Тюдоры. Любовь и Власть. Как любовь создала и привела к закату самую знаменитую династию Средневековья

И сразу к сердцу притянула,
Когда на ложе увлекла.
Она героя приняла
Тепло, и ласково, и страстно,
Зане Любви в ней всё подвластно,
А так велела ей Любовь.

Пьянило счастье Ланселота,
Ведь государыня с охотой
Горячим ласкам отвечала,
В свои объятья заключала,
А он держал ее в своих.
Ему был сладок всякий миг
Лобзаний, ощущений нежных,
И в наслаждениях безбрежных
Такой восторг объял его,
Что о подобном ничего
Не говорили, не писали.
Я умолкаю, ведь едва ли
Повествовать об этом след.
Но радостей на свете нет
Изысканнее, слаще сих.
Рассказ мой умолчит о них[18 - Там же. С. 172–173.].

Странность этого пассажа бьет наотмашь, как пощечина. Замужняя женщина в пяти минутах от адюльтера – причем с лучшим другом мужа – подается как идеал красоты и чуткости? Масла в огонь подливает и абсурдность происходящего: любовь Ланселота к Гвиневре – куртуазная любовь – достигает такого градуса ослепления, что сегодня выглядит абсолютным сумасшествием.

Ранее по ходу истории Ланселот находит на обочине дороги гребень с прядью золотых волос королевы на зубьях и заводит песнь:

Благодаря в душе судьбу,
К глазам, к устам, к лицу, ко лбу
Он подносил ее и млел,
И от восторга пламенел[19 - Цит. по: Де Труа К. Ланселот, или Рыцарь телеги. С. 57–58.].

Кретьен пишет, что Ланселот не обменял бы прядь волос королевы и на целую телегу драгоценных камней. Он наблюдает за Гвиневрой в окно и, дождавшись, когда та исчезнет из поля зрения, пытается вылезти из окна и разбиться на смерть о землю. Потом ради ее любви он подвергает себя позору, забравшись в телегу для перевозки обычных преступников (отсюда альтернативный титул Ланселота – «Рыцарь телеги»). Гвиневра еще и винит его за то, что, прежде чем сделать это, он на мгновение помедлил. Дальше, чтобы спасти ее, он, окровавленный, ползет по мосту, состоящему из клинков мечей, и – самое сложное – подчиняется приказу королевы, чтобы угодить ей, изо всех сил стараться не победить, а проиграть на турнире[20 - Сегодня мы, скорее всего, призвали бы его взять себя в руки и успокоиться, однако этот сюжетный ход вполне правдоподобно повторили в голливудском фильме «История рыцаря» (2001) с Хитом Леджером в главной роли. – Прим. авт.].

Церковь считала женщин дочерьми грешной Евы: Тертуллиан называл их «вратами дьявола», а святой Иоанн Златоуст – самым опасным среди всех диких зверей. И все же Ланселот Кретьена, покидая покои Гвиневры, преклоняет перед ними колени, словно перед религиозным святилищем. Для средневекового общества, в котором командует церковь и доминируют мужчины, это выглядит крайне необычно и приводит в замешательство даже по современным меркам – ведь историю Ланселота и Гвиневры на протяжении многих лет рассказывали бесчисленное количество раз и продолжают пересказывать по сей день[21 - См. приложение «Множество лиц Гвиневры». – Прим. авт.].

На протяжении более чем 800 лет тайны куртуазной любви не перестают очаровывать нас. Мы продолжаем впечатляться и некоторой абсурдностью происходящего (все-таки надо признать, что их губы рановато соединились в поцелуе), и центральной дихотомией «страсть против принципов» – или, скорее, того места, которое на самом деле занимали высочайшие принципы или долг. Однако во времена, когда в реальном мире у женщин было юридическое положение движимого имущества, а замужней даме, заводившей любовника, грозили роковые последствия, все международное аристократическое общество склонило голову и вдохнуло пьянящий запах этой причудливейшей фантазии.

