Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647

Девять дней король колебался, не решаясь начать войну. Он переехал из Хэмптон-Корта в стратегически более удобный Виндзорский замок. Он тоже посылал гонцов в Халл и Портсмут, чтобы заручиться их поддержкой, однако безуспешно. Он думал о том, чтобы отправить королеву, ее старшую дочь и с ними кое-что из королевских драгоценностей из Портсмута в Нидерланды, чтобы получить деньги на покупку оружия за рубежом. Сам он поедет на север, где, как он считал, люди с радостью встанут за него. Потом, получив из-за границы оружие и деньги, он высадится в Халле и пойдет на Лондон. Королева сказала голландскому послу Хеенвлиту, с которым она встретилась в Виндзоре 17 января 1642 г., что ее супруг любим народом во всех своих владениях, кроме Лондона. Хеенвлит раскритиковал план Карла, и справедливо, поскольку было очевидно, что на Юге его не любили. Сэр Ричард Онслоу, лорд-лейтенант[10 - Лорд-лейтенант – персональный представитель монарха Великобритании в крупной административной единице; исторически сложилось так, что каждый лейтенант отвечал за организацию ополчения своего округа.] Суррея, поднял милицию графства, обратил в бегство людей Дигби в Кингстоне и взял в свои руки местный парламентский журнал. Кроме того, он оставил своих людей в Фарнхеме, чтобы они наблюдали за дорогой на Портсмут.

Стремительные действия в Суррее и восстание арендаторов Джона Хэмпдена в Бэкингемшире показали королю, что если дело пойдет о немедленной пробе сил, его противники поднимут страну быстрее, чем он. Карл выжидал. Чтобы успокоить подозрения Лондона, он отправил туда маркиза Гамильтона, открыто предложив Сити восемь пушек и снаряды, хранившиеся в Воксхолле. Он написал из Виндзора парламентариям, заявляя, что «превосходит самых уступчивых принцев» в своем желании достичь с ними договоренности, и призывает небеса в свидетели, что никогда ничего не затевал против них. Позднее ему пришлось цитировать это сообщение от 20 января 1642 г. как доказательство, что он тщетно пытался помириться с палатой общин. Но Дигби тайком ускользнул и отплыл в Голландию, где спустя неделю снова объявился, спокойный, уверенный и полный новых идей.

Провал попытки захватить Пима заставил короля колебаться, но радикально не изменил его намерений избавиться от этого парламента. Он по-прежнему намеревался отправить королеву с дочерью в Нидерланды, там получить деньги и оружие и добиться заключения альянса с европейскими монархами. Сам он тем временем направится в Йорк и, когда будет готов, выступит из свой северной столицы на мятежный Лондон и на этих негодяев из Вестминстера. Шотландцы, которым он сделал так много великодушных уступок, непременно, как он считал, поддержат его в этом предприятии. Еще до конца января он написал Совету в Эдинбурге и отдельно обратился к Аргайлу и канцлеру Лоудуну с просьбой о помощи. О какого рода помощи пойдет речь, он обещал сообщить устно в личной беседе. Несмотря на то что в целом Карл доверял ковенантерам, которых намеренно поставил у власти, он предпринял дополнительные предосторожности, одновременно написав потерпевшему поражение роялисту Монтрозу и заверив его в своем неизменном расположении. Кроме того, он отправил графу Ормонду, своему самому надежному слуге в Совете в Ирландии, устное сообщение, слишком секретное, чтобы доверять его бумаге.

Тем временем воодушевление, охватившее Лондон, не спадало. Ни один человек не мог произнести публично ни слова против парламента, не подвергая себя опасности. Самые активные сторонники Пима организовывали демонстрации и петиции против папистов и епископов в защиту палаты общин. Хеенвлит, наряду с другими иностранными послами, разделял искреннее желание предотвратить серьезные неприятности и вместе с молодым Вейном негодовал, что толпы злых голодных безработных болтаются возле Вестминстера.

И даже некоторые парламентские лидеры чувствовали, как их охватывает холодная дрожь при мысли о будущем. Время от времени лондонцы демонстрировали свои христианские принципы, нападая на дома иностранных купцов-католиков, а 21 января они в большом количестве собрались, чтобы стать свидетелями казни еще двух священников. «Да тут собралась веселая компания», – сказал отец Албан Роэ, с доброжелательной улыбкой святого глядя с повозки палача в их лица, искаженные мстительной злобой. Его прощальная проповедь и спокойствие, с которым он и его товарищ по несчастью Томас Грин встретили свой конец, тронули всех, кого еще можно было тронуть.

