Мир короля Карла I. Накануне Великого мятежа: Англия погружается в смуту. 1637–1641

Ее изменившаяся внешность ничего не значила для Карла; после смерти Бекингема он сразу переключил все свое внимание на жену. Он полюбил ее со всем прямодушием, присущим тем, кто дарит свое чувство лишь двум-трем людям, но дарит им полностью. Ставшая любимой, молодая королева вновь расцвела, ее жизнерадостность, очарование и умелый портной скрыли все ее недостатки. Она понимала, что не красавица, но заставила свет думать, что ею является. Танцы, вызывавшие недовольство короля, теперь были разрешены, и ее ум и веселость сделали двор мужа таким, каким она всегда желала его видеть. Год за годом ее влияние на мужа росло, он просил ее совета по каждому вопросу и жалел, что не может сделать ее членом своего Совета. Только в вопросах веры между ними не было взаимопонимания, поскольку она была преданной католичкой, а он принадлежал к англиканской церкви.

Королю и королеве было достаточно общения друг с другом, и они не были заинтересованы в прибавлении семейства. Но принцы и принцессы рождались регулярно, принося большие страдания королеве. К детям были приставлены няньки и воспитатели, которые о них заботились. Но хотя дети изредка и сопровождали родителей на майских празднествах и присутствовали на дворцовых пирах и Ван Дейк изобразил на картине королевскую чету, как-то неловко держащих двоих из них, ни король, ни королева не чувствовали себя в детской как дома. Должны были пройти годы, прежде чем они, уже разделенные, открыто выказали свою любовь к детям.

У короля был ко всему вдумчивый и взвешенный подход. Королева же реагировала на события стремительно, но поверхностно. Ее муж, как и все тугодумы, восхищался ее быстрым умом, и его, как многих сомневающихся и колеблющихся людей, поражала ее способность моментально находить решение, каким бы импульсивным и непродуманным оно ни было.

Достижения были значительными, но они оказались поверхностными. Утверждение, что английский двор «превратился в самый прекрасный двор в мире», не имело никакого отношения к нерешенной проблеме государственного управления.

Глава 2. Вера и внешняя политика

Король, как и многие серьезные мыслители его времени, твердо верил, что хорошее правление должно основываться на истинной вере. Первым важным условием для этого было, чтобы народ верил правильно и поклонялся Богу надлежащим, наиболее приличествующим Ему образом. Каким именно образом могла научить только церковь. К несчастью, раскол в Римско-католической церкви и народное сектантское движение с его сотнями различных спорных толков чрезвычайно усложнили в XVII в. понимание того, какое верование и какой образ поклонения были правильными.

Подавляющее большинство подданных короля, каких бы доктрин они ни придерживались, каким бы ни было их образование и их интересы, были людьми искренне верующими. Они не сомневались в бессмертии своих душ и верили, что Христос умер, чтобы искупить грехи людей. Некоторые из них помнили об этом постоянно, большинство – только в воскресенье, и совсем немногие, возможно, вспоминали об этом не больше одного-двух раз в год. Но это было основной истиной и в их жизни, и в их смерти. От уголовного преступника, идущего на виселицу с улыбкой на лице и с покаянными словами на устах, вплоть до аристократа (которых окажется скоро очень много в таком положении), поднимающегося по ступенькам лестницы на эшафот, все они встречали смерть с непреклонной верой в будущую жизнь. Аристократ вместе с последним вором разделял твердое убеждение, что сам Сын Божий ради искупления грехов человеческих прошел тем же самым путем. Умереть без этой надежды, умереть, как говорили, в «отчаянии», было ужасным делом.

Желание верить и способность верить были равным образом сильны. Это было верно, за небольшими исключениями, для всех подданных короля, несмотря на разницу в благосостоянии, воспитании, образовании, разделявшую их.

Среди подданных Карла были самые образованные и просвещенные умы Европы и самые недалекие. Ведущие ученые в университетах Оксфорда, Кембриджа, Сент-Эндрю в Абердине и недавно основанном Тринити-колледже в Дублине ничем не уступали лучшим ученым мира. Теология доминировала в учебных программах университетов, но преподавали также классические языки, философию, историю Древнего мира, математику и медицину. Фрэнсис Глиссон вел лекции по анатомии в Кембридже; он поддержал новую теорию Уильяма Харви о кровообращении, которую яростно критиковал шотландский ученый Александр Росс. Не удовлетворившись вызовом, брошенным Глиссону и Харви, Росс набросился на итальянского астронома Галилея, надеясь, что сотрет его в порошок, с ироническими комментариями в книге под длинным названием «Земля – это не блуждающая звезда, таковой она является только в блуждающих умах последователей Галилея».

