Все цветы Парижа

– Мама, разве ты не любишь осень? – спросила Кози, положив голову на мое плечо.

– Люблю, – ответила я, гладя ее черные, как вороново крыло, волосы. Я не стала говорить дочке, что это первая осень, которую я не то что не любила – даже ненавидела. Да, на рынке появились тыквы, а кроны деревьев расцветились всеми оттенками красного, желтого и оранжевого, но город уже стал для нас чужим, потому что и в нем не было Люка.

Неделю назад я получила от него письмо. Оно пришло во вторник без обратного адреса, и наш почтальон Гюстав подмигнул мне, вручая его.

– Селина, сегодня у тебя радость.

Трепеща от восторга, я вскрыла конверт, но мое сердце упало, когда я стала читать слова Люка – холодные, краткие и совсем чужие.

Осень наступила, дорогая Селина,

Прекрасный день на юге Франции.

А дома все равно лучше.

Сердечный привет Кози и твоему отцу.

Но каждый день несет много перемен.

Однако в мире все-таки много прекрасного.

La vie est un sommeil, l’amour en est le r?ve.

Я буду скучать по тебе, всегда,

Люк

Я перечитала письмо раз пятнадцать. Что же он имел в виду? И что за непонятная цитата: «Жизнь есть сон, любовь в ней – сновидение»? Он явно написал это в грустную минуту. Я в который раз пробежала письмо глазами. Люк! Что ты пытался мне сказать?

Я вздохнула и упала на свою кровать.

– Что случилось, мама? – спросила Кози, когда часом позже вернулась из школы.

Я потерла глаза и поглядела на часы.

– Кажется, я задремала.

В больших глазах дочки я увидела тревогу.

– Ты плакала.

– Нет, милая, – ответила я, взяв себя в руки. – Все в порядке.

Она заметила на туалетном столике письмо Люка, и я тут же пожалела, что не убрала его.

– Я ничего не понимаю, – озадаченно сказала дочка, держа в руке письмо. – О чем пишет Люк?

– Ни о чем, моя хорошая, – ответила я. – Вообще ни о чем. Это шутка. Глупая шутка.

Мои слова не успокоили Кози. Она была мудрее, чем все наши знакомые дети. Она еще раз молча перечитала письмо и удовлетворенно кивнула.

– Это шарада, – с улыбкой сообщила она наконец. – Люк очень умный, мама, неужели ты не видишь? Он оставил тебе секретный код.

– Все окей, милая, – ответила я, не принимая ее трогательную попытку меня утешить. – Это взрослые дела, тебе не надо беспокоиться.

Она широко раскрыла глаза, и я подумала, что быть ребенком и смотреть на мир через такие простые линзы – это дар. Я не хотела, чтобы Кози утратила его из-за войны или из-за меня.

– Нет, мама, – продолжала она. – Я все поняла! Маленькая дверь в «Бистро Жанти»! Знаешь, тот потайной шкафчик с нарисованными на дверце воздушным шаром и цирком зверей, где Люк всегда оставлял угощение для меня и месье Дюбуа?

– Ничего не понимаю. – Я удивленно подняла брови.

– Мама, – настаивала Кози, снова показав пальцем на письмо Люка. – La vie est un sommeil, l’amour en est le r?ve. – У нее сверкнули глаза. – Эти самые слова написаны на той дверце.

Я снова взяла письмо в руки и посмотрела на него другими глазами.

– Конечно! Какая же я недогадливая! Это…

– Секретное послание! – договорила вместо меня Кози. – А это, – продолжала она, показав на первые буквы каждого предложения, – это код-акростих.

– Что?

– Люк научил меня, – улыбнулась она. – Только секретные агенты вроде нас это понимают. Мама, давай я научу тебя. – Она шлепнулась рядом со мной на кровать и показала, как из первых букв каждого предложения составляется слово. – Видишь? – сказала она наконец, но ее личико внезапно побледнело. – О-П-А-С-Н-О.

Мне хотелось сказать ей, что все будет нормально. Что это просто игра и что ей пора бежать на улицу к подружкам и поиграть в классики, а я спокойно возьму на себя груз всего этого и сберегу ее детский мир таким, каким она его знает – безопасным, красивым и радостным. И если вчера или в предыдущие дни я могла бы решить эту превосходную шараду, то теперь уже не могу. Зло просочилось в наш мир. Я видела это в глазах Кози, когда она прижалась ко мне и обхватила меня за талию своими маленькими ручками.

– Все будет окей, мама, все равно, – прошептала она. – Правда?

– Да, солнышко, – ответила я, прогоняя слезы.

Теперь мы с ней были вместе.

Я пекла на ужин блинчики, но Кози почти не притронулась к ним, как и папа. Когда я убрала посуду, мы втроем посидели у огня. Солнце село, темнота накрыла город, но мы не зажигали ламп и вместо этого довольствовались теплым сиянием очага. Так нам казалось безопаснее, и мы прятались в коконе темноты.

Потом мы с Кози легли в постель, и дочка быстро заснула рядом со мной, а я долго лежала без сна и думала о письме Люка. Может, его тренинг был прикрытием для чего-то еще? Чего-нибудь мрачного? И этот ребус, намекавший на опасность и на маленькую комнатку в «Бистро Жанти»… Может, Люк оставил там что-нибудь для нас? Сообщение? Инструкции? Я пойду туда как можно скорее и посмотрю.

Я лежала рядом с Кози и страдала, слишком уставшая, чтобы встать и закрыть шторы в нашей спальне. В результате холодный лунный свет лился в окно и падал на щеку дочки и на левое ухо месье Дюбуа. Я напомнила себе, что эта луна, эта самая луна светила нам всегда, задолго до появления Гитлера и его ужасной армии, и повидала много зла и много добра. Может, в эту самую минуту на нее глядит Люк в своем далеком краю. Такая мысль утешила меня, и я наконец уплыла в сон.

– Шакшука! – весело сказал папа на следующее утро, ставя на стол горячую чугунную сковороду. Кози сидела на стуле. Ее ноги пока еще не доставали до пола и болтались в воздухе. Как бы мне ни хотелось, чтобы она поскорее стала красивой девушкой, я знала, что буду всегда с грустью вспоминать тот день, когда ее ноги наконец коснутся пола.

– Шакшука? – Кози с интересом разглядывала экзотическое блюдо.

Конечно, я моментально узнала его. Яйца под пряным томатным соусом, слегка посыпанные петрушкой и пармезаном. Я ностальгически улыбнулась папе, вспомнив, как мама приготовила для меня шакшуку в первый раз.

– Это любимое блюдо твоей бабушки, – сообщил он Кози.

– Правда? – Кози погрузила вилку в яичную массу и без колебаний отправила ее в рот. – Вкусно!

– Еще бы, – ответил папа. – Только осторожнее, сковородка очень горячая.