Что же все-таки стояло в те времена за понятием «куртуазная любовь» – или куртуазия, куртуазность, галантная любовь? (Термин «куртуазная любовь» вошел в обиход только в XIX веке.) Социальный ритуал? Коллективная фантазия? Игра? В пользу последней свидетельствует распространенная среди современников аналогия культа любви с игрой в шахматы. Само это явление зародилось как устная литературная традиция трубадуров, которые с конца XI века буйным цветом расцвели на юге Франции, сочиняя на родных языках из группы ланг д’ок. До нас дошло около 450 имен поэтов-лириков – бунтарей и рок-звезд своего времени (в том числе около 20 женщин– трубадуриц (trobairitz)), которые нередко обретались в аристократическом обществе и осмеливались свободно комментировать принятые в нем порядки и религиозные догматы.

Вскоре в Северной Франции появились свои поэты – труверы, сочинявшие на языках ланг д’ойль; а через некоторое время те же идеи распространились по землям Италии и среди германских миннезингеров. Сочинение Кретьена де Труа было переведено не только на немецкий, но и на средненидерландский, древневаллийский и древненорвежский языки. Популярные песни о деяниях (chansons de geste) – эпические сказания о подвигах, рассчитанные на мужскую аудиторию, – приобретали более утонченные оттенки любовных песней (chansons d’amour) и романов, которые сочетали военные приключения, обожание дам и стремление к нравственной цели, а нередко и элементы сверхъестественного.

Куртуазная любовь развивалась в условиях того века, в котором зародилась. (Что интересно, отголоски части этих условий будут звучать и в эпоху Тюдоров.) Служение влюбленного даме сердца было построено по образцу феодального договора, который устанавливал, в чем состоит служение виллана своему господину или рыцаря – королю. К. С. Льюис указывал, что слово midons, которым влюбленный обращался к своей даме, «этимологически восходит к обращению „мой господин“, а не „моя госпожа“»[22 - Цит. по: Льюис К. С. Избранные работы по истории культуры. С. 22.]. Трубадур Бернарт де Вентадорн, сопровождавший Алиенору Аквитанскую в Англию, в одной из песен обещает служить своей даме «как служил бы доброму господину».

Но и сам феодализм не стоял на месте. Часть ученых считает, что к этому моменту он начал приходить в упадок: управление становилось все более централизованным, экономика – все более денежно-ориентированной, а главное – в рядах дворянства появлялись все новые люди. Новоиспеченная знать была кровно заинтересована в мировоззрении, утверждавшем, что благородство основывается не на происхождении, а на поступках. Именно это явление стало одной из основ эпохи Тюдоров.

Это был период, когда, по мнению медиевиста Д. Д. Р. Оуэна, у западной цивилизации «появилась потребность в переоценке». Происходил широкомасштабный сдвиг от общественного к частному, внимание постепенно смещалось на личные чувства, индивидуальный образ действий. Исследователь эпохи Возрождения Стивен Гринблатт назвал этот процесс формированием нового «я»[23 - Отсылка к работе американского литературоведа Стивена Гринблатта «Формирование „я“ в эпоху Ренессанса: от Мора до Шекспира». Главы из книги опубликованы в журнале НЛО, № 1, 1999. Перевод Г. Дашевского.]. Так называемый «ренессанс XII века» предвосхитил «перерождение» Европы несколько веков спустя, не в последнюю очередь благодаря новому пониманию текстов классической античности, получившему развитие в течение последовавших столетий.

«Ренессанс XII века», помимо строительства величественных готических соборов, ознаменовался развитием письменности на местных языках, которое породило новый рынок читательниц, не владевших латынью. Большая игра куртуазной любви была частью общего смягчения нравов, характерного для периодов, когда люди начинают жить лучше, больше читать и путешествовать. В эту эпоху церковь и зарождающиеся национальные государства стремились направить ничем не стесненный класс конных воинов либо в крестовые походы на Святую землю (похожие на походы рыцарей Камелота), либо на более безопасные и регулируемые рыцарские турниры. Нетрудно догадаться, насколько полезны для пропаганды могли оказаться истории о короле Артуре. Еще одним источником компенсаторной фантазии о куртуазной любви стало социальное устройство аристократического общества, которое характеризовалось огромным дисбалансом между полами[24 - Тот же дисбаланс мог послужить причиной одновременного неприятия женщин и их почитания (правда, лишь белых добродетельных женщин) в неожиданно куртуазной форме, традиционной для Западного мира. – Прим. авт.]. В средневековом замке, где даже домашнюю работу в основном выполняли мужчины, их численность могла превосходить количество женщин даже в десять раз. В XII веке это явление усугублялось походами на Святую землю, когда женщины оставались управлять хозяйством за мужчин. Этот дисбаланс продолжал наблюдаться и при королевском дворе, а позже стал особенно заметен при Елизавете I, которая, несмотря на собственную принадлежность к женскому полу, предпочитала, чтобы ее придворные не объединялись в пары.

