались отложить вопрос и вернуться к нему после Рождества, но Нортумберленд зарегистрировал протест против такой отсрочки, который подписали 24 лорда, не входившие в обычную оппозиционную группу, чем выявил размер оппозиции в палате лордов. Тем временем Генри Мартен от лица партии Пима в палате общин встретился с решительным противником короля лордом Ньюпортом, который, будучи констеблем Тауэра, являлся непосредственным начальником Лансфорда. Ньюпорт хмуро сказал ему, что король отстранил его от исполнения обязанностей за угрозы в адрес королевы, которые он опрометчиво произнес прошлым летом.

Учитывая, что Тауэр находился в руках короля, а палата лордов разделилась, палата общин неохотно прервала свою сессию, назначив следующее заседание через два дня после рождественских праздников. Они сократили себе каникулы по сравнению с тем, что было общепринято. Двенадцать дней, с 25 декабря по 6 января, являлись обычным промежутком, отведенным на праздничное веселье по случаю Рождества, против чего до сих пор тщетно протестовали пуритане. В этом году праздничный разгул должен был стать для них благословением. Подмастерья, на законном основании пребывавшие на каникулах, толпились вокруг Уайтхолла и в праведном возбуждении кричали: «Нет епископам!», «Нет лордам-папистам!» и «Долой мясника Лансфорда!» – до тех пор, пока Герни, все еще пытавшийся удержать Сити в руках короля, не предложил ему убрать Лансфорда из Тауэра. 26 декабря Карл заменил его на сэра Джона Байрона, человека не менее преданного ему, но имевшего приемлемую репутацию. При этом Лансфорд по-прежнему остался в большой милости у двора.

В понедельник 27 декабря парламент собрался снова, и сэр Уильям Джефсон, манстерский землевладелец и сторонник Пима, представил из Ирландии очередные свидетельства, что бунтовщики получили от королевы санкцию на восстание в защиту католической веры. Вслед за этим Пим зачитал вслух письмо лордов из Ирландского Пейла с просьбой проявить терпимость к католицизму. Он намеренно укрепил посеянные Джефсоном подозрения, поскольку хотел усилить противоречия между парламентом и королем. Он намеревался угрожать или сделать вид, что угрожает, выдвинуть обвинения против королевы. Перед лицом такого публичного оскорбления Карлу пришлось бы атаковать независимо от того, готов он или нет. Он был не совсем готов.

Пим едва успел закончить говорить, как какой-то встревоженный депутат – на этот раз роялист – предупредил его коллег, что на улице у Вестминстер-Холл идет драка. Лансфорд и несколько его товарищей, которых оттолкнули подмастерья, не сдержались и обнажили мечи. На этот раз обошлось без жертв, но за три последующих дня волнения стали более серьезными. Толпа заблокировала подступы к Вестминстеру со стороны реки, чтобы не дать епископам причалить и занять свои места в парламенте. С криками: «Нет епископам!», «Нет лордам-папистам!» – люди останавливали кареты на примыкавших к нему улицах и в сером зимнем свете протискивали в окна факелы, чтобы посмотреть, кто находится внутри. Архиепископ Уильямс, самым неподобающим для служителя церкви образом отбиваясь от каких-то неосмотрительных мерзавцев, боксерским ударом угодил одному в ухо, а другого сбил с ног, но подмастерьев было слишком много, и двоим пэрам-протестантам пришлось его спасать. Когда они помогли ему войти в палату лордов, его палантин оказался разорван. К вечеру толпа стала такой плотной, что маркиз Херфорд посоветовал епископам, которым удалось пробраться в палату, не выходить, а лорд Мэндвилл ради своей старой дружбы с Уильямсом тайком провел нескольких из них в свой дом, расположенный по соседству, чтобы они могли провести там ночь. На следующий день толпа, найдя себе лидера в лице безумного сэра Ричарда Уайзмена, за несколько лет до этого ставшего жертвой Звездной палаты, попыталась ворваться в Вестминстерское аббатство, но была отброшена королевской стражей. Упавшая черепица убила Уайзмена и на время отрезвила людей. Король осудил бунтовщиков и велел лорд-мэру, если потребуется, направить против них милицию Сити. Всем своим придворным он приказал иметь при себе мечи, чтобы защитить себя и его.