Казалось, столкновения начнутся вокруг лондонского Тауэра. Палата общин проголосовала за отстранение сэра Джона Байрона от его обязанностей, на что холеричный Байрон с презрением наплевал, заявив, что они ему не указ. За это он выслушал нотации от лондонских шерифов, от торговцев получил отказ в поставке съестного, был взят в осаду Скиппоном и его милицией со стороны суши и заблокирован лодочниками со стороны реки. Одновременно с этим лондонцы подали прошение о его снятии, поскольку они, по их словам, не решаются отправлять слитки на монетный двор из опасений, что он их захватит. Друзья короля, поморщившись, заявили, что ни у кого из просителей нет достаточных средств иметь даже один какой-нибудь слиток. Однако, когда парламент послал за Байроном, тот рассудил, что разумней будет подчиниться. По возвращении он обнаружил, что в его отсутствие Скиппон сделал попытку захватить Тауэр.

Друзья короля в Вестминстере жаловались, что вести беспристрастные дебаты больше нет возможности. И все же время от времени их мелкие придирки по поводу закона и привилегий по-прежнему воспринимались с уважением. Когда палата общин голосовала по вопросу о снятии сторонника короля Эндимиона Портера с поста командующего милицией Вестминстера, сомневавшийся сэр Симондс Девес в этот раз проголосовал как роялистское меньшинство, поскольку считал нарушением привилегии парламента голосование о лишении Портера капитанства, пока он являлся членом палаты. Не считая подобных мелочей, позиция Пима с каждым днем укреплялась. Со всех концов страны стекались петиции, осуждавшие милости, дарованные королем папистам, его медлительность в освобождении Ирландии, его зависимость от «вредоносных советников» и его нежелание реформировать церковь. 26 января Пим на совещании с лордами назвал эти петиции «гласом или скорее воплем всей Англии». Его речь, которая была напечатана и получила широкое хождение, вызвала повсеместное восхищение нетитулованного протестантского дворянства.

Если отбросить политическую риторику, то Пим был достаточно справедлив, считая, что эти петиции, хотя они появлялись с подачи немногих активистов, весьма правдиво отражали мнение многих. Ирландское восстание резко усилило страхи и ненависть в отношении католического меньшинства в Англии. Следствием событий последних недель стало то, что епископы, а значит, и церковь в целом оказались на переднем крае агрессивной политики короля. Возвращение короля из Шотландии стало сигналом для серии волнений и беспорядков, которые отразились на торговле и заставили каждого человека сомневаться в своем будущем. В течение спокойного лета и ранней осени 1641 г. король становился все более популярен, а Пим – менее. Но события последних восьми недель резко развернули этот процесс в противоположном направлении. Теперь король и его политика были столь же непопулярны, как год назад, перед тем как был казнен Страффорд.

Как известно, общественное мнение переменчиво. Время работало бы на короля, если бы оно у него было, и герцог Ричмонд выразил пожелание, чтобы парламент приостановил свою работу на шесть месяцев, пока ситуация не станет ближе к нормальной. За это предложение палата общин определила его как опасного и зловредного человека. Решение было принято большинством голосов, количество которых ясно показывало, что король лишился поддержки колеблющихся. В пользу герцога проголосовало 123 депутата, против него – 223. Это голосование, помимо того, что оно показало самый большой разрыв из когда-либо зафиксированных, опровергло утверждение роялистов, что депутаты боялись ходить в палату общин из-за угрожающих толп на улицах. Нет сомнений, что иногда депутатов-роялистов отталкивали и оскорбляли. Джервез Холлес, кузен Дензила, жаловался на то, как с ним разговаривали, когда он проходил по Вестминстер-Холл. Но грубые слова не ломают кости, и большая часть убежденных роялистов присутствовала в палате в те страшные дни, чтобы вести заранее проигранную битву за своего короля. Не насилие со стороны низов, не позволив сторонникам короля присутствовать в парламенте, восстановило поредевшее большинство Пима. Это было насилие со стороны короля, которое оттолкнуло от него колеблющихся членов палаты общин.

