Звезда заводской многотиражки

Новенький синий диплом. Несколько фотографий разного размера, бумаги.

Отлично. О, надо же, а диплом-то у меня не хухры-мухры, а Московского Государственного Университета имени Ломоносова по специальности «журналистика».

Успеваемость… Нда, не очень прилежный я был студент, отлично только по истории КПСС.

Выдан тридцатого июня восьмидесятого года. А сейчас ноябрь. И где я таскался, интересно, все предыдущее время?

Так, бумажка… Удостоверение номер семь-три-четыре, ха, очень смешно.

А, я понял, что это! Это распределение! Как дипломированного молодого специалиста меня направили в распоряжение редакции газеты «Новокиневский шинник». В должности согласно штатному расписанию и обеспечением жильем, правда, не уточнено, каким именно. Это где же я так нагрешил, что меня после МГУ сослали в заводскую многотиражку, а? Вот почему Дима спрашивал про общежитие… Они же наверняка содержимое сумки внимательно изучили.

Фотографии. Три групповых черно-белых фото. Фотокарточка явно из туристического похода. Вот он я, бравый, в штормовке и в обнимку с еще двумя парнями. Фотография в строгом костюме с претензией на какую-то даже художественность. Взгляд с решительным прищуром, на заднем плане – книжный шкаф.

Зеленая книжечка свидетельства о рождении. Зеленая же книжечка школьного аттестата… Ха, тоже интересно. Школу я закончил вообще в Свердловске. Что за семья такая у нас была?

Стоп.

Я снова открыл свой паспорт. Мельников Иван Алексеевич.

Знавал я парочку Мельниковых… В девяностые они заправляли всей теневой частью Новокиневска. Владельцы, так сказать, заводов-газет-пароходов. Я когда писал про их деятельность серию статей, то биографию обоих прямо-таки под лупой изучал. И отца двух братьев звали как раз Алексей. Военный, много переезжал. А братьям сейчас должно быть… эээ… Игорю двадцать восемь, Илье – двадцать пять.

И в Новокиневск они приехали в семьдесят восьмом, то есть, два года назад. Как раз когда я грыз гранит науки в столице.

Еще у них была сестра, но когда я занимался своим расследованием, она уже упорхнула за океан. И звали ее Ирина. В восьмидесятом ей должно быть восемнадцать.

Был ли там третий брат?

А ведь да, было какое-то упоминание о погибшем. Просто без имен и подробностей.

Иван? Имя тоже на букву «И», как и у остальных птенцов гнезда Мельниковых.

Может ли это быть тело третьего брата глав местной Коза-Ностры?

Которой, по идее, еще даже в проекте нет, восьмидесятый год на дворе, какие бандиты?

Я сложил все документы и фотокарточки в стопку и аккуратно засунул обратно в конверт. Встал, подошел к зеркалу на двери шкафа. Еще раз внимательно себя осмотрел.

Похож?

А хрен его знает, вот честно! Мельниковы к моменту, когда я их персонами заинтересовался, выглядели мордатыми бегемотами. Мое же отражение показывало мне юного красавца, которого впору на обложки советских журналов размещать. Как эталонного строителя коммунизма.

Ладно, что там у нас дальше в сумке?

Я вернулся в кресло и осторожно выложил все содержимое, раскладывая по тематическим кучкам.

Из интересного и необычного были трое трусов производства Финляндии и блокнот с заметками. Я открыл, полистал, но тут же закрыл. Это предмет для более вдумчивого изучения, отложу пока. Также имелась новенькая футболка с олимпийским мишкой, полотенце бело-желтое, большое, тоже посвященное олимпиаде, три пары носков, зубная щетка и паста в пластмассовой коробочке. Паста – поморин. Жестяная коробочка леденцов «Монпансье». Армейская фляжка… Открутил крышечку, понюхал. Ох ты ж… Портвейн? Или сквермут какой-нибудь? Наполовину полная. Видимо, в поезд взял, чтобы ехать было нескучно.