Лондон был центром научной деятельности. В Грешам-колледже преподаватель астрономии Генри Геллибранд изучал магнитное поле Земли и объяснил, что такое магнитное склонение. «Барбер Сёрдженс компани» построила анатомический театр по чертежам Иниго Джонса, проводимые здесь публичные лекции привлекали широкую аудиторию. Иногда готовили обеды для слушателей; однажды после одного такого обеда представитель «Барбер Сёрдженс», к своему огорчению, обнаружил пропажу серебряных ложек.

Изучением анатомии и естественных наук занималось множество людей, как профессионалов, так и любителей. Сэр Кенелм Дигби работал над обширным трудом «Природа человеческих тел», в котором он обсуждал, наряду с другими вопросами, какая часть животного организма сформировалась первой, могут ли животные думать и «каким образом живительные токи посылаются из мозга в определенные части тела, безошибочно находя себе путь». Томас Браун, известный врач из Нориджа, собрал большое количество научных данных для книги, в которой собирался рассмотреть и правильным образом объяснить невиданное множество распространенных суеверий и грубых заблуждений в интересах научной истины. В Йоркшире не по летам развитой юноша Уильям Гаскойн вел постоянные наблюдения за звездами и усовершенствовал телескоп. Не прошло трех лет, как был опубликован посмертно труд врача и естествоиспытателя Моффета Insectorum sive Minimorum Animalium Theatrum («Театр насекомых»), положивший начало энтомологии.

Математики продолжали в одиночестве заниматься своими вычислениями. Джон Нейпир, сидя в родовом замке близ Эдинбурга, открыл новую эпоху своей публикацией первой таблицы логарифмов. В другом шотландском замке сэр Томас Уркхарт, родом из Кромарти, размышлял в своей эксцентричной манере над практическим применением тригонометрии и пытался создать универсальный язык. Математик Уильям Отред опубликовал учебник арифметики Clavis Mathematicae («Ключ к математике»). Джон Уилкинс, занимавшийся математикой в Кембридже, отвлекся на время от своих расчетов, чтобы поразмышлять, насколько пригодна для обитания Луна. Он подумывал также над изобретением прибора, который мог явиться прообразом телефона. Также в Кембридже молодой Сет Уорд занимался решением геометрических задач. Но его учебник был предназначен только для школяров. В купеческих бухгалтериях клерки продолжали использовать счетную доску абак для подсчетов денежных сумм, лишь немногие пользовались простейшей логарифмической линейкой, созданной Джоном Нейпиром, или, как ее называли, «костями Нейпира».

Древние языки Востока и древности Британских островов интересовали многих ученых. Уильям Беделл, епископ Килмора, ведущий гебраист своего времени, посвятил себя, с тех пор как он переехал в Ирландию, изучению ирландского языка и начал переводить Ветхий Завет на ирландский. Абрахам Уилок, преподаватель арабского языка в Кембридже, который знал также и персидский, трудился над переводами трактатов Беды Достопочтенного на современный английский язык. Эдвард Покок, профессор арабского языка в Оксфорде, получил годичный отпуск для научных занятий и отправился в опасное путешествие в турецкие владения на поиски древних манускриптов в библиотеках греческих и сирийских монастырей.

Люди путешествовали не только в одном направлении; христианские беженцы из турецких владений иногда добирались до Англии. Критский ученый Натаниэль Канопис был приглашен в Оксфорд архиепископом Лодом, где он распространял свое учение и смешил своих коллег тем, как он готовил черного цвета напиток из жареных кофейных ягод.

Ученые устраивали библиотеки в университетах и у себя дома и упорно работали, в одиночку или в коллективе, над вопросами истории, археологии и этимологии, которые прежде не рассматривались. Это было время, когда впервые появились большие словари, новые монументальные научные труды, когда были заложены основы для будущих исследований в различных отраслях науки. Итальянско-английский словарь Джона Флорио; французско-английский словарь Рэндала Котгрейва; испанско-английский словарь и этимологический словарь на 11 языках Ductor in linguas, The Guide into Tongues («Доктор языков», «Путеводитель по языкам») Джона Миншеу (Minsheu) стояли на полках библиотек всех просвещенных людей Англии. Всем был известен фундаментальный труд историка Уильяма Кемдена Britannia («Британия»). Уильям Дагдейл занялся изучением церковной истории Англии, самым известным из его научных трудов стал Monasticon («Монах»). Генри Спелман издал первый том своего словаря юридических терминов. Додсворт, Арчер, Дьюс и другие пошли по стопам Роберта Коттона и Уильяма Лайла в исследованиях по истории англосаксов, о которой рассказывают названия населенных мест, в изучении истоков английского языка, обычаев и законов страны.