При поддержке Дигби, уверенного, что все будет хорошо, Карл упорно следовал своему плану. 29 декабря он дал для Лансфорда и высших офицеров рождественский обед в Уайтхолле. Когда они, возбужденные вином и хорошей компанией, вышли на улицу, подмастерья, толпившиеся у дворцовых ворот, встретили их своим обычным криком: «Нет епископам!» Лансфорд, второй раз выхватив меч, пошел на них, и на этот раз случилась серьезная драка, прежде чем эти парни были вынуждены отступить, оставив позади нескольких раненых и арестованных. Слух о происшествии разнесся по всему Сити, и обозленные подмастерья собрались в темноте при свете факелов. Даже Джон Венн, похоже, испугался, что они могут натворить, и призвал их воздержаться от штурма дома лорд-мэра. Вместо этого они ворвались в одну из расположенных в Сити тюрем и лишь потом, усталые, разошлись по домам. В этот день оскорбительные эпитеты «круглоголовые» и «кавалеры» впервые приобрели свободное хождение. «Круглоголовый» было просто презрительным наименованием твердолобых, коротко стриженных подмастерьев, но слово «кавалер», которое так быстро стало ассоциироваться с весельем и галантностью, в то время, когда оно впервые было применено к людям короля, звучало как нечто отвратительное, поскольку походило на испанское «кабальеро», означавшее испанского солдата – жестокого гонителя протестантов и врага нации.

На следующий день, 30 декабря, архиепископ Уильямс сделал неразумный шаг. Дигби уже пытался внести в палату лордов предложение об исключении низов, потому что угрозы с ее стороны лишают текущую парламентскую сессию законной силы, поскольку нарушают свободу депутатов. Лорды отклонили это предложение, поскольку, будучи однажды принятым, такой принцип мог быть распространен на многие законодательные акты, принятые прошлой весной, и сделал бы их недействительными. Теперь идею Дигби высказал – возможно, по его совету – архиепископ Уильямс. В ходе торопливых консультаций со своими товарищами-епископами он составил протест против их насильственного исключения из палаты лордов, упирая на то, что при их отсутствии палата будет неполной и ее решения будут иметь сомнительную законность.

Этот документ вручили королю, который передал его лорду-хранителю, даже не удосужившись прочитать, – упущение, которое можно считать безответственным, хотя не менее вероятно, что от Дигби он уже знал содержание документа. Когда лорд-хранитель, в свою очередь, представил его в палате лордов, он был очень плохо принят не только партией Пима, но и всей палатой, которая уже высказала свое отношение к этому вопросу, когда его поднимал Дигби, и теперь испытывала раздражение, что его поднимали снова. Друзья Пима позаботились, чтобы он немедленно узнал о происходящем в палате лордов. С помощью, которую быстро оказал ему юрист Джон Глинн, он в течение получаса провел в палате общин голосование по обвинению всех епископов, подписавших протест. Лорды, оскорбленные и возмущенные этой неуклюжей второй попыткой признать их сессии не имеющими законной силы, согласились с обвинением, и дюжину почтенных священнослужителей без промедления затолкали в тюрьму, «невзирая на страшный холод, стоявший в восемь часов того темного вечера». В ту ночь подмастерья звонили во все колокола и жгли костры на улицах Сити, но королева говорила послу принца Оранского Хеенвлиту, что ее супруг будет твердо стоять на своем. Момент настал.

Каждая сторона уверяла, что другая собирается применить силу. Пим, прежде чем наброситься на епископов, проинформировал несколько озадаченную палату общин, что против них разрабатывается некий коварный план. Король на следующий день повелел, чтобы милиция Сити была готова выступить против «подлых и неуправляемых людей», нарушающих мир и покой. Но палата общин отправила Дензила Холлеса к королю с призывом послать ту же милицию на защиту парламента от «зловредной партии».

1 января, чтобы показать, что их страхи искренни, члены палаты общин отправились в Судебный комитет в Гилдхолле, чтобы, как они утверждали, быть в безопасности. К тому времени – как и рассчитывал Пим – до короля дошли слухи, что обвинение против королевы неизбежно. Карл посчитал, что не может терять время. Промозглая дождливая зима затрудняла передвижение по дорогам, и отсутствовавшие члены парламента, с помощью которых он рассчитывал устранить доминирование Пима в палате общин, до сих пор не добрались до Вестминстера. Однако Карл думал, что достаточно силен, чтобы действовать без них, и считал, что промедление представляет большую опасность. Первым делом он выпустил прокламацию, в которой осудил ирландцев как предателей, – действие, предназначенное, чтобы опровергнуть клевету о связях его и королевы с восстанием. Затем отправил к Пиму Фолкленда с оливковой ветвью – король прекрасно знал, что она будет отвергнута, – предлагая ему пост канцлера казначейства. Этот демонстративный жест был задуман, чтобы ублажить умеренных и рассеять подозрения. Получив от Пима отказ, Карл назначил канцлером казначейства Калпепера, а Фолкленда сделал государственным секретарем.

VII

В воскресенье 2 января они принесли присягу. В понедельник 3 января 1642 г. король расчехлил свои орудия и открыл огонь по Пиму и его хунте. Генеральный прокурор сэр Эдвард Херберт выступил в палате лордов с обвинением в государственной измене шести ведущих членов партии Пима – лорда Мэндвилла, Джона Пима, Джона Хэмпдена, Артура Хеслерига, Дензила Холлеса и Уильяма Строда. Дигби, который был вдохновителем этого проекта и выбирал момент для атаки, испортил все дело. Пока Херберт говорил, он так старательно нашептывал лорду Мэндвиллу, как он удивлен, и недоумевал, кто мог посоветовать такое королю, что пропустил свой выход. Он должен был встать, когда Херберт закончит, и сразу же предложить отправить обвиняемых за решетку, как сделали с епископами, которых неделей раньше после предъявления обвинения немедленно посадили в тюрьму. Но он упустил момент, а потом то ли у него сдали нервы, то ли он передумал, во всяком случае, он поспешно покинул палату, оставив лордов, потрясенных и озадаченных новым ходом короля, и даже не намекнул сторонникам Карла, что им следует делать дальше.

Палата общин, которую проинформировали о происходящем еще до того, как Херберт закончил свою речь, незамедлительно направила запрос о проведении совещания с палатой лордов, заявляя, что обвинение является нарушением привилегий парламента. Таким же нарушением, утверждали они, являются действия королевских офицеров, которые в то утро ворвались и обыскали дома Пима и Холлеса. Тем временем ни одна из палат не хотела выдавать обвиняемых.

Король, следуя примеру палаты общин в случае со Страффордом, обнародовал пункты обвинения в предательстве в отношении обвиняемых. Им вменялось, что они нарушали фундаментальные законы, сеяли семена раскола в сердцах подданных короля, терроризировали парламент, устраивая беспорядки, и подстрекали иностранные державы к вторжению в страну – здесь, вероятно, имелись в виду шотландцы. Как и год назад опять же в случае со Страффордом, эти пункты, по меньшей мере частично, являлись пропагандистскими. Это было королевское контробвинение в ответ на Великую ремонстрацию.

