Рыжее наказание для опера

Девушка, застывшая над пропастью – это ситуация, требующая вмешательства посторонних? А если бы на моём месте был кто-то, кому действительно нужна помощь, хотела бы я, чтобы этот человек поступил так, как поступил?

Да, наверное… – С раскаянием прикусываю губу клыком.

Но я-то не собиралась прыгать. Я слишком люблю жизнь, даже вот такую новую её ипостась, не слишком ласковую и дружелюбную.

Однако откуда же ему было это знать? Нормальные люди обычно выбирают более социально-одобряемые способы проведения досуга.

Зря я с ним так… Он показался мне хорошим.

Хотя у плохих людей нет ярлыка на лбу. Максим тоже…казался хорошим.

«Когда кажется – креститься надо», – сказала бы баба Тася.

Незаметно для себя засыпаю.

Просыпаюсь от того, что толкают меня в плечо осторожно. Шепчут что-то. И мне кажется, это мама.

Улыбаюсь.

– Девушка, вы поезд свой не проспите?

– А?

– Поезд…

Реальность даёт оплеуху.

Резко сажусь. Тело затекло, ноет каждая мышца.

– Сколько времени? Электричка на Мирную уже ушла?

– Час назад как. Через двадцать минут следующая. – Тётечка смотрит на меня со смесью жалости и беспокойства.

Что, так плохо выгляжу?

Да мне самой от себя тошно. Стыдно. За то, до какой жизни докатилась. Сплю в забегаловках, как бродяжка. Шарахаюсь по ночам, словно подросток, ищущий приключений на задницу. Но ведь так оно и есть. Это факты, и все они про меня.

Чертовски сложно принять их, после той жизни, к которой я привыкла.

Летиция Стоцкая-Дюпре, дочь уважаемого банкира, жена не менее уважаемого золотого магната, ест в привокзальных кафешках пирожки с капустой и спит на лавке.

Просто блеск!

– Извините. Я ухожу уже. – Надеваю куртку. – Можно мне кофе?

– Касса закрыта. Пересмена у нас.

– А. Извините…

Тётечка поджимает губы. Цокает, качает головой. Убегает.

Пятернёй расчёсываю спутанные волосы. Луплю ладонями по щекам, чтобы проснуться.

Нормально, Лета, всё будет нормально. Где наша не пропадала?

Иду на выход.

– Голубушка, погоди. – Тётечка догоняет. Несёт пластиковый стаканчик, над которым поднимается пар. – Не капучино, конечно. Растворимый. Пьёшь такое?

– Спасибо вам. – Забираю стаканчик. Он согревает озябшие ладони. – Давайте, я заплачу.

– Не дури. Беги, на электричку, девочка, не опаздывай.

– Возьмите хотя бы вот… – Из заднего кармана джинс достаю скомканную пятидесятирублевую купюру.

Растворимый кофе не стоит и десятки. Но человеческое тепло гораздо дороже. И я по привычке пытаюсь обменять его на деньги.

– Да убери ты. – Отталкивает мою руку и шикает: – Убери! Купишь себе мороженое.

Она такая… Тёплая. Участливая. Пахнет едой, печёным хлебом. И мне хочется кинуться к ней на широкую грудь и зарыдать, сетуя на жизнь. Но я сдерживаюсь.

Убираю деньги в карман и выхожу на улицу.

Холодно! Октябрь в этом году выдался мрачный и промозглый. То снег пробрасывает, то ледяной дождь.

Бегу к вокзалу, запахнув куртку и придерживая её рукой. Замок сломался, а другой у меня нет. И денег, чтобы купить новую, тоже нет. Зарплата ещё не скоро, да и той хватит только на еду.

Через вокзал иду, низко опустив голову. Не хочу, чтобы моё лицо засветилось на камерах. Такая мера предосторожности может уже и лишняя – Макс вряд ли каждый день отсматривает все записи с камер города, но мне так спокойней.

Прохожу через турникеты, покупаю билет в кассе, а в автомате – плитку молочного шоколада. Выхожу на платформы как раз к моменту, когда электричка показывается на горизонте.

Выбираю вагон, где поменьше людей. Устраиваюсь в углу, хлебаю уже остывший кофе. Он сладкий, и вообще от кофе там одно название, но мне он кажется самым вкусным на свете. Потому что с капелькой чужого сострадания.

Смотрю на быстро мелькающие деревья. Считаю секунду между столбами, которые мы проезжаем. Рассматриваю маленькие деревушки, покосившиеся домики, заболоченные речушки.

Небо серое и низкое. Хмурое. Налитое свинцом.

Ловлю в отражении окна свой взгляд – затравленный, напуганный.

Я скорблю по той звенящей счастьем девчонке, что жила когда-то во мне. По шумной, суетной, весёлой девчонке.

Теперь же молчание стало моим громким криком. Жаль, что его никто не слышит.

Полтора часа борюсь со сном, мерно покачиваясь в такт движению электрички. Колёса отстукивают для меня колыбельную. Но спать нельзя – пропущу станцию.

– Следующая остановка четыреста-восем-надцатый километр. – Объявляет механический голос по громкой связи.

Это моя.