Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8

К счастью, она была спокойна и рана была чистая, навылет, но кровь текла сильно. Под ее наставлением и с помощью московца я ее забинтовал, грубо кругом ноги и талии, и наши санитары понесли ее в лавру, как и всех остальных наших раненых. Четыре санитара с носилками были из лавренской больницы, они работали не унывая.

Ночь прошла тихо. На разведку пошли другие, и я прикорнул за грудой мешков. Проснувшись, я услышал разговор моих соседей. Один говорил:

– Вряд ли у красных общее командование. Командуют командиры частей.

– Да это и у нас тоже.

– У нас нечем командовать.

– В Киеве же был штаб Драгомирова.

– Да где он?

– Черт его знает!

– Слышно, что у них есть артиллерия, я несколько раз слышал ее вчера. Если б кто командовал, они могли бы разнести нашу бригаду.

– Да почем вы знаете, что это их артиллерия?..

Я встал и пошел вымыться под краном во дворе Арсенала. К моему удивлению, там стояла полевая кухня и повара копошились вокруг нее. Я подошел спросить, откуда они появились. Оказалось, кто-то прислал их с той стороны моста, они были петербуржцы. Час спустя по очереди вся наша смешанная команда и группы с «собачьей тропы» вытянулись в хвост у кухни.

Все утро слышалась сильная стрельба и артиллерийская пальба где-то в Киеве и на «собачьей тропе». Говорили, что бой идет на Подоле.

Часов в одиннадцать появился взвод, оказалось, кексгольмцы, пришли с той стороны моста. Говорили, что скоро подойдут остальные части роты.

Настроение у всех поднялось. Борзненко продолжал командовать всеми частями. Пришел и полковник Зайцев. Его флегматичная манера имела замечательно успокоительное влияние на защитников.

– Хм-м… смотрите, сколько они оставили убитых. Вы их и без пополнений держали. Скоро нужно будет из дворцовых садов выкинуть. Они мозгами не шевелят. Жалко, хорошая у них пехота, и смотрите, как они ее растратили.

Около часа опять появилась цепь. Как и раньше, они подготовили атаку ураганным огнем. Борзненко не было, он пошел на «собачью тропу». Как и за два прошедших дня, мы огня не открывали. Они двигались медленно, меняли направления и вдруг бросились в атаку. Наш огонь их сперва не остановил, и первая поредевшая цепь уже была меньше чем в пятидесяти шагах от нас, когда с нашего правого фланга кексгольмцы бросились в атаку. За ними пошли и мы, и московцы. Но цепь их смялась, вторая цепь сначала двигалась вперед, потом вдруг повернулась, их пулеметы открыли огонь в смешанную кучу и били не только нас, но и своих.

Наши стали отступать, но и красные бежали. Как ни странно, у кексгольмцев был всего только один убитый и четыре раненых. У нас и московцев было только два раненых. Таращанцы опять оставили больше 30 на поле сражения.

На площади теперь было 216 трупов. Ветер перешел на юг, и вонь усиливалась.

К трем часам подошли три взвода кексгольмцев[260 - Лейб-гвардии Кексгольмский полк. Возрожден в Добровольческой армии. Летом 1919 г. имел 2 роты в 1-м батальоне 2-го Сводно-гвардейского полка, 12 октября 1919 г. сформирован батальон в Сводном полку 3-й гвардейской пехотной дивизии (две роты действовали отдельно). Командиры рот: штабс-капитан (капитан) Малюга, капитан Черногорцев, капитан Хилинский, капитан Иваницкий 1-й. Начальник команды: капитан Цехоцкий 1-й. В Русской Армии с августа 1920 г. составлял роту в 3-м батальоне Сводного гвардейского пехотного полка. Из полка в белых армиях всего воевало 77 офицеров, в т. ч. 67 на Юге, 6 в армии адмирала Колчака, по 2 на Севере и Северо-Западе. Полковое объединение в эмиграции – «Общество офицеров л.-гв. Кексгольмского полка» (Сараево, Югославия; входило в состав IV отдела РОВС), образовано в начале 1922 г. Председатель – генерал-лейтенант Б.В. Адамович, старшие полковники групп: генерал-лейтенант В.К. Витковский (Париж; к 1951 г. – председатель объединения), генерал-майор барон Н.И. Штакельберг (Варшава; к 1951 г. – почетный председатель объединения), полковник Е.Л. Янковский, полковник К.А. Цабель (Белград); к 1951 г. заместитель председателя – полковник В.И. Гапонов, секретари – капитан В.А. Парис, капитан М.Д. Малавский. На 1939 г. насчитывало 40 человек (в т. ч. 17 во Франции, 6 в Париже), на 1949 г. – 11 (2 в Париже, 3 в США), на 1951 г. – 22 (4 в Париже), на 1958 г. – 16 (5 в Париже). Издавало журнал «Кексгольмская быль» (вышло 2 номера, редактор – полковник Е.Л. Янковский).] и два взвода петербуржцев[261 - Лейб-гвардии Петроградский полк. Возрожден в Добровольческой армии. Летом 1919 г. имел 2 роты во 2-м батальоне 2-го Сводно-гвардейского полка, 16 сентября 1919 г. сформирован батальон в Сводном полку 3-й гвардейской пехотной дивизии (две роты действовали отдельно). Командиры батальона: полковник Мельвиль (с сентября 1919 г.), полковник С.А. Апухтин (на 24 октября 1919 г.). Командиры рот: капитан Молчанов, капитан Волошинов, штабс-капитан (капитан) Маслов, штабс-капитан Роснянский, капитан Блажнов. Начальник команды: капитан Белявский. В Русской Армии с августа 1920 г. составлял роту в 3-м батальоне Сводного гвардейского пехотного полка. Полковое объединение в эмиграции – «Главное объединение л.-гв. Петроградского полка» окончательно сформировано к июлю 1932 г. (Белград, затем Париж, а также отдел в Бельгии). На 1949 г. насчитывало 20 человек (в т. ч. 5 в Париже, 1 в США), на 1951 г. – 19, на 1958 г. – 9 (3 в Париже). Председатели (возглавляющие): генерал-лейтенант В.А. Рустанович, полковник Д.Г. Лучанинов, генерал-лейтенант А.В. Беляков, полковник Б.Н. Свежевский; генеральный секретарь – полковник Лисовский, помощник генерального секретаря – полковник С.Г. Лучанинов 1-й (к 1951 г. начальник Парижского центра, к 1962 г. заместитель председателя объединения), председатели групп: полковник Д.Г. Лучанинов 3-й (Париж), полковник М.А. Микулинский (Брюссель; к 1951 г. хранитель музея), представитель в Югославии – полковник К.Ф. Петров, в США – полковник В.И. Кавернинский.]. Эти два были отправлены на «собачью тропу».

Борзненко и командиры пришедших частей пошли на двор арсенала, как видно, советоваться. Большевики больше в этот день не появлялись. Три взвода кексгольмцев куда-то ушли.

Когда стало темнеть, вдруг раздалась пулеметная стрельба, но не по нас, и раздалось «Ура!» где-то справа. Борзненко выскочил за баррикаду и повел нас в атаку. В полутьме трудно было сказать, что происходило. Мы бежали, спотыкаясь о трупы, по направлению к решетке. Пули свистели повсюду. «Ура!» раздавалось со всех сторон. Решетка оказалась поломана. Через минуту мы были в саду. Куда красные делись, я не знаю. Мы прошли шагов пятьдесят, и цепь наша остановилась. Мой сосед оказался кексгольмец. Я его спросил, откуда он. «Мы справа обошли».

Мы лежали за каким-то пригорком, и в темноте, усиленной деревьями, впереди ничего не было видно. Пули свистели откуда-то. Потом все затихло.

Трава была мокрая, и стало холодно. Не знаю, сколько времени прошло. Какой-то офицер остановился за мной и говорил с кем-то, кого я не видел, тихим голосом. Единственное, что я слышал, когда он уходил: «Ну, подождем до рассвета».

Я очень устал и задремал. Просыпался несколько раз. Была тишина. Рядом лежал кексгольмец, а с другой стороны один из наших, капитан. Когда я увидел, что он не спит, я его спросил:

– Что это мы делаем?

– Не знаю, завтра, наверно, ударим в Киев.

– А куда красные делись?

– Да бог их ведает! Наверно, где-нибудь в саду засели.

Мы поговорили о последних трех днях.

– М-м-м… нам посчастливилось, ротмистр Борзненко выбрал великолепную позицию, а большевики сдурили.

Капитан оказался по имени Казанович, Вятского пехотного полка. Он лежал в госпитале в Киеве с раной в ногу. Как и я, старался выбраться из города и встретил Борзненко. Он мне стал рассказывать про Борзненко. Оказывается, Борзненко, когда пришли большевики, был арестован. Его и многих других повели на расстрел на край обрыва. В момент, когда чекисты открыли огонь, он решил, что все равно умирать, и бросился с обрыва. Падая, зацепился за какой-то куст и замер. Когда чекисты ушли, он очень осторожно слез со скалы, хотя и повредил себе ногу и руку, и укрылся до прихода белых.

