Рождение Венеры

– …как от звуков верхней струны, трепещущей на лютне. Я рассмеялась:

– Какой же поэт это сказал?

– Вот этот. – И она показала себе между ног.

– А как тебе сравнение… с первым куском сочной дыни?

– Что?!

– Это мой брат Томмазо так говорил. Она поморщилась.

– Ваш брат ничего в этом не смыслит, – произнесла она уже более сурово.

– Ну, в таком случае изо всех сил притворяется, что смыслит.

Но Эрилу уже покинуло игривое настроение.

– Ну, довольно дурачиться, – сказала она, оправив на мне сорочку и напоследок пригладив волосы. – Вас уже ждет муж.

– А ты где будешь ночевать? – спросила я, снова впав в беспокойство.

– Внизу, с другими невольниками. А там, скажу вам, сыро и холодно – не то что в палаццо вашего отца. Так что этой ночью не вы одна будете искать, как бы согреться в новом доме. – Но тут она снова сжалилась надо мной. – Да все будет хорошо, – заверила она меня и потрепала по щеке. – Не бойтесь! Умные женщины от этого не умирают. Запомните!

19

Я скользнула в хрустящие вышитые простыни, осторожно подобрав сорочку, чтобы она не задиралась. Моего мужа в спальне не было. Я стала ждать. Еще вчера я понятия не имела о том, как выглядит изнутри его дом. А через час я узнаю все то, чего не ведаю сейчас. А часа хватит? По правде сказать, несмотря на все разговоры, я не знала ничегошеньки.

Дверь отворилась. Мой муж был в прежней одежде и вообще имел такой вид, словно не в постель собирался ложиться, а на улицу выходить. Он подошел к столу, где стояла бутыль с вином, и наполнил два бокала. На мгновенье я даже засомневалась – а заметил ли он меня. Но он приблизился к кровати и уселся рядом со мной.

– Доброй ночи, – сказал он. От него пахло вином. – Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. Хотя я немного устала.

– Еще бы. Сегодня долгий был день. – Он сделал глоток и вручил мне другой бокал с вином. Я покачала головой. – Выпей, – настаивал он. – Оно поможет тебе успокоиться. – И тут я осознала, что и так успокоилась. Во всяком случае, настолько, насколько я на это способна. Но я все-таки послушала его и выпила. Вкус был незнакомый – это вино оказалось крепче, чем те, к которым я привыкла. За ужином я съела мало, а с тех пор уже прошло несколько часов. Жидкость обожгла мне горло; в голове слегка зашумело. Я кинула на него взгляд поверх бокала. Он смотрел в пол, как будто его мысли были целиком заняты чем-то посторонним. Потом поставил бокал на место. Наверное, ему не по себе. Если я и не первая девственница его жизни, то уж наверняка первая девственная жена.

– Ты готова? – спросил он.

– Мессер?

– Ты ведь знаешь, что сейчас должно произойти?

– Да, – ответила я, опустив глаза и невольно залившись краской.

– Хорошо.

Он придвинулся ко мне и, сняв верхнюю простыню, аккуратно сложил ее в изножье кровати. Я осталась сидеть в своей шелковой сорочке, так что из-под подола торчали только пальцы ног. Поглядев на них, я почему-то вспомнила Беатриче с босыми маленькими ножками, летящую навстречу Богу по велению радостного пера Боттичелли. Но Данте слишком любил ее, чтобы познать плотски. Правда и то, что он был женат совсем на другой женщине… Что мне сказала Эрила? «Не бойтесь… Умные женщины от этого не умирают».

Он положил руку мне на лодыжку, и его прикосновение сквозь шелковый покров показалось мне липким и неживым. Рука его полежала там немного, а потом, уже обеими руками, он начал приподнимать край моей сорочки, аккуратно подворачивая ее, пока мои ноги не открылись почти до самого срама. Теперь, когда он коснулся моей икры, его пальцы встретились с моей обнаженной плотью. Я сглотнула слюну и продолжала глядеть на его руку, а не на лицо, и всеми силами старалась не дрожать. Он провел пальцами по моей коленке, по бедру, до края задранной сорочки, завернул ее еще выше, так что показался кустик волос – таких же темных, как у меня на голове, если не темнее. А Плаутилла – там она их тоже осветляла? Слишком поздно, лихорадочно подумала я. И неосознанно вновь одернула сорочку. Он убрал руку и некоторое время просто сидел, рассматривая меня. Похоже, что-то было не так. Как будто что-то вызвало его неудовольствие. Но во мне дело или в нем самом – я не могла понять. Мне вспомнились статуи из его собрания: гладкие мраморные тела – такие совершенные, такие юные. Быть может, его смущала моя неуклюжесть и собственный возраст?

– А вы разве не разденетесь? – спросила я. К довершению беды, мой голос прозвучал совсем по-детски.

– Без этого можно обойтись, – ответил он почти сухо.

У меня перед глазами внезапно возникла та, случайно подсмотренная, картина: сидящая куртизанка и мужчина, спрятавший голову в нее в коленях. И мне сделалось дурно. Я подумала – сейчас он, наверное, меня поцелует. Когда же еще? Но он не стал меня целовать.