Случайный путешественник из любопытства мог свернуть со своего основного маршрута, чтобы увидеть огромный кромлех «Длинная Мег и ее дочери» в Камберленде. Все, кто переходил границу, останавливались, чтобы внимательно рассмотреть поросший травой большой бастион, который называли Стеной пиктов или Валом Адриана. Манил путешественников и Стоунхендж; Иниго Джонс утверждал, что его возвели древние римляне, но другие ученые оспаривали его мнение. Посетителей пещер Вуки-Хоул обычно поражало их удивительное эхо.

Лондон был городом книготорговцев и печатников, которые были прихожанами собора Святого Павла. Продавцы книг обычно выставляли свой товар на лотках напротив своих книжных лавок, книги, как правило, были открыты на самом интересном месте повествования. Все печатные издания проходили государственную регистрацию. В 1637 г. вышли в свет комментарии Томаса Гоббса к трудам Аристотеля, переводы Амвросия Медиоланского, Симмаха, Вергилия, Марциала и Петрарки. Также появились практические пособия, такие как The Complete Cannonie («Идеальный канонир») и The Husbandman's Practice («Советы земледельцу»). Вышли книги по навигации, медицине, акушерству, а также пьесы Джона Флетчера, Томаса Хейвуда и Джеймса Шерли. Появилось новое издание такого фольклора, как The Wise Men of Gotham («Готэмские умники»), сказки о Дике Уиттингтоне и «Старый дедушка Коль», а также новый перевод Апулея «Золотой осел», переведенное на английский язык «Руководство к благочестивой жизни» святого Франциска Сальского.

В пристанище литераторов Лондона «Дьявольская таверна», где их встречал Бен Джонсон в новом модном пабе «Роза» в Ковент-Гардене или в «Глобусе», где настенные росписи представляли Аркадию, молодые столичные джентльмены и гости из провинции обсуждали недавно появившиеся книги и пьесы. В сельских поместьях собирались общества образованных мужчин и дам, спорили о вопросах веры и философии, читали вслух свои сочинения, пели и танцевали под легкую музыку вёрджинелов и небольших, издававших низкие звуки органов, которые стали модными во многих домах. Некоторые собрания приобрели большую известность, создав себе имя. Так, в усадьбе Грейт-Тью собирался кружок сэра Фолкленда, в письмах современников описывались прелестные поместья и особняки, такие как Пенсхерст лорда Лестера, Сайон-Хаус лорда Нортумберленда, Комптон-Виньятс лорда Нортгемптона, Болсовер лорда Ньюкасла.

В простых домах ученых, священников, горожан и джентльменов гость мог насладиться доброй беседой, и ему обязательно показывали какую-нибудь редкую или антикварную вещь. Ректор Итона сэр Генри Уоттон, будучи в преклонном возрасте, часто принимал у себя своих друзей, чтобы поговорить о живописи и литературе, полюбоваться на венецианские полотна, которые украшали стены его дома, и осмотреть диковинный «шестиугольный кристалл, приобретенный в Ретийских Альпах». Его друг Исаак Уолтон, лондонский торговец скобяными изделиями, вел со своими гостями беседы о литературе и тихих радостях рыбной ловли. Лондонец Сэмюэль Хартлиб собирал вокруг себя тех, кого интересовали вопросы образования, философии и новых методов ведения сельского хозяйства. Уильям Отред, когда он был викарием в Олбери, организовал для учеников математический кружок, но время от времени он удалялся на два-три дня в свой кабинет, отказываясь от пищи и общения, чтобы решить внезапно овладевшую его воображением задачу. Поэт Уильям Драммонд, ведя уединенный образ жизни в поместье Хоторнден, затерянном среди холмов Лотиана, обсуждал вопросы поэзии и политические проблемы со своими домашними и друзьями. Поэт Генри Кинг, декан Рочестерского собора в графстве Кент, сочинял стихи, писал проповеди и собрал богатую библиотеку, которую завещал кафедральному собору.

Таково было приятное времяпрепровождение образованных дворян, священнослужителей, джентри и горожан. Чего нельзя было сказать об остальном обществе. Нравы в сельской местности довольно грубы. Разговоры велись о собаках, охотничьих соколах, лошадях, перспективах на урожай и местных земельных спорах. Вместо книг – пособия по землепользованию и охоте, учебник права, Библия, «Книга мучеников» Фокса; возможно, во время последнего посещения Лондона фермер мог купить популярные рыцарские романы «Ги из Ворвика» или «Пальмерин Английский».