Враждебно настроенное большинство с подозрением встретило, казалось бы, любезные послания, с помощью которых король пытался успокоить своих оппонентов в парламенте. Их ответом стали лишь требования об упразднении епископства и передаче под контроль парламента вооруженных сил и лондонского Тауэра. Тон этих требований явно указывал, что они придерживались мнения о связях короля с ирландскими бунтовщиками, и Пим смело намекал на это. Карл, который хотел выиграть время, попытался отложить прямой ответ на эти требования. Он сказал, что не может им уступить, но хотел бы продолжить дискуссию. Палата общин, возмущенная отсрочкой, заявила, что те люди в окружении короля, которые посоветовали ему дать такой ответ, являются врагами общественного мира. Когда на голосование поставили «Ордонанс о введении в королевстве состояния обороны», из всех роялистов в палате один лишь сэр Ральф Хоптон пытался выступить против, но тщетно.

Позиция Карла стала более жесткой. 7 февраля он объявил парламенту о своем намерении отправить жену и дочь в Нидерланды, подтвердил свой отказ передать парламентариям силовые структуры королевства и любезно согласился простить Джона Пима и тех парламентариев, которых обвинял в измене, однако не предложил никаких объяснений относительно предыдущих обвинений, выдвинутых против них. Он отверг советы смягчить свою политику, которые давал ему его племянник курфюрст Палатин и Хеенвлит. Хеенвлиту он перечислил все злодеяния парламента: сначала они захотели смерти Страффорда, потом трехгодичного парламента, затем продления работы существующего парламента, а теперь контроля над милицией и фортами. «Вы же видите, чего они хотят». Королева поддерживала мужа в его решимости любой ценой сокрушить оппозицию. Она откровенно сказала венецианскому послу, что ситуация должна ухудшиться, прежде чем она сможет стать лучше.

К середине февраля королевская чета, проехав через Кентербери, прибыла в Дувр. Офицером, который должен был сопровождать королеву и принцессу в Голландию, был Джон Меннес – суровый морской капитан, преданный королю и презиравший парламентариев. Пять королевских военных кораблей стояли на якоре, готовые принять на борт королевских особ с их свитой. Сама королева должна была подняться на борт «Лиона». Карл, судивший о лояльности своих моряков по тому, что он знал о Меннесе и его команде, был уверен в своих военно-морских силах. И еще он был уверен, что супруга сумеет обеспечить ему финансовую помощь принца Оранского и широкомасштабную военную помощь воинственного короля Дании.

Племянник короля курфюрст Палатин, который в последнее время сопровождал двор, временно отсутствовал. Поиздержавшись в своих многочисленных путешествиях, он вынужден был заложить свой орден Подвязки. Его искреннее стремление, чтобы в Англии установилось мирное и стабильное протестантское правительство, усугублялось естественным беспокойством о собственном доходе в будущем. Большую часть своей жизни он жил на субсидии, предоставленные его семье парламентом, и позаботился о том, чтобы дать знать своим друзьям в Вестминстере, что не участвовал в насильственных действиях, предпринимаемых или задуманных людьми из окружения Карла.

Во время его отсутствия при дворе внезапно появился его младший брат принц Руперт. После трехлетнего пребывания в австрийской крепости как военнопленный, он был освобожден прошлой осенью при содействии английского посла и при первой же возможности приехал в Англию поблагодарить своего дядю. Его мать, не желавшая, чтобы он оказался втянут в опасные планы двора ее брата, тщетно пыталась его удержать. Пылкий юноша, которого король и королева всегда предпочитали его осторожному старшему брату, превратился в мужчину, наделенного невероятной энергией и жаждавшего действия. Он с готовностью вызвался помочь королеве купить оружие и набрать солдат в Голландии.

Другие, от кого король ожидал благодарности, подвели его. Его Совет в Шотландии на призыв Карла о помощи прислал прохладный уклончивый ответ, сообщив лишь, что маркиз Аргайл будет ждать его с неким предложением. Стараясь выиграть время и следуя советам Калпепера, считавшего, что король сможет ослабить влияние Пима в палате общин, если сделает ряд демонстративных уступок, он выполнил некоторые требования парламентариев. Он убрал из лондонского Тауэра Байрона, который все равно не смог бы долго продержаться, лишившись продовольственных поставок. Он, что было более неожиданно, подписал билль об отстранении епископов от светской власти, мягко добавив, что «ничего так не желает, как удовлетворения пожеланий своего королевства». Сообщение об этом потупило в палату общин 14 февраля, но эта демонстрация доброй воли короля не успокоила депутатов. Пим и его соратники прекрасно понимали, что, пока король сохраняет контроль над вооруженными силами, в его власти все вернуть, и, как только у него появятся силы, он сможет отменить все акты, которые его вынудили принять, когда он был слаб. Палата общин снова надавила на него, чтобы он передал ей контроль над вооруженными силами. Они начали кампанию против генерального прокурора за то, что он выдвинул обвинение против пятерых депутатов, и вскрыли несколько перехваченных писем, посланных лордом Дигби из Голландии. Дигби прямо советовал королю применить силу против своих оппонентов. На этом основании его обвинили в развязывании войны с нацией.