Как только стало рассветать, мы начали двигаться вперед. Сперва шли через парк, затем свернули и оказались на Александровской. Тут никого не было, но мы остановились и стали бесконечно кого-то или чего-то ожидать. За нашей спиной вдруг открылась стрельба, это где-то было в Дворцовом саду, там были кексгольмцы.

Я был страшно голоден и промерз. Время шло, и ничего у нас не случалось. Вдруг по направлению Липок разыгрался бой. Только потом узнали, что 3-й офицерский отряд с московцами и петербуржцами, поддержанные еще какими-то отдельными частями, перешли в наступление. Загремели орудия, чьи не знаю, и в то же самое время с Подола послышалась трескотня пулеметов и винтовок.

Вдруг вниз по Александровской покатил мимо нас броневик, и пять минут спустя – открытый автомобиль, в котором стоял очень красивый моложавый генерал в серой кубанке и светло-серой черкеске с белым бешметом.

– Кто это? – спросил я московца.

– Генерал Неледин, он бригадой командует.

Все было непонятно и удивительно. Сейчас же после этого мы пошли шеренгой по обе стороны Александровской на Царскую площадь и повернули на Крещатик. Тут летали пули, и впереди перебегали от дома к дому красные. Мы не отвечали на их огонь, а продолжали двигаться вперед. Дойдя до Бибиковского бульвара, мы вдруг оказались под перекрестным огнем, стреляли в нас и со стороны Бессарабки, и с Бибиковского бульвара. Тут мы засели. Вдруг из Бессарабки и посыпались красные. Теперь они оказались под перекрестным огнем и стали сдаваться. Скоро за ними появились 3-й офицерский и гвардейцы. Но большинство красных вытянулись и самое сильное сопротивление оказали на бульваре. Тут они цеплялись за каждую возможную позицию, оставляя ее, только когда мы ее обходили или выбивали штыками.

Я абсолютно не знаю, было у нас к тому времени центральное командование или все действовали сами по себе. Например, куда делся генерал Неледин в своем автомобиле и куда делся броневик. Почему у нас не было никакой артиллерии и даже пулеметных команд, тоже было непонятно.

К четырем часам мы были уже на Брест-Литовском шоссе. Перед нами была какая-то площадка и на той стороне, на углу, еврейское кладбище. Красные засели за стеной. Одна из наших частей пошла в обход.

Мы бросились в атаку через площадку, более как дивертисмент, и сразу же отошли. Во второй полуатаке вдруг что-то хватило меня в живот и сбило с ног. Было страшно больно. Я лежал лицом к мостовой и одним глазом видел отходящих наших. У меня в голове промелькнуло: неужели оставят меня тут?

Я решил лежать не двигаясь. Я заметил, что рука, которая была подо мной, в крови. Моя фуражка, которая каким-то образом очутилась в госпитале, хотя, когда меня ранили под Комаровкой, была в моем отдельном вьюке, теперь лежала на земле футах в шести. Пули визжали над головой. Неужели про меня забыли? Неужели думали, что я убит? Я боялся потерять сознание.

Мне показалось, что прошло по крайней мере час или два. Трескотня вдруг перестала. Я приподнял голову – никого не было. Я испугался, хотя должен признаться, что дрейфил все это время. Вдруг услышал голоса. Я приподнял голову, и сейчас же два человека подняли меня и положили на носилки на спину.

Было невероятно больно, и я подумал, что мне разорвало кишки. Увидел, что надо мной стоят два санитара с красно-крестными повязками на рукавах. Один из них расстегнул мне рейтузы и поднял рубаху. «Это ничего», – и понесли. Через минуту я был в автомобиле «Скорой помощи». Покатили куда-то.

Я не помню, как мы приехали, как меня перевязали. Пришел в себя в маленькой палате. Горели электрические лампы. Подошла очень красивая, стройная, молодая сестра.

– Вы что, Конного или Кавалергардского полка? Как вас зовут?

Я посмотрел на нее с удивлением:

– Почему вы знаете, что я одного из этих полков?

– Очень просто, – сказала она, засмеявшись. – По погонам. Мой брат – желтый кирасир.

– Где это я?

– В лавренской больнице. Вам посчастливилось, очень легкая рана.