Англию можно было назвать образованной страной. Школы с преподаванием латинского языка и старые образовательные учреждения, такие как Итонский колледж, Вестминстерская школа, Винчестерский колледж, недавно основанный Чартерхаус и школа при соборе Святого Павла принимали для обучения сыновей горожан и джентри, священников и лиц свободной профессии, иногда дворян. Однако чаще всего дворяне брали домашнего учителя для своих детей. Более состоятельные джентри отдавали своих сыновей в дом частного учителя; он брал обычно пять-шесть учеников, и на время они становились частью его семьи, он учил их и уделял им все свое внимание. Из таких образовательных учреждений королевства выходили выдающиеся люди.

Уроки были продолжительными, занятия начинались обычно в шесть часов утра. Еще задолго до того, как наступал день, школяры уже шли в школу, завтракая на ходу – поедая ломоть хлеба с сотами или куском сыра. Латинский язык был в основе обучения в школе; мальчики средних и старших классов, после того как овладевали латинским языком, продолжали изучать другие предметы, в том числе Закон Божий на латинском языке. Дин Ноуэлл составил «Всеобщий катехизис» для учащихся старших классов на латинском языке, который вошел в учебную программу школ с преподаванием латинского языка. Историю, географию, философию, поэзию и прозу изучали на основе трудов древней и современной латинской классической литературы. «Хроники Холиншеда», написанные на английском, или вновь опубликованные книги по истории Европы предназначались для чтения в свободное время. Объемный труд Рали «Всемирная история» был любимой книгой среди пуритан. Оливер Кромвель рекомендовал ее своему сыну Дику.

Несмотря на то что латынь продолжала оставаться универсальным языком для образованных людей и все без исключения книги были написаны на ней, это не мешало учащимся получать современные знания. Напротив, даже помогло знакомиться с европейской культурой и великими мыслителями эпохи Возрождения и Реформации. В школах с преподаванием латинского изучали труды Эразма Роттердамского, Меланхтона, Томаса Линэкра и Джорджа Бьюкенена. В некоторых школах рекомендовали изучать труды итальянского врача и философа Марчелло Палиндженио и голландского педагога Корнелиуса Шонеуса XVI в., отдавая им предпочтение перед языческими поэтами Вергилием и Луканом, комедиографом Теренцием или философом Сенекой. Большое значение имели произведения Джорджа Бьюкенена для молодых людей Англии и Шотландии. Он написал «Историю Шотландии», был автором трагедий, эпиграмм и пасторалей. Вкладом в политическую философию был его трактат De Jure Regni apud Scotos («О праве королевства среди шотландцев»), в котором он утверждал, что источником власти является народ, и выдвинул теорию ограниченной монархии.

Глубокое влияние трудов Бьюкенена в школах обеспокоило короля Иакова, и архиепископ Кентерберийский попытался популяризировать в шотландских школах стихи Артура Джонстона, недавно назначенного ректором университета в Абердине. Джонстон, который был настроен более благосклонно к королевской власти, чем Бьюкенен, снискал себе славу стихотворными переводами псалмов на латинский язык.

Латинский язык, на котором велось преподавание в XVII в., не помог добиться единообразия научного знания и мировоззрения. Большинство школяров, обучавшихся на латыни, не запомнили ничего из языческой классической литературы, кроме пары крылатых выражений. Их знания, философия и мировоззрение основывались на трудах писавших на латыни авторов предыдущего столетия. Лишь незначительное меньшинство дворян и богатых джентри разбирались в античной литературе, выезжали за границу. Они были очарованы цивилизацией Античного мира, которая пережила возрождение в эпоху Ренессанса. Им нравилось творчество латинских поэтов, присущее им живое воображение, мудрость и благородство. Они цитировали «Метаморфозы» Овидия, «Сатиры» Персия Флакка, реже – Ювенала, но больше всего – «Фарсалию» Лукана, поскольку она была проникнута стоическим и республиканским мироощущением. Сенека, популярный в Елизаветинское время, теперь вышел из моды, а Вергилий уступил место Лукану.

Новые методы обучения только обсуждались, но не применялись на практике. Сэмюэл Хартлиб готовил к публикации на английском языке труды чешского педагога Яна Коменского, и некоторые образованные люди надеялись, что известного теоретика педагогики удастся уговорить остаться в Англии.