Вместо этого он подошел еще ближе к краю кровати и одной рукой начал расстегивать свой дублет, а затем запустил под него руку и извлек свой детородный орган, который вяло улегся у него на ладони. Я сидела, застыв от ужаса, не зная, смотреть ли мне или отвести глаза в сторону. Конечно, я видела мужские детородные части и раньше – у статуй – и, как все юные девушки, одновременно поражалась их жалкому уродству и дивилась, как эдакий сморщенный слизняк может вырасти в твердую снасть, способную проникнуть в женские недра. И теперь, хоть смотреть было невыносимо, я не могла отвести взгляд. Почему он не ложится в постель? Эрила как-то упоминала, что мужчина с женщиной могут совокупляться разными способами, но тут я даже растерялась. Он зажал свое естество в кулак и принялся поглаживать его и подергивать, водя рукой туда-сюда размеренными, почти ритмичными движениями. Другая его рука лежала в полном бездействии на моей ноге.

Я наблюдала как зачарованная. Похоже, мой муж вошел в экстаз. На меня он больше и не смотрел. Казалось, его взгляд устремлен внутрь: веки опущены, рот приоткрыт, оттуда доносятся какие-то тихие всхрапы. Через некоторое время он поднял другую руку, что лежала у меня на ноге, и ее тоже пустил в дело. Один раз он мельком взглянул на меня затуманенным взором, оскалив зубы в гримасе, хотя, наверное, это была улыбка. Я попыталась улыбнуться в ответ, но была настолько перепугана, что даже не поняла, увидел ли он мою улыбку. Ноги у меня будто склеились намертво.

Теперь он орудовал пальцами еще быстрее, и член его уже начал набухать.

– Хм… – Он часто задышал и поглядел на дело своих рук. – Уже лучше, – пробормотал он, еще чаще хватая воздух.

Теперь он взгромоздился на кровать, лег рядом со мною, не переставая поглаживать член, чтобы тот не терял твердости. Одной рукой он что-то вытащил из шкафчика, стоявшего поблизости. Это оказалась баночка синего стекла. Немного повозившись с крышкой, он погрузил туда пальцы и зачерпнул какой-то прозрачной субстанции. Намазался ею сам, а затем снова окунул руку в баночку и поднес ко мне.

– Не двигайся, – сказал он резким тоном. Я замерла. Коснувшись моих кущей, его пальцы стали нащупывать вход.

Мазь оказалась вязкой и холодной – такой холодной, что я невольно вскрикнула.

– Это же не больно, – выговорил он между выдохами. – Я еще ничего не делал.

Я, дрожа, замотала головой.

– Оно холодное. Очень холодное. – Я изо всех сил старалась не расплакаться.

Он громко рассмеялся. Я тоже – от ужаса.

– Господи, только не смейся, иначе все мои труды пойдут насмарку, – сказал он скороговоркой и снова принялся себя истязать. Смех застрял у меня в горле.

– Ты ведь девственница, верно?

– Да.

– Ну вот, сейчас я прорву девственную плеву. Чтобы легче войти в тебя. Понимаешь?

Я кивнула. Что внушалось обычно молодым женщинам? «Добродетель – приданое более ценное, нежели деньги». Но сейчас в таком наставлении было мало утешительнрго. Оно никак не объясняло, что за страшная нелепость совершается у меня на глазах.

Он просунул в меня два пальца. И, как только он это сделал, по его лицу прошла дрожь. На этот раз он не сумел скрыть отвращения. А потом он надавил. Я закричала. Было больно: обжигающая, раздирающая боль, как будто меня резали ножом. Я вспомнила про выдирание зуба, но не уловила ничего похожего на трепет струны.

– Ну-ну, молодчина, – хрипло забормотал он. – Молодчина. Вот и все. – Он снова надавил, и я снова вскрикнула, хотя не так громко, потому что на этот раз было уже не так больно. – Молодчина, – снова сказал он. Можно было подумать, он разговаривает с животным – щенящейся сукой или кошкой. Он убрал руку, и я заметила кровь у него на пальцах. А еще я заметила, что его член снова обмяк. – Проклятье! – выругался он и снова обеими руками схватился за него. – Проклятье! – Теперь мне показалось, что он почти разозлился.

Оживив свое орудие, он взобрался на меня, устроившись так, что его член находился прямо напротив моего срама, и, поерзав, начал проталкиваться внутрь. Едва коснувшись меня, его корень снова поник, но он, сжав пальцами, вернул ему твердость и наконец достиг своей цели. А я снова расплакалась, только теперь уже никак не могла остановиться. Он все напирал и напирал. Я зажмурила глаза изо всех сил, как ребенок, прячущийся от опасности, и ощутила, как всю меня заливает волна стыда, темная, головокружительная. Но мой муж был сейчас слишком занят, чтобы обращать на меня внимание.

Он изо всех сил трудился, пыхтя, напирая и бранясь себе под нос: «Черт возьми, черт возьми…» И даже сквозь боль я почувствовала, как его плоть растет внутри меня. Он дышал уже почти с храпом, как лошадь, которая тащит в гору тяжелый груз. Я открыла глаза и увидела над собой его лицо: глаза зажмурены, оскал как у черепа, все мышцы напряжены до предела, вот-вот лопнут, И вдруг раздался резкий хрип, переходящий в стон, и я почувствовала, как обмяк мой муж, и тут же по моим ногам потекло что-то горячее, когда он выскользнул из меня и тяжело откинулся в сторону, ловя ртом воздух, словно только что едва не захлебнулся.

Он лежал некоторое время, восстанавливая дыхание – не то смеясь, не то задыхаясь.

Все было окончено. Вот я и ощипана. Эрила оказалась права. Я от этого не умерла. Но на vinculum mundi здесь и намека не было.