Пока Карл организовывал атаки на своих врагов в парламенте, королева послала за Хеенвлитом, чтобы сказать, что теперь они с супругом решили весной отправить свою дочь, принцессу Мэри, назад к ее супругу. Король, присоединившийся к ним во время разговора, намекнул, что принцу Оранскому следует сделать формальный запрос по поводу принцессы, жены его младшего сына, чтобы ее отъезд не выглядел так, словно он имеет какое-то отношение к проблемам в Англии. Хеенвлит сразу же увидел, что это предложение не что иное, как предвестник требования поддержки на случай, если в дальнейшем у короля возникнут трудности.

Все это происходило 3 января от заката до темноты. С наступлением ночи два депутата от Сити, Джон Венн и Исаак Пеннингтон, настоятельно просили у лорд-мэра направить лондонскую милицию для защиты парламента, чтобы солдаты короля не могли напасть. Герни ничего не ответил, но около полуночи его поднял с постели посланец короля, запретивший ему отправлять милицию на помощь палате общин. К этому Карл добавил более зловещие слова: если возникнут новые беспорядки, он уполномочивает милицию Сити открыть огонь по толпе.

Помимо этого король отправил Судебным иннам[8 - Судебные инны – традиционная форма самоорганизации адвокатского сообщества в Англии и Уэльсе.] посланцев, чтобы передать им текст всех пунктов обвинения, выдвинутого им против своих врагов, и просьбу к юристам и студентам, изучающим право, в этот тревожный час встать на защиту короля и королевства в качестве добровольцев. Карл чувствовал себя очень уверенно. За Тауэр отвечал сэр Джон Байрон; гвардией и королевской ротой, окружавшей Уайтхолл, командовали блистательный Лансфорд и молодой лорд Роксборо, который за несколько месяцев до этого так отважно проявил себя в эдинбургском «инциденте»; Дигби был на пути в Суррей, где намеревался набрать волонтеров, в твердой уверенности, что сможет пойти с ними на Лондон. Король не сомневался, что подмастерья Пима дрогнут перед организованной атакой, и верил, что верный ему лорд-мэр не допустит, чтобы милиция Сити встала не на ту сторону.

Пиму наверняка без дополнительных предупреждений было очевидно, что король намеревается силой захватить его и других обвиняемых. Что касается конкретных деталей этого плана, то он зависел от информации от двора, которая поступала к нему иногда через леди Карлайл, а иногда через Уилла Мюррея. Однако они, похоже, не знали ничего, кроме того, что и без того было очевидно, а именно что король нанесет удар. Но когда точно и каким способом, они не знали, поскольку он сам еще не был до конца уверен. Таким образом, Пим планировал свою стратегию в атмосфере неопределенности. Он и его друзья-обвиняемые могли покинуть палату общин и избежать опасности насильственного захвата, но им было очень важно, чтобы намерения короля применить насилие в отношении парламента не вызывали никаких сомнений, а король мог попытаться применить силу, только если бы Пим и его коллеги оставались в Вестминстере. Наживка должна была оставаться в ловушке, и этой наживкой были пять членов палаты.

Итак, 4 января палата заседала в Вестминстере, а не в Гилдхолле, и все обвиняемые находились на своих местах. Они должны были оставаться там до тех пор, пока гвардейцы короля не будут на пути в парламент, но, когда они туда явятся, обвиняемых там быть не должно. Если их удастся схватить, король достигнет своей главной цели, какие бы беспорядки ни последовали за этим. Если они исчезнут, их партия развалится, а вместе с ней исчезнет и та движущая сила, которая делала эти беспорядки опасными. Но если им удастся ускользнуть, попытка короля применить силу станет очевидна, но он ничего не добьется.

Все зависело от правильного расчета времени. Это тревожное утро палата общин провела, отправляя гонцов к лорд-мэру и в Судебные инны, чтобы противодействовать тем, кого до этого отправил к ним король. В полдень они нервно собрались на обед, и во время еды от своего доброго друга графа Эссекса Пим услышал, что король наверняка предпримет свою попытку сегодня вечером. В половине второго палата снова собралась на заседание. Пим рассчитывал, что французский посол даст ему знать, что происходит в Уайтхолле, и около трех запыхавшийся молодой француз Эркюль де Лангре торопливо прошел через внешние дворы Вестминстера. Он принес новости. Король сам едет за ними со своими гвардейцами.