В грамматических школах – школах с преподаванием латинского языка не учили письму и чтению. Дети дворян учились этому дома. Но нельзя сказать, что бедняки в Англии, особенно на юге страны, совсем не умели читать и писать. Работающие женщины оставляли своих детей под присмотр надомных работников – сапожника, ткача, портного, плотника. Чтобы дети сидели тихо и не баловались, их заставляли читать вслух букварь. Некоторые доморощенные учителя проявляли изобретательность: например, плотники вырезали буквы на деревянных брусках, другие для более быстрого их запоминания придумывали простейшие рифмы, выдавали призы за успехи в учебе и чередовали физический труд с занятиями. Так обучали в основном мальчиков, девочкам приходилось помогать матерям в работе. В глухое захолустье, где фермы и деревушки были разбросаны на большом расстоянии друг от друга, наведывались разъездные учителя. Эти «бродяги» обычно проводили пару месяцев в одном небольшом поселении и шли дальше. Через три или четыре года они приходили вновь и учили грамоте новое поколение учеников. Мастеровые, которые содержали школу, получали от полпенни до пенни в неделю за каждого ученика. Учитель столовался у того или иного йомена и получал подарки от благодарных родителей. Система была очень простая и примитивная, но работала достаточно исправно. Женщины-работницы были в основном неграмотны, но большинство мужчин умели читать.

Читать-то умели, но читать было нечего. В большинстве семей настольной книгой была только Библия. Многие читали также «Книгу мучеников» Джона Фокса, одну из самых популярных исторических книг в Англии. В приходской церкви хранился ее экземпляр вместе с Библией. В равнинных областях Шотландии всеобщее признание в народе снискала «История Реформации» Джона Нокса. Люди мало читали, тяжело воспринимали печатное слово, долго над ним размышляли, но зато помнили его хорошо. В приличных семьях всегда имелся катехизис, и родители заставляли своих детей тщательно его изучать. Более того, во всех школах и почти в каждой семье все пели. Женщины пели за вязанием и прядением, на скотном дворе и на кухне; мужчины – за столярным верстаком, ткацким станком, в кузнице и за плугом. Популярный учебник для обучения пению, в первую очередь псалмов, перепечатывался в течение столетия 235 раз.

Там, где было много деревень, где были города с развитой торговлей, большое влияние оказывали на жителей псалмы и Библия, книга Фокса и «История» Нокса. У простых людей в большей части Англии и в южной части Шотландии важные понятия и идеи прочно запечатлелись в душах еще в пору детства. Ветхий Завет они знали лучше, чем Новый, и неосознанно обрели мировоззрение избранного народа. К таким чертам характера англосаксов, как уверенность в себе, самонадеянность, напористость, добавился еврейский фатализм и непоколебимая вера в Бога, который стоял на их стороне в противостоянии миру.

Для власти была очевидна опасность, которая исходила от взглядов этих людей, настроенных серьезно и мысливших буквально, имевших самое элементарное образование. По этой причине власть настаивала на катехизации их детей в надежде, что удастся со временем удержать в границах, определенных церковью, их понимание веры. Постоянно предпринимались попытки добиться хотя бы какого-то единообразия в пособиях, используемых деревенскими учителями. В теории, хотя и не всегда на практике, все буквари издавались с санкции королевской власти, так что в них были только ортодоксальные молитвословия. Король Иаков попытался, правда, неудачно распространить в среде крестьянства книгу под названием «Бог и король».

Там, где преобладали кельтские языки, положение было совсем иным. Восприимчивые к чужому влиянию валлийцы отчасти привели свою национальную культуру в соответствие с английскими нормами. Значительная, если не большая часть печатных книг на кельтских языках издавалась на валлийском языке. Был составлен валлийско-латинский словарь, и два лондонских олдермена-валлийца подготовили дешевое издание Библии на валлийском языке ценой в 5 шиллингов, что было вполне по карману небогатым валлийским фермерам. Был сделан официальный перевод Книги общих молитв, а валлийский поэт и священник Эдмунд Прайс перевел на родной язык псалмы в стихотворной форме. Деятельный викарий Рис Причард вел проповеди на рифмованном валлийском языке, он упрощал текст библейской истории и даже пропевал его. Но валлийский язык уже не был языком образованных людей. Валлийские джентри говорили на английском и посылали сыновей учиться в школы, где говорили только на английском. В то же время не очень-то заботились о дочерях, и викарий Причард с возмущением говорил о подобном отношении своих соотечественников, указывая разницу в образовании английских и валлийских девушек. Дочь английского жестянщика, подчеркивал он, могла читать, в то время как дочь валлийского сквайра не была обучена чтению. Грамотность не давала преимущества тем, кто говорил только на валлийском, и бедняки редко озабочивались выучить родной алфавит. Они обходились устной речью, когда занимались своим ремеслом, отмечали традиционные праздники, пересказывали древние легенды.

