Оттенки моего безумия

В сотый раз мысленно повторяю, что я ужасная подруга.

– Я хочу продать дом, – неожиданно говорит мама, когда я стою у плиты, а она сидит на веранде. Ее голос доносится сквозь открытую дверь.

Лопатка в моих руках падает на пол. Что?

– Что? – озвучиваю я свою мысль.

– Я хочу продать дом, – повторяет она.

Я не могу поверить своим ушам. Мама всегда утверждала, что у нее духу не хватит это сделать, ведь, по ее мнению, в доме по-прежнему обитает кусочек папы. Я собираюсь потребовать у нее объяснений, но слова застряли в горле, я открываю и захлопываю рот, как рыба на суше, а мама тем временем проходит в кухню. Держась за дверной косяк руками, она смотрит на меня и понимает, что своим заявлением лишила меня дара речи.

– Я знаю, что со мной не все в порядке, – шепчет мама, у нее наворачиваются слезы. Я сглатываю. – Я не могу постоянно держаться за прошлое. Неделю назад, когда ты уезжала от меня, я подошла к окну и увидела, как ты плачешь.

– Мам…

– Я не хочу быть для тебя обузой.

Я кидаю поднятую лопатку на стол и подхожу к ней.

Положив руки на ее плечи, говорю:

– Ты никогда не была для меня обузой. Я люблю тебя, и мне очень нравится проводить с тобой время, мам. Не смей думать, что ты доставляешь мне неудобства.

Мама убирает мои руки со своих плеч и, обойдя меня, садится на стул. Ее руки, сцепленные в замок, лежат на столе, а взгляд сверлит стену.

– И все же я хочу продать этот дом. Он слишком большой для меня. Надо идти дальше, вроде так говорят? Несмотря ни на что, мой разум еще не угас, Хейли, пусть он слаб, но… Я жажду избавиться от прошлого.

– Ты вправе поступать так, как велит тебе сердце. Но… ты уверена, мам? Такой красивый дом с радостью купят. Ты не будешь жалеть о содеянном?

Она качает головой:

– Если я буду жалеть обо всем, то сойду с ума намного быстрее.

Ответить мне нечего, у меня нет никаких слов. Но я безумно рада. Мой единственный родитель хочет идти дальше, а это значит, что у нас обеих есть надежда на то, что мы вновь станем нормальной семьей.

* * *

С друзьями мы встретились у входа в университет ровно в одиннадцать и сейчас направляемся к левому крылу. Мы молчим, напряжение после последней встречи рассосалось, видимо, не до конца. Я кусаю губы, шагая за Рамоной с Заком. Мы останавливаемся, чтобы посмотреть, нет ли поблизости нашего старенького охранника. Никого.

Пробравшись мимо массивных входных дверей, мы поворачиваем за угол и оказываемся у левого крыла. Я поправляю рюкзак на плече и бегу к Заку. Мне хочется крикнуть, чтобы мои спутники шли медленнее, но сдерживаюсь. Когда они нервничают, то очень быстро ходят.

Оказавшись у нужного места, мы снимаем рюкзаки и кидаем их на землю. Садимся на корточки и достаем баллончики, по-прежнему внимательно озираясь. Я волнуюсь сильнее всех. То, что мы собираемся натворить, – немыслимо! Это безумие, и в какой-то момент я хочу прокричать об этом вслух.

– Почему ты не брала трубку? Я звонил тебе два раза, – интересуется Зак, выкладывая баллончики и ставя их в ровную линию.

За весь день я ни разу не вспомнила о телефоне. Наверное, пришла в комнату и швырнула его куда-то, а когда поехала к матери, то не взяла с собой. Мобильник был последним, о чем я могла думать в то время. Сейчас же я на всякий случай проверила карманы пальто, но телефона так и не обнаружила.

– Наверное, оставила в комнате. Давайте разрисуем эту крошку, – говорю я, смотря на стену и легонько потряхивая баллончик, – если услышите шорох, делайте ноги, хорошо?

Друзья кивают.

Мы делим большую стену на три части. Без перчаток не слишком удобно, я к ним привыкла. Но они повторили судьбу телефона, оставшись в общежитии. Почему я вообще выложила их из рюкзака?

Взболтав краску, я представляю будущую картину и приступаю к делу. В этот раз я решаю изобразить свою мать в молодости. Если удастся обойтись без последствий, то она навсегда останется на этой стене, взирая на придурков, которые любят мочиться на стену и тушить об нее бычки.

– Как мама? – интересуется Рамона, поправляющая кепку свободной рукой.

– Хочет продать дом, – признаюсь я.

– Серьезно? Но ведь он ей дорог, она же говорила, что там живет кусочек твоего папани, и все такое прочее, – тараторит Зак, и мне требуется время, чтобы его понять.

– Она хочет идти дальше, думает, что, если избавится от дома, в котором хранится память об отце, ей станет легче. Я не собираюсь ее отговаривать, может, маме действительно станет легче, – объясняю я.

Нагнувшись, я беру другой баллончик. Красок почти не осталось, скоро придется потратиться. Мы очень много рисуем и почти всю стипендию тратим на краски. Особенно я, потому что занимаюсь не только граффити, но иногда рисую на ватманах, в альбомах, тетрадях. Живопись – одна из главных частей моей жизни. Это не просто хобби, и кажется, я уже упоминала об этом.

– Если это поможет твоей маме с… – начинает Рамона, но тут же замолкает.

– С сумасшествием, – помогаю я. Не стоит стесняться правды.

– Да, с ним – Она откашливается. – Это будет просто прекрасно!

– Соглашусь, – кивает Зак.

Отойдя от своей работы, он поднимает баллончик с другим цветом и останавливается, смотря на мою часть стены.

– Кого ты рисуешь? – спрашивает он.

Без промедления отвечаю:

– Маму в молодости.

Рамона перестает рисовать и подходит к Заку. Они разглядывают начало моего рисунка, но он все равно непонятен. Я вижу на их лицах сожаление. Я рисую молодую маму, нормальную маму.

– Эй, что за кислые лица? Прекращайте, – улыбаюсь я. Оба тут же поворачиваются ко мне. – Я знаю, вы хотите сказать, что вам очень жаль. Но не надо, все нормально.

Хотя ничего не нормально. Моя жизнь рухнула после смерти отца.

– Хулиганите? – слышится недалеко от нас знакомый голос.

Повернув голову вбок, мы видим четырех «братьев». Ник стоит, облокачиваясь на перила. Дез что-то клацает в телефоне, Блейн наблюдает за мной, покуривая сигарету, а Джаред сидит на ступеньке. В темноте сложно разглядеть, чем он занят. Мы даже не услышали, как они приблизились.

– Что вы здесь делаете? – спрашивает Зак, не скрывая презрения.

От его тона Ник улыбается шире.

– То же, что и ты, малыш, – хулиганим, – отвечает он.

От слова «малыш» на шее Зака выступают вены. Он взбешен. Логично. Я бы тоже не была в восторге от такого обращения.