Если бы затея Карла увенчалась успехом, этот акт безрассудной дерзости стал бы наглядным примером могущества и власти государя над своими мятежными подданными. Но если существовал хотя бы малейший риск провала, вся идея была бы глупостью. Попытаться, но не сделать – это спутало бы все его планы. Король не должен был сам принимать участие в аресте, если не был абсолютно уверен в успехе, поскольку, делая это, отрезал себе путь к отступлению и уже никогда не смог бы переложить вину на других.

Пока Карл ехал из Уайтхолла, Пим попросил у спикера разрешения вместе со своими друзьями покинуть здание парламента. Свирепый Уильям Строд, который уже провел десять лет в тюрьме за неповиновение королю в предыдущем парламенте, остановил их несвоевременным проявлением храбрости. Не понимая более хитрых намерений Пима, он хотел встретиться с королем лицом к лицу. Но сейчас было не до объяснений, и друзья силком вытащили Строда из здания. На причале их ждала баржа, и, когда Карл проходил через холл Вестминстера, пятеро депутатов уже направлялись по реке в Сити.

Оставив своих спутников в холле, король в сопровождении одного лишь племянника, курфюрста Палатина, вошел в палату. Роксборо, небрежно опираясь о дверной косяк, держал двери открытыми, чтобы депутаты могли видеть солдат, а некоторые из них уже достали пистолеты и в шутку целились в тех, кто сидел внутри. Карл, как всегда педантичный в мелочах, входя в палату, снял шляпу и с непокрытой головой пошел к креслу спикера, по ходу здороваясь с некоторыми депутатами. Депутаты, тоже снявшие шляпы, молча встали. Они видели, как Карл бросил быстрый взгляд вправо, где обычно сидел Пим. «Господин спикер, – обратился к нему король, – извините мою дерзость, но я должен на время занять ваше кресло». Лентхолл дал ему пройти. Карл коротко объяснил цель своего прихода, а затем стал вызывать членов палаты поименно. «Мистер Пим здесь?» Ответом была мертвая тишина. Он нетерпеливо спросил у спикера, на месте ли те самые пять членов палаты. Лентхолл, повинуясь невольному побуждению, упал на колени и сказал, что он не вправе ни смотреть, ни говорить, если на то нет желания палаты. «Не важно, – ответил король. – Думаю, мои глаза видят все не хуже любых других». В повисшей в зале зловещей тишине он еще некоторое время скользил взглядом по скамьям, прежде чем признать поражение. «Все мои пташки упорхнули», – сиротливо произнес он и, сойдя с места спикера, пошел прочь «в гораздо более недовольном и злобном настроении, чем входил». Что ж, было отчего.

Предполагаемый акт насилия провалился. Тем же вечером Дигби предложил, что пойдет в Сити с Лансфордом и арестует обвиняемых. Карл ответил отказом, но с отчаянным упорством сделал еще одну попытку. Он заставил Эдварда Николаса написать прокламацию, призывавшую верных ему лондонцев выдать обвиняемых. Лорд-хранитель Литтлтон отказался поставить на ней свою печать. Карл был непреклонен. Он поехал в Сити. Лавки были закрыты, но на улицах толпилось множество людей. Какой-то фанатик бросил в королевскую карету листовку озаглавленную «По шатрам своим, Израиль!»[9 - «Когда весь Израиль увидел, что не слушает его царь, то отвечал народ царю, говоря: какая нам часть в Давиде? Нет нам доли в сыне Иессеевом; по шатрам своим, Израиль! Теперь знай свой дом, Давид. И разошлись все Израильтяне по шатрам своим» (Вторая книга Паралипоменон, 10).]. Это был открытый призыв к восстанию. Лорд-мэр созвал Городской совет, но туда явились только что избранные члены-пуритане, хотя, по обычаю, днем вступления в должность новых членов совета считался первый понедельник после 12-й ночи. Тем не менее лорд-мэр не решился их выгнать, опасаясь еще больших неприятностей. Король пообещал им неприкосновенность их веры, свободный парламент и быстрые действия против ирландских бунтовщиков, но вместе с тем потребовал, чтобы ему выдали пятерых предателей, которые, как он считал, прятались в Сити. Одни члены совета стали кричать: «Привилегии!», другие, но не многие, начали было кричать: «Боже, храни короля!»