Вопреки всем предписаниям церкви и феодального общества о сексе и браке, куртуазная любовь стала своего рода жестом против того, что сегодня принято называть «суровым авторитарным миром с мужским доминированием». Причем доминированием как политическим, так и внутрисемейным. Возможно, неслучайно мечта о куртуазной любви зародилась как раз в тот момент, когда обществом все сильнее завладевал институт брака, соседствовавший с культом безбрачия. Лишь к концу XI века брак стал священным таинством, которое мог отправлять только священник, а безбрачие – обязательным требованием ко всему духовенству. В результате женщины все больше лишались прав и возможностей. Главное событие их жизни – брак – попадало под контроль церкви, которая считала их агентами греховной сексуальности. К тому же у женщин становилось все меньше возможностей получать образование и заниматься наукой, которые теперь сосредоточились в новых, исключительно мужских университетах.

Согласно догматам церкви, Ева была слабой, греховной стороной Адама. В куртуазной литературе, напротив, дама превозносилась как арбитр, третейский судья и даже повелительница, морально превосходящая мужчину. Возможно, такую реакцию вызывало неприятие любой сексуальности, которое церковь проявляла с XII века. В XIII веке монах Винцент из Бове напишет, что «мужчина, очень сильно любящий жену свою, есть прелюбодей»[25 - Цит. по: Райан К., Жета К. Секс на заре цивилизации: эволюция человеческой сексуальности с доисторических времен до наших дней. М.: Ориенталия, 2015. С. 176.]: да, конечно, прелюбодеяние было злом, но не меньшим злом считались и радости брачного ложа. Неудивительно, что люди, которым, как известно, свойственно ошибаться, узнали, что любое удовольствие от секса греховно, и решили, что в таком случае один грех ненамного хуже другого.

Кроме того, куртуазная любовь рассматривалась как мирской эквивалент культа Девы Марии – ее называли «религией мирской любви». (Исследователь Роджер Боуз считал трубадуров «предвестниками Реформации».) В XII–XIII веках культ почитания Богоматери становился все популярнее, причем в персонифицированных, почти эротических выражениях его насаждали писатели-мужчины. Святой Бернард Клервоский, основатель-реформатор цистерцианского ордена, ратовал за более чистую веру, в которой Мария призвана быть заступницей человека перед Богом, а рыцарей святого Бернара величали «рыцарями Марии».

Согласно еще одной теории, куртуазная любовь «выросла из катарской и альбигойской ереси». Движение катаров достигло расцвета на юге Франции как раз во времена зарождения куртуазных идей и терпело все бо?льшие гонения, когда они достигли своего апогея. Катары, как и трубадуры, выступали против папства и ратовали за возвращение к «простоте и чистоте» апостольской церкви. По мнению Боуза, катары «проповедовали половое воздержание и в идеальном мире отказались бы от брака, который узаконивал половую жизнь». Куртуазная любовь, «будучи целомудренной и прелюбодейной» одновременно, идеально отвечала их требованиям.

Часть верований катаров, например отрицание верховенства папы римского, чтение молитв за умерших и вера в чистилище, перекликается с доктринами реформаторского протестантизма. Во многом движение катаров обязано поддержке знатных дам, которые сыграли не менее важную роль в движении за церковную реформу в начале XVI века.

Куртуазная любовь даже рассматривалась (хотя свидетельства этому весьма скудны) как один из пережитков языческого культа Кибелы и дохристианской матриархальной традиции Северной Европы, предписывавшей почитать женщину за божественную силу. Еще одна версия гласит, что куртуазная любовь произошла от народных традиций и ритуальных танцев Европы, особенно тех, что были связаны с ритуалами весны. Песни трубадуров о кельтском празднике костров, отмечавшемся первого мая, традиционно высмеивали брак. Ассоциация с весной все еще лежит в основе наших представлений о любви. Как мы очень скоро убедимся, та же ассоциация характерна и для периода династии Тюдоров – хоть это и походило порой на заевшую пластинку.

