Ветер любви

* * *

Моя мать была высокой, с острым взглядом и уверенной походкой. Седые густые волосы всегда были уложены в сложную прическу, напоминающую о моде, давно забытой молодыми женщинами. Спину она держала прямо, движения отличались упрямой решительностью, одновременно ее походка была легкой и изящной. Мать не ела сливочного масла, считая, что оно вредит фигуре и мыслительному процессу, и думала, что умный человек не страдает лишним весом.

Дома мама всегда была хорошо одета. Она любила платья из тонкого шелка нежных тонов. Особенно ей нравилось темно-фиолетовое маркизетовое платье с небольшой пелериной. В минуты хорошего настроения она садилась за пианино, наигрывала мелодичную песенку и тихонько пела. А я, забившись куда-нибудь в уголок, сидел, слушал и любовался своей мамой, лучше которой не было на всем белом свете.

Как многим хорошим в себе я обязан ей! Она была младшим ребенком в большой, образованной семье. Ее старшая сестра Флора хорошо играла на пианино и прекрасно пела. Когда ей исполнилось семнадцать лет, отец повез Флору в Москву на прослушивание в консерваторию. Педагоги сказали, что у девушки редкого тембра голос, и ей непременно надо учиться. Так сестра мамы стала студенткой Московской консерватории и домой приезжала только на каникулы.

В эти дни Лала, младшая и самая любимая сестренка, не отходила от Флоры, и та уделяла ей много времени: учила ее играть на пианино, петь забавные детские песенки. А когда Лале исполнилось пятнадцать лет, девочка недельки на две-три навещала Флору, и та знакомила ее с огромным городом: водила по музеям, по концертным залам, в театры.

Окончив консерваторию, Флора вышла замуж за музыканта, и их вместе направили в Свердловский оперный театр. Видеться родные сестры стали очень редко. В начале совместной жизни с отцом моя мама хотела обеспечить себе независимость, и ради этого была готова на все. С моим отцом они ссорились каждый день. Он в такие моменты говорил ей все, что в голову приходило, стараясь задеть ее как можно больнее. Словесные оскорбления отца причиняли ей боль, сравнимую с физической. Отец обвинял во всех своих несчастьях жену, а не Аллаха или себя. Чем грубее он был, тем острее она это чувствовала.

Каждый раз отец безудержно выкладывал весь свой запас бранных слов и упреков. Они текли из его рта, как поток нечистот. Он выплевывал слова, заикаясь, голос его срывался, но он овладел человеческой речью словно бы специально для того, чтобы бросать в мать ругательства и оскорбления. Он всегда затыкал ей рот.

Я часто, приложив ухо ко дну стакана, приставленного к стене, подслушивал их разговор. Помню, как однажды, слушая эпизод их ссоры о своем будущем, сжимал в руках книгу «Дон Кихот».

Тогда я заканчивал четвертый класс.

– Все решено.

– Что именно? – тревожно спросила мать.

– Я договорился, он будет учиться в медресе.

– Ты говоришь невозможные вещи! Скоро двадцать первый век.

– Я так решил. Рот закрой, – грозно ответил отец. – Пусть изучает Коран. Он мой сын.

Мать всегда очень переживала, когда отец говорил обо мне лишь как о своем сыне, будто только он имеет полное право распоряжаться мной.

После долгого молчания я услышал, как, заикаясь, мама сказала:

– Я не хочу, чтобы мой сын стал фанатом религии. Он уникальный ребенок, совершенно уникальный.

Отец хлопнул ладонью по столу.

– Это совершенно меня не волнует, уникален он или не уникален: по мне, все дети одинаковые. И запомни: мой дом – это мой дом. Мой сын – это мой сын. Все решаю я, и точка.

Я ненавидел арабский язык и его буквы. От злости на отца я швырнул книгу в сторону и начал стучать по стене руками, только, кажется, родители меня не слышали. Позже я успокоился и услышал голос мамы.

– Мы должны учить его важным вещам, чтобы он мог стать многогранным человеком. Он очень умный мальчик.

К моему удивлению, отец промолчал.

Признаюсь, когда меня назвали умным, я не чувствовал гордости. Я и только я знаю, какой я. Умный, толстый, высокий… Меня это не волновало.

Я был единственным ребенком в семье. Родители, каждый из них, желали вырастить из меня нечто необыкновенное. У них для меня назначена была высокая планка. У отца своя – чтобы я учился в медресе, изучал арабский, как свой родной язык, любил охоту, продолжал дело наших предков. Мать хотела, чтобы я знал несколько европейских языков и стал врачом. Это была ее мечта.

Буквально через несколько дней после их спора, который я подслушал, отец наставил на меня указательный палец, словно пистолет, и громко сказал, что я обязан делать все, что он говорит, без объяснения.

– Ты должен учить арабский язык.

В поисках поддержки я посмотрел на маму, но та сидела, опустив глаза, и мне оставалось только одно – защищаться самому. Я довольно долго восхищался отцом, а сейчас впервые, познав его ужасный характер, решил больше не заслуживать его одобрения. Глубоко вдохнув, хоть и боясь его, я твердо сказал:

– Я не буду изучать арабский язык.

– Еще как будешь, – услышал я холодный голос отца.

– Не пойду.

К тому времени я читал очень много книг и знал, как учат в медресе. С утра до вечера одно и то же вдалбливают, то, чего ребенок не понимает. Потратить свою жизнь на то, что никогда мне не понадобится? Это бессмысленно.

Отец держал двумя руками свои уши, словно мои слова, как острый нож, резали его слух, затем очень низким голосом сказал:

– Это мы еще посмотрим.

Мама уставилась в пол, будто ей было неинтересно мое будущее. «Предательница», – подумал я и только через очень много-много лет узнал, что отец запретил ей открывать рот, пока он дает мне наставления.

А еще помню, как однажды ночью мать, тяжело упав к ногам отца, простонала, заливаясь слезами:

– За что ты сердишься на меня?

Отец начал кричать, оскорбляя ее и весь ее род:

– Я хочу еще ребенка, а ты не можешь родить. А когда корова больше не приносит телят, она никуда не годится. С женщинами точно так же.

– Это не моя вина, – сказала, вздохнув, мать.

Отец встал и, очевидно, не зная, как бы еще ее помучить, приказал ей выйти во двор и стоять там под дождем до рассвета. Мать молча повиновалась.

Я, злой на отца, вместе с мамой в одной пижаме вышел на улицу и, засунув глубже руки в карманы, встал под дождем.

Отец тут же выбежал за мной и, обняв меня, начал целовать, вытирая с моего лица капли дождя, повторяя:

– Ты с ума сошел, ты с ума сошел… Ты же простудишься…

* * *

С тех пор прошло двадцать лет…

Мать всегда была равнодушна к вещам, но любила все прекрасное: классическую литературу, особенно русскую и французскую, музыку, живопись. Всему, что знала, она учила меня. Одним из лучших моих решений было то, что я ей доверил свое образование.

Она любила природу, любила поля, которые к весне начинали пестреть веселым цветочным узором, похожим на ковер. На каждом дереве пели птицы, на все голоса восславляя радость жизни, красоту дождя и яркий солнечный день.

– Наш мир прекрасен, а человеческий век так короток, что каждая минута достойна того, чтобы ее проживать как последнюю, – говорила мне мама.

Она мечтала о путешествиях.

– Путешествуй, мой мальчик, – это облегчает любые страдания. Сама усталость от поездки, дрожь в коленях напоминают нам о жизни. Мы приходим в этот безумный мир с надеждой и, уходя из него, оставляем свою надежду здесь же, веря в то, что оставили после себя свидетельство о том, что мы жили.