Рождение Венеры

Наверное, срезал оборки со своих нарядов, подумала я и же заметила, что на нем тот самый серебряный пояс, полученный в подарок в день моей свадьбы. И ощутила боль, как от удара.

– Впрочем, меня тоже удивляет, что ты так часто отлучаешься из дому. Мне казалось, последнее время город должен манить тебя куда меньше.

– Ну… – Он бросил быстрый взгляд на Кристофоро. – Да я не… – И умолк, слегка дернув плечами, явно следуя полученным указаниям: не задевать и не задирать меня.

Снова воцарилась тишина. Я поглядела на мужа. Он поглядел на меня. Я улыбнулась, но он не ответил улыбкой.

– Томмазо рассказывает, что творится в монастырях, – тихо сказал он. – Забирают все предметы искусства, которые не отвечают его представлениям о приличиях, и все чрезмерно роскошные украшения и облачения.

– А что он будет делать с конфискованными богатствами? – спросила я.

– Этого никто не знает. Но не удивлюсь, если очень скоро мы почуем запах горящего дерева.

– Неужели он осмелится?

– Думаю, никакой смелости не потребуется. Он может творить все, что ему вздумается, пока за ним идет народ.

– А как же то, что осталось от художественного собрания Медичи. – спросила я. – На это-то он не позарится?

– Нет. Больше похоже на то, что он предложит им распродать свое собрание.

– Тогда составьте список всех покупателей, – посоветовала я саркастически. – Придется вам умерить свою страсть к приобретению красивых вещей, Кристофоро, иначе нас возьмут на заметку уже совсем по другой причине.

Он слегка кивнул, признавая мудрость моего совета. Я бросила взгляд на Томмазо.

– А ты какого мнения о взглядах нашего Монаха на Золотой век искусства? – спросила я у брата, желая, чтобы тот обнаружил всю скудость своего ума. – Наверное, именно этим заняты все время твои мысли?

Тот в ответ состроил гримасу. А не задирай меня, подумала я. Ты сам причинил другим гораздо больше вреда, чем причинили тебе.

– Да, вот еще, – продолжила я, когда стало ясно, что он не намерен отвечать, – я слышала, наш Лука подался в ряды воинов Божьих. Будем надеяться, ты не обрел в его лице врага.

– Лука? Да нет. Он просто любит войну. Ты бы видела его в прежние дни на улицах! Он обожает потасовки. Если нельзя драться с французами, тогда можно драться с грешниками. Он от этого удовольствие получает.

– Что ж, все мы получаем его кто как может. – Я сделала паузу. – Матушка говорит, тебя постоянно нет дома. – Еще пауза. На сей раз более длинная. – Она про тебя знает, да?

Он снова встревожился:

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что такое впечатление у меня создалось из разговора с ней. Быть может, Лука решил признаться ей в твоих грехах.

– Я же сказал! Он меня не выдаст, – повторил он угрюмо. – К тому же ему не все известно.

Зато мне известно, подумала я. Пространство между нами накалилось, я ощущала, как жар подступает к горлу, словно рвота. И чувствовала, как в другом конце комнаты мой муж – наш муж – тоже начинает испытывать беспокойство. Томмазо снова бросил на него взгляд, на сей раз более красноречивый: томный, заговорщицкий, тревожный и сладострастный. Пока я ворковала насчет младенцев и пеленок, они тут ласкали друг друга пользуясь чудесной возможностью – моим отсутствием. Пускай это мой дом, сейчас я в нем – посторонняя. От мучительной боли я сходила с ума.

– И все же здесь можно усмотреть определенную симметрию: один брат попадает к Богу, тогда как второй оправляется прямиком к дьяволу. К счастью для того и другого, обе сестры уже замужем. В какой восторг, наверное, пришли и Бог, и дьявол, когда ты указал, кого мне выбрать в женихи, Томмазо, – сказала я спокойно, но оттого не менее ядовито.

– Ну а ты конечно же была совершенно безупречна, – откликнулся он так стремительно, как железо отзывается на магнит. – Может, будь у меня сестренка помилее, все сложилось бы иначе.

– Ах вот как! – Я повернулась, чтобы не видеть предупредительных знаков, которые наверняка подавал теперь мне муж. – Вот, значит, как. Ты родился с чистой душой, готовой отлететь к Богу, а потом появилась эта дрянная девчонка и так унижала тебя, когда ты ленился хоть что-нибудь выучить, что ты обратил свой гнев на всех женщин. Выходит, именно она толкнула тебя на путь содомии.

– Алессандра. – Голос Кристофоро у меня за спиной прозвучвал совсем тихо, я с трудом расслышала его.

