Фаталь оргазм

предков развеяв…
Саморастрата
(и над землею все возможное)
первейшая перед всем
(склонится головою звездой и почвой)
раскинется.

(Поставив все на бросок кости)
кроме сего жеста
ничего и не останется больше,
(вершащего все танцем).

Обожение опечаток,
ожог от-печатки руки.
Нет – ты там не там
– я не здесь, а —

вдруг.
Горевает,
оттачивается,
отдается,
на это всё:
подумаешь головой – голова с плеча,
(хлыщ!),
се-кир,
а среди листвы,
среди зимы,
среди огней,
среди речей,
среди них – нагой,
по рукам и ногам связан:
как на вазе он теперь другой,
другом стал,
отдавшись нам,
и мы друзья
теперь не здесь,
не там
Там нет —
если вдруг
и друг другой —
сам бросайся…

«Выцветают ваши урны из ссор…»

Выцветают ваши урны из ссор
под лучами ядерного ока,
и по все ветрам несутся
затхлые они
в простор,
пока осталось еще дышать
и уходить в свой закат.

Под градом военных огней побитые
кости
не встрянут в глотке и не перебьют
никогда
дыханье,
когда возгорающаяся даль
за персиковой нежностью вечерне,
вновь – небо и – пение
орошенный травы
развенчают все наши
страдательные муки.

Чтобы вновь,
чтобы вновь
расспросить облака:
куда мне податься?
Где повода нет,
вновь и вновь;
ваши урны из ссор стираются:
песнопением птиц,
древесным шелестом
над звериной шерстью.
У кого стоит учиться?
Ветра располагают – у них,
с точки зрения вечности.

«Позавчерашний день…»

Позавчерашний день
состарил меня раньше тебя.
Ты послезавтрашним днем
состаришься позже меня.
Наша старость вернет былой день
детского лета:
вернет нас туда, как если бы тот
сегодняшний день
наступил – и тогда
сегодняшний день в воспоминании детства
омолодит меня и тебя.
На равных выставим наше влечение,
когда мы были детьми,
для которых тайна и сами они,
скрывающимися в шалашах и кустах
звучанием смеха на фоне игривого ветра,
шуршащим кронами,
на которые мы взбирались,
чтобы уходящее лето
озвучить ребяческой речью.