Что было отчасти верно для Уэльса, в полной мере относилось к северу Шотландии или Ирландии. Бесполезно сравнивать образованного англичанина или жителя шотландских равнин и безграмотного кельта. Оба представляли не одну и ту же культуру, а различный образ жизни и мышления. Горец и дикий ирландец имели верную руку и меткий глаз, были отважны, в отличие от южан, помнили легенды и историю своей страны и устные предания. У них был свой кодекс чести, они соблюдали законы своего общества, которые существовали еще до Нормандского завоевания Англии.

Джентри в кельтских областях, даже если и хранили древнюю веру, все равно посылали сыновей учиться в английские школы: шотландцы-горцы – в Сент-Эндрюс в Абердин, ирландцы – в Тринити-колледж в Дублине. Многие молодые вожди кланов Шотландии и Ирландии получали свое образование во Франции и Фландрии, в Италии и Испании. Таким образом, хотя они и избегали прямого общения с англосаксами, но им вряд ли удавалось сохранить в неприкосновенности свои традиции. Известный ирландский поэт той эпохи Пьер Ферритер, родом с архипелага Бласкет, сочинял лирические стихи на родном языке, подражая Петрарке.

Романтики и любители древностей сожалели, что Реформация и печатное слово подавили народное воображение. Джон Обри сокрушался, что «множество хороших книг, увы, изгнали прочь все древние поверья, и божественное искусство печати отпугнуло Робина Гудфеллоу и фей». Он рассказывал, что его няня знала много баллад, в которых заключалась вся история страны, начиная от Нормандского завоевания и заканчивая эпохой Карла I. Но в 1637 г. англичане еще не забыли свои предания. В то время как одни, желая стать образованными и усваивая не совсем понятные знания англосаксов, гневно заявляли, что простой народ Англии – это потомок покоренных саксов, а вся аристократия – тираны-норманны, другие приняли на веру древнюю легенду, что Брут, правнук Энея, спас Британию, сразившись с гигантами Гогом и Магогом. По мере того как росло могущество страны, было приятно сознавать, что Британия стала теперь тем, чем некогда был Древний Рим, – законным наследником троянского величия.

Люди, даже проживая в городах, все еще во многом оставались очень близки к природе, к источникам жизни. Голоса ветра и воды, таинственные знаки на солнце и луне, расположение звезд и формы облаков, направление полетов птиц, лай собак все так же имели значение и были тайным посланием. В осенних сумерках по-прежнему бесшумно летали феи, и часто можно было видеть гоблинов. Робин Гудфеллоу, с молчаливого согласия людей, иногда оставлял трехпенсовые монеты в туфлях работящей служанки. Эльфы наказывали ленивых людей судорогами; домашний дух Билли Блинд был частым гостем северной усадьбы, это его хохот слышался в каминной трубе; речные русалки хватали за лодыжки переходившего реку вброд запоздавшего путника. Одинокий охотник, пробиравшийся через вересковые пустоши в сумерках, внезапно ощущал на себе взгляд каких-то невысоких существ со сморщенными старческими лицами. У святых источников в тенистой долине собирались бесплодные женщины и совершали обряды, которые уже были древними, когда святая Фридесвида была еще молода. Сохранялись языческие празднества, которые христиане пытались сделать своими. В канун мая дома в городах и деревнях украшали зелеными ветками, а вокруг майского дерева устраивали танцы, хотя верующие люди с трудом терпели подобные обычаи. Во время проведения языческих обрядов благословлялся урожай, из соломы сплетали куклу и торжественно проносили ее повсюду.

В пустынной местности Лохабер время от времени встречали Зеленого человека: его убили, когда еще не кончился день и не наступила ночь, и потому он не принадлежал ни земле, ни небу. Некоторые считали, что это призрак несчастного мертвеца, другие – что это один из обликов дьявола. Катастрофические природные явления с приходом христианства стали объяснять кознями дьявола. Спустя века черная магия нераздельно объединила в себе языческие и христианские верования. Дьявол в разных обличьях появлялся то в одной, то в другой области королевства. Иногда он выглядел настоящим джентльменом, таким он явился Элизабет Кларк из Челмсфорда. В другой раз Ребекка Джонс из деревни Сент-Осайт опознала его по огромным горящим глазам. Присцилле Коллит из Данвича коварный соблазнитель пообещал заплатить 10 шиллингов за ее бессмертную душу, она согласилась на сделку, но он ушел, так и не заплатив.

Если в Англии дьявол водился с самой низкой компанией, утешая бедных и голодных полоумных старух, то в Шотландии, поговаривали, у него была более приличная клиентура. С вершины стены городской тюрьмы в Эдинбурге всем проходившим мимо горожанам скалился череп графа Гоури, известного колдуна своего времени. Да и другие лорды подчас занимались подобной практикой. Дьявол разъезжал с лордом Карнеги в карете, запряженной шестеркой лошадей, по проселочным дорогам, где не мог проехать ни один экипаж. Сэр Джон Колкун из Лусса соблазнил свою свояченицу леди Катарин Грэм, и беглая пара нашла прибежище в Лондоне; их семейства были потрясены, узнав об этом, и все сошлись во мнении, что тут не обошлось без колдовства и дьявол приложил к этому руку. Какая магия процветала среди кельтов, сказать сложно, но англичане и жители равнинной Шотландии явно опасались их темных сил. А вот ирландцы – об этом было известно наверняка – могли при помощи заклинаний вызывать испарения из своих болот, которые уничтожали целые армии.

Граница между знаниями крестьян, приобретенных на практике, и черной магией была почти незаметной. Вообще-то опытный знахарь, мужчина или женщина, который знал искусство врачевания травами, мог произносить заговоры, изгонявшие болезнь, умел бороться с зубной болью, сводить бородавки, облегчать роды, не считался колдуном, по крайней мере в Англии. В Шотландии же, где вера была более суровой, все обряды и заговоры вызывали подозрение. И женщины, произнесшие старое заклятие, или коснувшиеся бока больной коровы синим камнем, или замеченные в ином странном поведении, могли ответить по закону.

«Исцеляющее прикосновение» было старым английским верованием. Власти иногда принимали меры против тех, кто заявлял, что имеет этот дар, поскольку исцелять прикосновением было священным правом только короля. В народе верили, что так исцелять может исключительно «седьмой сын седьмого сына». Подобный целитель практиковал в окрестностях Лондона. Коллегия врачей рассмотрела его методы лечения и заявила, что мошенничества в его действиях нет и он даже не был седьмым сыном. Таковым был мальчик пяти лет из Сомерсета, которого водил от деревни к деревне отец, и он излечивал многих. Ему не платили денег, лишь одаривали леденцами, лентами и прочими подарками. Епископ Бата, рассмотревший это дело, был снисходителен: он сделал предупреждение отцу и отправил обоих домой.

Борьба с предрассудками и сомнительными методами лечения была лишь небольшой частью стоявшей перед королем задачи. В вопросе черной магии он показал себя человеком просвещенным. Например, вмешался и спас от судебного преследования группу женщин из Ланкашира. Но его основной высокой задачей было способствовать утверждению правой веры и правильной религиозной практики среди всех своих подданных.

Для короля Карла церковь была душой государства, без которой его политическое тело стало бы инертным и безжизненным. На этом спокойном и внешне успешном этапе его жизненного пути его чувства к церкви проявились в полной мере. Он преисполнился непреклонной решимостью покончить со всеми ее противниками и заставить народ следовать ее канонам. Но всегда такому его отношению была присуща духовная страстность. Его церковная политика была следствием не холодного расчета, а твердого убеждения, он был готов умереть за него.

В 1637 г. было даже трудно представить, что от короля потребуется подобная жертва. И все же, если бы такой гипотетический вопрос и был перед ним поставлен, он не колебался бы в ответе. Когда Карл был еще принцем, то сказал своим друзьям, что не смог бы стать юристом, и объяснил это так: «Я не могу ни защищать зло, ни уступать в добром деле».

Это чувство отразило очень точно темперамент короля, и его «нежелание уступать» означало, что он не поддастся ни на какие уговоры ни в каком случае. В это еще безоблачное для него время подобное поведение выглядело случайным упрямством, тем более что круг вопросов, по которым король имел свое мнение, был еще довольно незначительным. Хотя были печально известны его неуверенность и колебания при решении спорных дел, что многих обескураживало, но в вопросе церкви он был непоколебим. Она была главной опорой его жизни, и он был глубоко убежден в истинности единственной в своем роде церкви Англии.