«Никакие привилегии не могут защищать предателя от законного суда», – сказал Карл и пошел обедать с лорд-мэром и шерифами. Но теперь он знал, что Герни, каким бы лояльным он ни был, не мог отвечать за Сити. Он не мог отвечать даже за себя, и в тот же вечер озлобленная толпа напала на него. Когда Карл в зимних сумерках ехал домой, люди, которые меньше чем за шесть недель до этого приветствовали его возвращение радостными криками и факелами, обступили его карету с криками: «Привилегии! Привилегии!» Те, кто ехал с королем, первый – и, возможно, единственный – раз заметили, что он расстроен.

И у него была причина. Он потерял Лондон.

На следующий день палата общин собралась в Гилдхолле и выпустила прокламацию, осуждая как врага народа любого, кто помогал королю в его попытке задержать членов палаты. (Сами обвиняемые вполне комфортно отсиживались в доме на Коулман-стрит.) Городской совет, не обращая внимания на лорд-мэра, составил петицию против католиков при дворе и сэра Джона Байрона, командовавшего Тауэром. С часу на час ожидалось, что яростные королевские «кавалеры» – по слухам, их количество доходило до 1000 – нападут на Сити. Подмастерья складывали штабелями скамьи, сооружая на улицах баррикады, женщины готовили котлы с кипятком, чтобы лить его из окон, милиция была приведена в боевую готовность.

В Уайтхолле двенадцатый день Рождества прошел в атмосфере уныния и смятения. Актеры представили «Презрительную леди» маленькому принцу Уэльскому и немногочисленной опечаленной публике. Никакие солдаты в сторону Сити не выступали. Никто не знал, что делать.

Городской совет Лондона протянул руку дружбы частично разбежавшемуся парламенту. Вместе они создали Комитет общественной безопасности и в субботу 8 января поручили охранять свободу Сити Филипу Скиппону, благочестивому профессиональному солдату, ветерану голландских войн, под начало которого парламент в следующий понедельник передал милицию, пренебрегая правами короля и игнорируя протесты лорд-мэра.

Король совершенно не рассматривал возможность провала своего главного удара, на который так рассчитывал и который планировал с того момента, как уехал из Шотландии. Он был уверен в поддержке лорд-мэра, в доблести своих солдат, в компетентности своих советников. Провал лишил его и политики, и цели. Его настроение ежеминутно менялось от возмущения и упрямства до попытки обратиться за поддержкой к своим друзьям из умеренных. Но эти бедняги сами не знали, что делать. Их надежды рухнули еще окончательней надежды Карла. Не ради таких действий они защищали его политику и горячо поддерживали его авторитет в парламенте. Теперь им едва хватало смелости приходить в Сити на заседания палаты общин, не говоря уже о том, чтобы набраться мужества и организовать своих товарищей для поддержки короля. Скорее ошарашенные, чем довольные, Калпепер и Фолкленд приступили к исполнению своих обязанностей на тех должностях, которые он недавно им доверил.

Никогда еще подмастерья и милиция не кричали так громко о привилегиях парламента. В понедельник 10 января восстал порт и береговая линия. Моряки и речники стекались в Сити и заявляли, что готовы отдать жизнь за парламент. Казалось, в любой момент весь Лондон хлынет на Уайтхолл, чтобы потребовать справедливости или крови. И это было не просто неконтролируемое скопление всякого сброда со всей вытекающей из этого опасностью. Милиция под командованием Филипа Скиппона была приведена в состояние боевой готовности и с оружием в руках осуществляла патрулирование Сити. На улицах виднелись заграждения из цепей и пушки. Морской волк граф Уорвик и казначей военного флота молодой Вейн организовали работу моряков, и река кишела застывшими в ожидании лодками.