Однако самая распространенная теория происхождения куртуазной любви утверждает, что ее завезли на юг Франции из мавританской Испании, находившейся под сильным влиянием культуры, поэзии и философии арабов, которые долгое время правили на большей части полуострова. Явные переклички можно заметить в музыке и музыкальных инструментах, рифмах и поэтических формах – даже в том самом использовании формы мужского обращения к даме, в акценте на «патологической природе любви», в возвеличивании дамы и подчинении поэта, а также в особой тяге к таинственности. Даже сам глагол trobar («сочинять стихи»), от которого происходит слово «трубадур», по одной из версий, происходит от арабского tarab («музыка» или «песня»). Влиятельный персидский мыслитель Ибн Сина, известный на Западе под именем Авиценна, заявлял в XI веке: если человек «любит благую форму по умственным соображениям» – в противоположность «животному желанию», – «то это следует расценивать как приближение к высшему благу и преумножение доброты». А его современник Ибн Хазм в трактате «Кольцо голубя» изображает не только веру в облагораживающую силу любви, но и безрассудные требования дамы, подобные тем, что Гвиневра предъявляет Ланселоту.

Между маврами и христианами существовала масса точек соприкосновения, проложивших путь изустному обмену идеями, – вплоть до династических браков. В 980 году король Наварры выдал свою дочь замуж за аль-Мансура, и она «впоследствии стала ревностной последовательницей ислама». Ричард I Львиное Сердце пытался выдать свою сестру за брата Саладина. К тому же Ричард I был автором проникновенной поэзии. Однако в Аквитании его обвиняли в том, что он похищал жен и дочерей подданных «силой и делал их наложницами», а потом передавал их своим людям. Так что у рыцарства была своя темная сторона. В каждую княжескую свиту входили мавританские музыканты, а целых два выходца из христианских королевских семей отпраздновали свадьбу во дворцах арабских принцев. В следующие столетия мавры и христиане часто оказывались в состоянии военных конфликтов, достигших кульминации в конце XV века, когда Фердинанд и Изабелла изгнали арабов из Испании. Тем не менее дочь Фердинанда и Изабеллы Екатерина Арагонская выросла среди садов, наполненных звуками журчащих фонтанов и чарующей мавританской поэзии, которую оставили после себя арабы, – садов Альгамбры.

Все эти теории вовсе не противоречат друг другу. Чтобы породить столь необычайное общественное явление, потребовалось стечение самых разных обстоятельств. Куртуазная любовь возникла из противоречий и парадоксов[26 - Немало подобных отклонений было свойственно установкам церкви. Историк Дьярмейд Маккалок указывает, что церковь, провозгласившая верховенство безбрачия, сама создавала публичные дома и выдавала разрешения на их содержание, основываясь на заявлении Фомы Аквинского о том, что «даже самый великолепный дворец должен иметь канализационную систему, чтобы выжить». Маккалок также утверждает, что на совести якобы соблюдавших целибат монахов – огромное количество гомоэротической поэзии, наводнившей монастыри. «Церковь всегда считала гомосексуальность одним из величайших грехов. Теперь же духовенство открыто этим грехом упивалось». – Прим. авт.]. Как ни странно, именно эта гибкость наших представлений о куртуазной любви позволяет ей не терять актуальность по сей день.

Возвеличивание женщин в куртуазной литературе не привело к реальному улучшению их положения – юридического, экономического или физического. Мужчины, самодовольно внимавшие куртуазным историям, похоже, не чувствовали никакого побуждения перевести свои моральные принципы на язык неудобной действительности. За одним лишь исключением…

К чему привели эти истории – так это к осознанию своих возможностей: если не в представлениях рыцаря, то хотя бы в представлениях дамы.