23 февраля королева отплыла из Дувра. Король очень тяжело переживал расставание. Несмотря на то что их прощание было публичным и официальным, у обоих на глазах стояли слезы, и, когда «Лион» с попутным ветром тронулся в море, король скакал вдоль обрыва, стараясь не потерять жену из вида, пока парус не скрылся за горизонтом.

В Лондоне был объявлен постный день, и, пока королева плыла по морю со своей воинственной миссией, Стивен Маршалл, проповедуя с кафедры церкви Святой Маргариты в Вестминстере, читал текст из Книги Судей: «Будь проклят Мероз! – сказал ангел Господень. – Горько проклинайте его жителей, потому что они не пришли на помощь Господу, на помощь Господу среди воинов». Он громогласно осуждал всех «безучастных» к борьбе, которая вот-вот начнется. Искать примирения с партией «зловредных» означало предавать не дело парламента, а дело Господа. Не какой-нибудь оголтелый фанатик, а милый душевный проповедник Маршалл страстно призвал колеблющихся встать в строй.

Палата общин провела консультации с Сити о сборе денег для подавления ирландского восстания. Их проекты проходили обсуждение в течение нескольких дней, прежде чем были опубликованы, и король закономерно сетовал, что его следовало бы проинформировать. Тем не менее он дал свое согласие на этот крайне жесткий план относительно будущего Ирландии, который после его смерти был реализован Кромвелем. Это был практически последний совместный акт короля и парламента. По оценкам, требовалось собрать миллион фунтов, чтобы подавить восстание ирландцев и восстановить утраченную собственность поселенцев. Предполагалось конфисковать у восставших 10 миллионов акров ирландской земли, четвертая часть которой, а именно вся доходная земля – исключая болота, леса и бесплодные пустоши – будет передана тем, кто даст деньги на войну. Таким образом, со стороны англичан подавление ирландского восстания превратилось в гигантскую спекуляцию ирландской землей, в ходе которой на кону стояла почти вся Ирландия. План позволил собрать необходимые деньги, но он полностью оправдал восстание в глазах ирландцев и дал им все основания драться с удвоенной силой. Теперь для англичан являлось неприемлемым любое урегулирование, кроме полного разгрома мятежников, поскольку никакой другой конец не гарантировал возврата денег инвесторам. Ирландцы, остававшиеся лояльными, узнав, что «их королевство выставлено в Англии на продажу», отвернулись от вероломного правительства и, взяв в руки оружие, присоединились к своим землякам.

Дав свое согласие на такой способ финансирования войны, король по-прежнему тянул с ответом на предложенный парламентом билль о милиции, согласно которому контроль за вооруженными силами переходил в руки парламентариев. В воскресенье 27 февраля в Гринвичском дворце, где в прежние более счастливые времена он мирно проводил так много дней со своей королевой, Карл с помощью Эдварда Хайда подготовил ответ. В следующие месяцы ему пришлось во многом полагаться на дипломатичное и убедительное перо Хайда, чтобы готовить ответы, которые могли бы снова консолидировать его сторонников среди более умеренных и верных традициям подданных. В решительном и убедительном заявлении он подтвердил свое намерение соблюдать законы и защищать права своего народа. Он отрицал, что собирался применить силу в отношении парламента, когда попытался арестовать пятерых депутатов, но сказал, что не станет «соглашаться с тем, чтобы его лишили праведной власти, которую Бог и законы этого королевства вручили ему для защиты его народа». Каким бы ни было впечатление, произведенное ответом короля на людей умеренных взглядов, палата общин встретила его потоком гневных резолюций, осуждавших его ответ и тех советников, которые его готовили, и требовавших от короля вернуться в Лондон, поскольку его отсутствие представляло угрозу миру в королевстве.