Сунул руку в боковой карман, который смотрелся пустым. Ага. Билет.

Розовенькая бумажка, сообщающая, что приехал я в Новокиневск из Москвы вчера, в плацкартном вагоне на семнадцатом месте. Эх, были же времена! Паспорт еще не требовался, чтобы билет на поезд купить.

Ну что ж, подобьем итог.

Я Иван Мельников, закончил МГУ летом этого года. Лето провел фиг знает где, если бы я был на месте этого Ивана, то из Москвы бы постарался не уехать. Олимпиада же! Событие мирового масштаба! Вот и он, наверное, так решил.

Ну и либо в процессе оной олимпиады как-то накосячил, либо просто был выпускником, не особо подающим надежды, так что ему сунули в зубы распределение в Новокиневскую заводскую газету. И паспорт еще поменял зачем-то. Значит прошлый либо потерял, либо… либо в нем появились порочащие отметки, показывать которые в приличном обществе вредно для карьеры или здоровья.

В общем, юноша купил билет и приехал в Новокиневск.

Где его сбросили с девятиэтажного дома без верхней одежды.

Никакого бумажника в сумке не оказалось, так что из денег у меня был один только пятак одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года выпуска, который я обнаружил в заднем кармане своих штанов. Как раз в том самом, на котором красовались крупные буквы «Рила».

И еще – вещей было как-то маловато. Точнее, какой-то бестолковый набор. Выглядело так, будто кроме этой сумки где-то еще должен быть чемодан. Где-то же должна быть еще какая-то одежда, кроме этих вот псевдоджинсов и рубашки. Хотя может я просто плохо помню жизнь и быт советских человеков. Может, три пары финских трусов и полфляжки портвейна – это более, чем достаточно для счастливой и безбедной жизни.

Я сложил вещи обратно в сумку, застегнул молнию и откинулся на спинку кресла.

Посмотрел на безмятежно дрыхнущего Веника.

«Спасибо, парень! – подумал я. – Если бы не ты, то сидел бы я сейчас в ментовке и путался в показаниях».

Или за мной уже приехала бы бригада крепких парней с Полевой. Дурдом на Кирпичном еще не построили потому что…

Я тихонько встал, ощутив необходимость размяться. Потрогал голову в том месте, где был ком запекшейся крови. Никакой болезненности и припухлости, будто кровь там взялась вообще непонятно откуда.

Тут меня по голове как пыльным мешком ударило.

Восьмидесятый в Новокиневске.

Это значит, что где-то здесь есть я сам! Жан Колокольников, ученик третьего класса шестьдесят девятой школы! Ну да, мы как раз в этом году получили новенькую трешку на Спортивной. Вокруг сплошные пустыри. Это сейчас там спальные районы до горизонта, а в восьмидесятом еще ничего не было. Помню, когда Брежнева хоронили, все заводы включили гудок, я вышел на балкон девятого этажа его послушать, и вид был на заросший сухими кустами пустырь. На котором потом возведут кондитерскую фабрику.

Значит, пока я тут в гостях у непутевого сынка обласканных советской властью родителей, другой я сижу за партой, сложив руки перед собой.

Хотя нет, сегодня же воскресенье.

Завтракаю, значит. Чтобы потом одеться потеплее и укатить к бабушке на Черемушки.

Как делал почти каждое воскресенье. До того момента, как с бабушкой приключилось…

Кстати, а когда это было?

Я напряг память.

Это точно была зима, почти под новый год. Я отчетливо помню, что пришел с городской елки во Дворце Пионеров, открыл дверь своим ключом, и услышал разговор родителей. Отец как раз рассказывал маме, что бабушка нашлась в психушке Законска, только назвалась чужим именем и его не узнала. А хоронили ее уже после Нового года. На зимних каникулах.

Перед глазами встали страницы школьного дневника. На развороте не было расписания уроков, вместо них наискосок накорябаны крупные буквы «КАНИКУЛЫ». