Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

У гробницы фельдмаршала Кутузова серыми тенями никнут знамена. Эхо осторожных шагов нарушает тишину.

Одни лампады во мраке храма золотят
Столбов гранитные громады…

Я вышел на ступеньки собора со светлым чувством принятого причастия…

В тот же день я обследовал еще раз театр предстоящих действий и сделал важное открытие: в одном из соседних с Партклубом домов есть проходной, очень извилистый двор с Мойки на Большую Морскую. Это открывает новый – более выгодный – путь отступления.

Надо было действовать теперь же: мы и так пропустили зря несколько дней. Деньги почти кончались: разъезды на извозчиках, дорогой консервный стол, постоянный коньяк, необходимый под дождем в лесу, совершенно расстроили наш не рассчитанный на длительное пребывание в СССР бюджет. Сегодня разменяли половину нашего золотого фонда: три царские золотые пятирублевки. Оставались еще три золотых, но мы хотели их оставить на память.

Ровно в 8 ч 50 мин мы подошли к дверям Центрального Партийного Клуба… Минута раздумья, даже секунда – как перед броском в воду с многосаженной высоты – и я, мельком оглянувшись на своих приятелей – их лица, немного бледные, выражали энергию и суровую решимость – оттолкнул тяжелую дверь…

Полутемный вестибюль… Роскошь… Ковры… Налево – лестница наверх; направо – вешалка. Большой стол с лампой под колпаком; за столом женщина лет тридцати с крайне несимпатичным, наглым и, я бы сказал, преступным лицом (это была, как мы после узнали, товарищ Брекс).

Мы растерялись… По расчету, Дима должен был «бить по черепу» первого остановившего нас в вестибюле, но перед женщиной Дима застыл в оцепенении… Я тоже был смущен. Только через несколько мгновений я почувствовал какой-то внутренний толчок и решительно подошел к коммунистке, изобразившей из себя вопросительный знак.

– Вам что здесь надо, товарищ?

Я просил развязно:

– Где тут идет заседание по переподготовке деревенских пропагандистов?

– А вы кто такие?

– Коммунисты.

– Второй этаж, первая дверь направо. Распишитесь в этой книге, товарищи, напишите фамилию и номер партбилета… Пальто оставьте здесь на вешалке…

Я обмакнул перо и написал: «Федоров – № 34». Написал и сразу сообразил, как глупо было указывать такой маленький № партбилета. Сергей сделал еще хуже и чуть не погубил все наше дело: вынув из кармана фальшивый партбилет, грубо сделанный за границей, отличающийся даже обложкой от подлинного партбилета, он предъявил его товарищу Брекс.

– Что это у вас за билет, товарищ? – заинтересовалась последняя. – Разве у нас такие билеты?

– Да мы ведь московские… – пробормотал невразумительно Сергей.

Я решил торопиться, подошел к вешалке и снял плащ. Дима и Сергей тоже стали снимать плащи. Получился новый пассаж: мы не ожидали, что надо будет раздеваться, и потому часть боевого снаряжения находилась у нас в карманах плащей… Пришлось чуть ли не на глазах тов. Брекс перекладывать оружие друг у друга за спинами… К счастью, «битая в темя» коммунистка не заметила и этого.

Стали подниматься по лестнице…

Голова, мозг вряд ли сознательно работали начиная с того момента, как я открыл дверь и вошел в вестибюль Партклуба. Все окружавшее – мебель, люстры, лестница, лицо тов. Брекс, вешалка – все поплыло в тумане… Лишь какие-то внутренние, подсознательные толчки диктовали действие… Это был могучий, проснувшийся в глубине моего «я» звериный инстинкт…

Лестница в два поворота и – тяжелая, высокая, со старинной ручкой белая дверь… Я решительно распахнул ее и заглянул в комнату… Посреди огромной, блестевшей зеркалом паркета комнаты, за круглым столом сидело человек семь товарищей, из коих две или три женщины… Я закрыл дверь и повернулся к Диме и Сергею.

– Не стоит… Их слишком мало… Не по воробьям же стрелять из пушек…

Пошли назад… Спустились мимо тов. Брекс.

– Что это вы так скоро, товарищи? – заскрипел ее неприятный голос.

– Да нам, оказывается, не туда; нам в район. Мы ведь здесь ничего не знаем… из провинции мы… – объяснил я.

В дверях Партклуба стоял молодой красивый офицер «Чона» и холодно проницательно смотрел на нас… Мы вынырнули из подъезда и быстрым шагом пошли по Мойке к Невскому…

Я оглянулся раза два… Погони не было… Кажется, все сошло благополучно.

В душе сразу воцарилась реакция – сказалось огромное напряжение нервов… Досада на неудачу, на медлительность и нашу растерянность заполнила все мое существо.

Мы как-то машинально перешли мост и пошли по Невскому к Гостиному двору.

День был полон неожиданных событий…

Когда мы остановились у какого-то ларька против Гостиного двора, чтобы утолить жажду, меня сзади окликнули:

– Ларионов!

Я с ужасом оглянулся: ко мне подходил мой старый школьный друг Н. Он был в форме…

– Ты какими судьбами здесь? Ведь говорили, что ты, – он понизил голос, – был в Белой армии и за границей?

– Да… я приехал сюда на пару дней…

– Ну, как поживаешь, что делаешь?

Н. стал подробно и оживленно рассказывать о себе… Шагах в двадцати за нами шли в полном недоумении Дима и Сергей с портфелями, набитыми гранатами Новицкого, а почти рядом с ними шли два спутника Н. в такой же форме, как и он…

Я старался меньше рассказывать и больше расспрашивать о школьных товарищах…

– К. был красным офицером, служил в гаубичной батарее и застрелился года два тому назад… В. женат, служит, имеет двух детей и страшно бедствует… Р. – коммунист.

Рассказал и я ему бегло о наших общих друзьях в эмиграции… По-видимому, он что-то сообразил, так как почти не расспрашивал о моей личной жизни…

У Аничкова моста мы крепко пожали друг другу руки и разошлись – каждый своей дорогой… Дороги наши были действительно различны… Через три месяца, когда в советской печати появилась моя фамилия, бедный Н., вероятно, пережил неприятные минуты, вспоминая встречу у Гостиного двора…

В вечернем трамвае давка. На остановках хвосты служащих и рабочих. Меня совсем сжали на задней площадке. Изворачиваюсь, как угорь, спасая тонкое стекло баллонов с газами. Нажми на мою грудь чье-нибудь плечо и… скандал получился бы незаурядный…

У дверей Нар дома под навесом прячется публика от дождя. По-видимому, заседание по вопросу о «снижении цен» началось, так как входящих больше нет. Впрочем, вот две женщины в «коже» и красных платках на голове входят в обширный вестибюль оперы…

Сказав спутникам: «Ждите меня у подъезда», я направился за этими двумя женщинами в вестибюль.

У входа на главную лестницу женщин остановили: четверо чекистов в форме склонились над их пропусками…

Я тотчас вынырнул из подъезда…

– Четверо – это много… – решил я. – Правда, внезапность на нашей стороне, но, покуда мы будем расчищать себе дорогу в зал, в зале уже начнется паника, толпа хлынет на лестницы… Так что даже в случае прорыва через контроль нам все же вряд ли удастся бросить бомбы в зале… Будь нас человек хотя бы шесть, «пленум ленинградского совета» был бы в этот июньский вечер взорван…

Дима сказал:

– Если прикажешь, я готов – мне все равно, где и как… Всюду одинаково угробят…