Карл был сложен из того прочного материала, из которого создаются мученики, но не те, экстатические и импульсивные, стремящиеся к смерти и чей век короток. А мученики, твердо и терпеливо идущие по долгому, растянутому на годы пути к своей цели, который может привести их к гибели. Трудно понять и невозможно правильно оценить ту ситуацию, которая сложилась в Англии, если не принять во внимание в качестве ее неотъемлемой части эту черту характера короля Карла. В 1637 г. действия короля могли рассматриваться как попытка укрепить власть короны за счет усиления власти церкви. Но и это было еще не все, так как, когда стало ясно, что предпринимаемые действия возымели обратный эффект, что политика короля вела не к укреплению королевской власти, а к смертельной опасности войны, даже к его гибели, король не собирался уступать.

Карл был первым королем, который воспитывался с детства в лоне англиканской церкви. Его предшественники входили в церковь уже в зрелом возрасте, для них она была как бы необходимым каркасом, на котором держалась их вера. Карл же впитал ее вероучение, когда был еще наивным ребенком. Англиканская церковь была для него, в отличие от каждого из его предшественников, установленным раз и навсегда порядком вещей.

В первый раз англиканская церковь имела своим главой Защитника веры, который никогда не рассматривал возможность защищать любую иную веру. Словно в ответ на заботу столь преданного ей монарха церковь пережила расцвет и обрела новую красоту, обогатилась новым словом, новыми формами и стала поистине святой. Королю были знакомы в самом начале его правления осторожная аргументация Ланселота Эндрюса и грозные обличения Джона Донна. Но теперь благородное пасторское вдохновение дышало в проповедях молодого поколения деятелей церкви – Джереми Тейлора, Генри Хэммонда, Уильяма Картрайта. Многие из них были поэтами, тонкое понимание красоты было присуще их размышлениям и молитвам, которые они сочиняли. Их было меньшинство, талантливых людей не так много. Но они дали импульс развитию англиканского сообщества, который не погас. Они любили скромную неброскую красоту своей церкви, не похожую ни на отличавшуюся пышным великолепием Римскую церковь, на на агрессивную церковь Женевы.

Правой рукой короля был архиепископ Уильям Лод, которого он всегда поддерживал и любил. Отцу короля коротышка Лод не нравился, он считал его назойливым и не продвигал по службе. При короле Карле Лод сначала был назначен на Лондонскую кафедру, а затем переведен на кафедру в Кентербери.

Человек высокообразованный, твердо придерживавшийся обряда и иерархии, Лод был скорее сторонником наведения внешнего порядка в церкви, чем истинным реформатором, но это был архиерей энергичный, который все четко видел. Его идеалом была строго организованная и исправно функционирующая церковь с мудро устроенной иерархией. Соответственно службы должны проводиться согласно унифицированному обряду, а все прихожане были бы единым послушным стадом. Этот взгляд на церковь разделял и король. Он стал краеугольным камнем личного глубокого уважения и дружбы между этими людьми. Вследствие таких отношений Карл старался не замечать отдельных промахов архиепископа. Однако многие участники Королевского совета смотрели на них более критическим взглядом. Они находили, что Лод доставляет беспокойство, что он бестактен и плохо воспитан. Сын торговца из Ридинга так ничего и не смог поделать со своим экзальтированным поведением. А его внешний вид – «низкорослый человек с красным цветом лица» – мог вызвать только неприятие. Он был раздражителен, упрям, в споре срывался на крик и нетерпеливо хлопал в ладоши. У него не хватало ума избегать абсурдных ситуаций, и его враги зло потешались над ним, за что их можно простить. Когда при освящении церкви Сент-Кэтрин Кри прозвучали торжественные слова из 23-го псалма «Поднимите врата вечные, и войдет Царь славы», как тут же вошел тучный коренастый Лод. Но, несмотря на все его недостатки, в нем чувствовалось некое подобие величия. Он был самоотверженным и целеустремленным в своей преданности вере и своему долгу. Подобно королю он действовал во имя не того, что считал целесообразным, а того, что считал, по своему мнению, истиной. И так же как и король, ни за что не отказался бы от этого.

Под влиянием короля и архиепископа все заботились о внешней красоте церкви. Иниго Джонс проектировал небольшие церкви в ренессансном стиле и перестраивал старые. При этом пристроенные итальянские фасады и портики никак не гармонировали с основной архитектурой здания. Развивался новый гибридный стиль, названный лодианской готикой. Возродился интерес к церковным облачениям и мебели всех видов, начиная от кафедр и заканчивая купелями.

Небольшие органы, которые были привезены из Германии, позолоченные и украшенные резьбой, появились в частных молельнях, церквях и кафедральных соборах. Поощрялось занятие церковным пением; композиторы сочиняли новую музыку для королевской часовни и хоров кафедральных храмов.