Карл колебался, понимая, что показать страх означало бы ослабить своих оставшихся сторонников в Лондоне. Графы Эссекс и Холланд в два голоса убеждали его любой ценой оставаться в Уайтхолле, но он не доверял им, зная об их симпатиях к его врагам. Королева сказала Хеенвлиту, что началось восстание. Возможно, она была виновата в том, что король принял участие в опрометчивом налете на палату общин, и теперь довела себя до истерики, уверившись, что это именно из-за ее неосмотрительности о его планах стало известно Пиму. Ночью 10 января королевская чета внезапно бежала из столицы, забрав с собой троих детей. Поздней ночью, усталые, они прибыли в Хэмптон-Корт, где ничего не было готово к их приезду, и все вместе – король, королева и трое детей – легли спать в одной постели.

На следующий день в Лондоне на причале Трех Журавлей Джон Пим, Джон Хэмпден, Дензил Холлес, Артур Хаслериг и Уильям Строд сели на баржу под одобрительные возгласы толпы. Остальные депутаты отплыли после них. На пути в Вестминстер по Темзе парламентариев сопровождала регата украшенных судов, приветственные крики горожан и моряков. Под стук барабанов с развевающимися знаменами Скиппон и его милиция, в рядах которой шагал лорд Мэнд-вилл, прошли маршем по Стренду, чтобы встретиться с ними в Вестминстере. Проходя мимо опустевшего дворца Уайтхолл, они выкрикнули: «Где же король и его кавалеры?!» Победители, возвращающиеся домой, не могли бы ожидать более впечатляющей встречи. Да они и были победителями. Они захватили лондонский Сити и отправили короля в ссылку из его собственной столицы. Когда Карл оказался в Вестминстере в следующий раз, он был пленником, доставленным на суд, где шла речь о его жизни.

Глава 2

Подготовка к войне

Январь-июль 1642

I

Во всем Лондоне царила атмосфера героического возбуждения. Из Бэкингемшира, родины Джона Хэмпдена, прискакала тысяча всадников, заявивших, что они готовы отдать жизнь за парламент. Моряки предлагали захватить Тауэр и выгнать оттуда лорда Байрона и его кавалеров. Дензил Холлес сообщил, что из Кингстона дошел слух, будто полковник Лансфорд и лорд Дигби набирают войска и что на Темзе задержали шедший к ним корабль, груженный седлами и оружием. Казалось, битва за Лондон может начаться в любой момент.

Волнения быстро распространялись по стране. «Каждый сельский житель только и говорил о нарушении привилегий парламента», – писал наблюдатель. В Херефордшире утверждали, что паписты поднимают мятеж, в Южном Уэльсе опасались ирландского вторжения, один из солдат короля, капитан Ледже, спешно направился в Халл с секретной миссией, говорили, будто французская армия сосредотачивается в Пикардии, чтобы высадиться на южном побережье, а флот в составе 23 больших кораблей направляется в Ирландию. Палата общин направила гонцов к губернатору Халла сэру Хотэму и губернатору Портсмута полковнику Горингу, чтобы они не соглашались на предложения короля. В качестве гонца в Халл они выбрали старшего сына Хотэма, которому вручили 2000 фунтов, чтобы он передал их своему отцу на нужды гарнизона. «Господин спикер! – воскликнул молодой человек, вскакивая на ноги. – Что бы ни случилось, я выполню ваш приказ!» В его возбужденном воображении свирепые кавалеры притаились в засаде с мечами наготове, чтобы сокрушить палату общин и «партию всеобщего благоденствия».