Упрямый лорд-мэр при содействии столь же настойчивого роялиста, богатого торговца шелком Джорджа Бинниона, пытался придать большую обоснованность ответа короля, организовав петицию в палату общин против назначения парламентом командующего милицией Сити – имелся в виду Филип Скиппон – без согласия лорд-мэра. Но на тот момент все петиции друзей короля регулярно отклонялись, как нарушающие привилегии парламента, и Пим ловко использовал эту, чтобы усилить негодование, с которым парламент отнесся к отказу короля подписать билль о милиции. Палата лордов, в заседаниях которой теперь не участвовали многие депутаты-роялисты, присоединилась к заявлению палаты общин о том, что те, кто посоветовал королю дать такой ответ, являются врагами государства.

Чтобы соблюсти формальности, палаты еще раз потребовали от короля, чтобы он подписал билль о милиции. Их посланцы встретились с ним 1 марта в Теобальд се, куда Карл переехал, взяв с собой принца Уэльского. На этот раз он говорил с нетерпением и горечью. Они жалуются на страхи и подозрительность, вызванные его действиями, сказал он, но пусть, «положа руку на сердце, спросят себя, не тревожат ли его такие же страхи и подозрительность?».

Откровенная враждебность короля не осталась без последствий. В процессе дебатов в палате общин, проходивших в атмосфере «печали и дурных предчувствий», депутаты решили больше не ждать его согласия на билль о милиции, самостоятельно выпустить соответствующий ордонанс и без дальнейших церемоний взять защиту королевства в свои руки. Они сознавали важность того, что делают, поскольку это означало заявить, что парламент имеет право действовать на благо страны независимо от короля. «Высокий суд парламента – это не только суд, который по закону может выносить приговор и определять права и свободы королевства… Он является также советом, призванным обеспечивать то, что необходимо, предотвращать возникающие угрозы и сберегать гражданский мир и безопасность королевства…» – гласила преамбула к «Ордонансу о милиции». Этим актом парламент присвоил себе суверенную власть, указав, таким образом, что королевская власть не то же самое, что личная власть короля, данная ему по праву рождения. Карл Стюарт, как человек, мог попасть в руки вредоносных советников и удалиться из Вестминстера. Но королевская власть оставалась с парламентом. В остальном ордонанс предусматривал защиту страны от тех «папистов и других недоброжелателей, которые уже подняли восстание в королевстве Ирландия». Лорды-лейтенанты графств, контролировавшие набор рекрутов, должны были назначаться парламентом, а все назначения, сделанные королем, отменялись. Кроме того, палата общин постановила подготовить в ответ королю декларацию, в которой будут ясно изложены все причины их действий против его власти. Сэр Ральф Хоптон, до последнего защищавший своего короля, с жаром сказал им, что они выносят приговор своему государю, «имея меньше доказательств, чем нужно, чтобы повесить конокрада». За возражение, выраженное в такой форме, его приговорили к заключению в Тауэр.

Начиная с этого момента, последняя видимость примирения исчезла. Слабый рокот угроз и эпизодические карательные действия, которыми Пим до этого запугивал роялистов, уступили место систематической политике выдворения и преследования. Биннион, который организовал петицию против Скиппона, был арестован за нарушение привилегии, а Томас Гардинер, роялист-регистратор Лондона, отправлен в Тауэр за то, что поддерживал сбор «корабельных денег». Сторонники парламента в Сити подумывали о дальнейшей чистке в Городском совете при помощи создания комитета по расследованию правомерности присутствия в нем тех членов, которые были с ними не согласны. Священнослужитель доктор Хоуэл нажил себе неприятности, поскольку назвал почтенную палату общин «компанией головорезов». Один расхрабрившийся от вина кавалер, который в таверне «Распростертый орел» грозился порубить «короля Пима» на куски, очень быстро оказался в палате общин, где его подвергли суровому допросу. Депутат от Плимута Роберт Трелани был исключен из палаты общин за то, что в частной беседе критиковал поведение палаты в отношении короля. А несчастный сэр Эдвард Дериг, понукаемый криками низов, за свои заблуждения отправился прямиком в Тауэр, поскольку имел неосторожность опубликовать свои речи, где в некоторых из них присутствовала критика действия Пима. Вдали от столицы, в Оксфордшире, лорд Сей посадил в тюрьму нескольких дворян, узнав, что они готовят роялистскую петицию. По всей стране соседи и родственники ссорились из-за политики, скандалили на улицах, спорили дома и постепенно начинали вооружаться.