– Я же говорил – все без толку, – с горечью сказал Томмазо.

– Она не прощает.

Я покачала головой.

– Нет, мне кажется, мессер, в этом грехе вы повинны больше, чем я, – возразила я ледяным тоном, вдруг почувство что теряю власть над собой. – А ты знаешь, что мы с Кристофоро говорим о тебе? Он тебе об этом не рассказывал? Говорим довольно часто. О том, как ты хорош собой и как глуп.

Я услышала, как муж поднимается со стула.

– Алессандра, – повторил он, на этот раз суровее.

Но я уже не могла остановиться. Внутри у меня словно плотину прорвало. И я обратила свой гнев на него:

– Разумеется, Кристофоро, мы не употребляем таких слов правда? Но всякий раз, как я заставляю вас задуматься или рассмеяться каким-нибудь ученым наблюдением или замечанием об искусстве, а не просто жеманным жестом или взмахом ресниц… Всякий раз, когда я вижу, как ваши глаза загораются удовольствием от нашей беседы и на миг ваш ум отвлекается от мыслей о его теле… Тогда-то я отмечаю свою очередную маленькую победу. Если не во имя Бога, то, по крайности, во имя человечности.

Ах, я совсем не этого хотела! Я представляла себе эту встречу совсем иначе: я буду учтива и остроумна, буду улыбаться и успокаивать и так, мало-помалу, вовлеку их обоих в беседу, в которой затем спокойно и тонко обнажу мелкое тщеславие брата, и увижу в глазах мужа блеск невольной гордости за мои ум и веселое красноречие.

Но мне это не удалось. Потому что ненависть – а быть может, это была любовь – не такова.

Я увидела смесь жалости и презрения в их глазах, и все вдруг исчезло: мое безрассудство, моя смелость, моя чудовищная самоуверенность, порожденная той раной, которую, как я сейчас только поняла, нанесла себе я сама. Теперь их позор сделался моим позором. Наверное, в ту самую минуту я была готова хоть к Плаксам примкнуть, лишь бы убежать от такого страдания.

Я поднялась со стула и почувствовала, что вся дрожу.

Взгляд мужа был холоден, и он как будто разом постарел, а может быть, мне это показалось из-за соседства с цветущей юностью Томмазо.

– Простите меня, муж мой, – сказала я, глядя ему в глаза. – Я кажется, забыла о соблюдении уговора. Мне жаль, что так вышло. Я пойду к себе. Будь здоров, брат. Надеюсь, ты приятно проведешь здесь время,

Я повернулась и пошла к двери. Кристофоро не сводил с меня глаз. Но не стал провожать меня. Он мог бы что-нибудь сказать. Но не стал этого делать. Закрыв за собой дверь, я представила себе, как они поднимаются, испустив один долгий сладостный вздох, и сплетаются в тесных объятьях, как Дантовы воры и змеи, так что уже невозможно понять, где муж мой, а где брат. И этот нежный и яростный образ причинил мне новую боль.

27

Она отворила дверь и остановилась. Я, даже сквозь слезы, даже из глубины комнаты, заметила, что она опасается войти. И это напугало меня еще больше, потому что она никогда раньше не боялась меня – даже когда в детстве я изводила ее своими шалостями.

– Ступай прочь, Эрила, – крикнула я, зарываясь головой в одеяло.

Но это придало ей решимости. Она пересекла комнату, забралась в кровать и обвила меня руками. Я оттолкнула ее:

– Ступай прочь!

Она и не думала уходить.

– Ты знала! Все всё знали, а ты даже не подумала мне сказать!

– Нет! – И тут она так вцепилась в меня, что я вынужден была посмотреть ей в лицо. – Нет. Если бы я всё знала, разве позволила бы я такому случиться? Разве позволила бы? Нет, конечно. Я понимала, что он распутник. Что он урывал свое, где только мог. Это-то я понимала. Но мужчины суются в любую дырку, какая подвернется. Это всем известно, мы с вашей матерью зря оберегали вас до такой степени, что вы этого не знали. Но те же самые мужчины обычно не моргнув глазом меняют пристрастия. Ну да, они отдерут и мужика, если бабы рядом нету. Так устроена жизнь. Да-да, может быть, это и не по нраву вашему Богу, но так уж она устроена. – В самой бойкости ее языка было нечто такое, от чего мне делалось легче или, во всяком случае, заставляло слушать. – Но обычно все это заканчивается, когда они женятся. Мальчишки приедаются, а женщины нет. Да и деток хочется. Потому я и думала – а может, хотела так думать, – что и с ним выйдет то же самое. Так зачем мне было что-то говорить вам? Это бы только испортило ту первую ночь.