* * *

По мере распространения куртуазной любви по свету в ее русло вливались разнообразные течения: одним из самых широких оставался пласт легенд о короле Артуре – не только о Камелоте, но и о Тристане и Изольде[27 - Притом история Тристана и Изольды изначально не была связана с легендами о Камелоте: впервые она была включена в Артуриану в «Романе о Тристане» (Le Roman de Tristan) XIII века за анонимным авторством. – Прим. ред.].

История короля Артура сама по себе была известна задолго до версии Кретьена де Труа, хоть он и добавил ей романтического звучания. Легенды о короле Артуре восходят к кельтскому военачальнику V или VI века, защищавшему Британию от саксонских завоевателей. Но валлийский священник Гальфрид Монмутский в своем труде «История британских королей» (Historia Regum Britanniae) придал им гораздо больше убедительности для эпохи Средневековья. Вероятнее всего написанный в 1130-е годы, труд Гальфрида сегодня по большей части читается как художественное произведение. Но в то время он воспринимался как первая авторитетная и исторически правдивая версия истории короля Артура.

Произведение Гальфрида Монмутского стало настоящим бестселлером. До наших дней оно дошло примерно в 200 средневековых рукописях, тогда как большинство текстов тех времен дошли только в двух-трех сохранившихся списках – даже «Кентерберийские рассказы», написанные столетия спустя, сохранились всего в 84. Гальфрид нечасто упоминает жену короля Артура Гвиневру, несмотря на то, что ее измены и бесплодие сыграли важную роль в падении его королевства. Однако в самых ранних текстах она все же появляется довольно часто: в основном в образе волшебницы, чудотворицы или персонажа, символизирующего ярость или могущество. Большой перечень имен жены короля Артура фигурирует в средневековых рукописях валлийских триад[28 - Средневековый цикл трехстиший, которые содержат информацию о валлийском фольклоре, мифологии, истории. Многие из этих текстов включают упоминания короля Артура и других персонажей, важных для истории римской Британии. – Прим. ред.]: дочь Гурыта Гента Гвенвивар, дочь Утыра, сына Грейдьяула, Гвенвивар, дочь Огрвана Гавра Гуенхивар. Но лишь в романе Кретьена де Труа Гвиневра обретает тот самый образ романтической героини, к которому стремилась любая средневековая дама. И только Кретьен выводит на сцену возлюбленного Гвиневры – Ланселота, а также впервые описывает Камелот. С самых первых легенд Гвиневру вновь и вновь похищают – с ее согласия или без такового: то потусторонний правитель «летней страны» Мелвас, то племянник Артура Мордред. (В самых ранних легендах о Гвиневре ей приписывают адюльтер не с Ланселотом, а именно с Мордредом. В одной особенно жуткой истории Мордред окажется заперт в камере с разлагающимся трупом Гвиневры до тех пор, пока его не заставят им отобедать.) Если Гвиневра соглашается на свое похищение или соблазнение, ее осуждают как жену-изменницу, представляющую опасность для королевства. В романе Кретьена Гвиневру тоже похищают, но лишь затем, чтобы ее спас величайший рыцарь собственного мужа. И поскольку это была игра по новым правилам куртуазной любви, Гвиневра и Ланселот не считаются виновными в последующем прелюбодеянии, а напротив, превозносятся за особое любовное рвение.

Конечно, зачастую остается неясным, приводила ли страсть куртуазных влюбленных к реальному, физическому прелюбодеянию. Один из первых трубадуров, знатный Джауфре Рюдель, известен тем, что придумал концепцию любви на расстоянии (дословно: издалека, amor de lonh), но при этом ему принадлежат строки: «Я предпочту любить и трепетать за ту, / Что не откажется от своей награды». В этом вопросе куртуазная литература существенно отличается на разных территориях, от практических любовных руководств у французов до более поздних образцов духовных высот у итальянцев. Противоречия по этому вопросу могут встречаться даже в рамках одной и той же истории.

Вновь и вновь в легендах о короле Артуре дама, находящаяся в опасности, обращается к рыцарю за защитой и получает ее. При этом дамы одновременно фигурируют в легендах в качестве рыцарского трофея и предмета обмена. Явление куртуазной любви представляло и опасность, и возможность для женщин – точнее, для дам, поскольку женщинам из низших слоев общества в нем не уделялось практически никакого внимания.

Любопытно, что образ дамы, составляющей предмет одержимости для куртуазного сочинителя, временами бывает до странного неопределенным, будто свидетельствуя о том, что автора больше занимают свои проблемы и эмоциональное состояние. Еще один знатный трубадур, Раймбаут Оранский, сравнивает себя с Нарциссом, который влюбился в собственное отражение, будто почет, который он мог заслужить одним фактом любви, не был в конце концов важнее самой возлюбленной дамы…[29 - Вот как пишет об этом британская исследовательница Рэй Тэннэхилл: «Если бы какой-нибудь озорной путешественник во времени из XIX века убрал в сторону даму и поставил вместо нее флаг или полк, то средневековый рыцарь, наверное, даже и не заметил бы подмены». – Прим. авт. (Цит. по: Тэннэхилл Р. Секс в истории. М.: Крон-Пресс, 1995. С. 249. – Прим. пер.)]

Однако история куртуазной любви никогда бы не обрела своего воплощения без покровительства одной знатной дамы и ее семьи.

Многое в тексте Кретьена остается туманным, но предельно ясно одно. В предисловии к «Ланселоту» он заявляет, что «сюжет и замысел сказанья»[30 - Цит. по: Де Труа К. Ланселот, или Рыцарь телеги. С. 6.] ему подсказала его покровительница Мария, графиня Шампанская, дочь Алиеноры Аквитанской от первого мужа, Людовика VII Французского. В прологе к «Ланселоту» в образцовом куртуазном стиле Кретьен изображает самого себя послушным исполнителем приказаний Марии («владычицы Шампани») «как раб усердный госпожи»[31 - Там же. С. 5.].

Родившаяся в 1145 году, Мария Французская еще в детстве осталась на попечении отца после расторжения брака родителей. Потребность Людовика заручиться союзом с могущественным графством Шампань привела к тому, что Марию обручили с графом Генрихом Щедрым, чья территория приобретала все большее значение в товарообмене тканями, красителями и предметами роскоши, такими как меха, специи, лекарства, монеты – и идеи. Сначала Марию отправили в аббатство шампанского городка Авене учиться, а в 1164 году она стала графиней Шампани.

Двор графской резиденции в Труа становился одним из важных литературных центров. Мария, как и ее муж, была покровительницей литературы, однако если граф предпочитал религиозные тексты на латыни, то Марию больше интересовали сочинения на местном языке. Именно при дворе графа Шампани работал Гас Брюле, один из первых и самых известных труверов, воспевших куртуазную любовь.

Незадолго до того, как в 1179 году муж Марии, Генрих, отправился паломником на Святую землю, двор посетил валлиец Вальтер Мап. Он прибыл из Англии, где ему приписывали авторство «Ланселота» в прозе – или его перевод по заказу короля. Мап, несомненно, мог быть одним из распространителей артуровских сюжетов. В отсутствие мужа Мария была назначена регентом: ту же роль она впоследствии исполнит вновь от имени малолетнего сына (Генрих умер вскоре после своего возвращения в 1181 году).

Вероятно, поэма Кретьена была написана во время паломничества Генриха или незадолго до него. Мы многого не знаем о Кретьене, в том числе о его отношениях с Марией. Именно она поручила ему создать роман о «Ланселоте», однако, написав около 6000 строк, он прекратил работу и предоставил другому сочинителю дописать еще тысячу, вероятно, сочтя тему непристойной. Однако гипотетически этому может быть еще одно объяснение.

У Марии был сводный брат – англичанин Генрих, сын от второго брака ее матери Алиеноры с Генрихом II Английским. Он умер, не успев взойти на английский престол, и остался в исторической памяти под именем «Молодой король»[32 - Генрих считался королем лишь номинально, поскольку был коронован еще при жизни своего отца, Генриха II, но самостоятельно никогда не правил. – Прим. ред.]. Запомнился он главным образом как яркая звезда новомодных рыцарских турниров и как герой сноски на полях истории о величайшем рыцаре Уильяме Маршале, которого его биограф Томас Эсбридж называл Ланселотом во плоти, а другие авторы, постоянно балансирующие между фактами и вымыслом, – источником вдохновения всех остальных Ланселотов, которые скоро появятся на этих страницах.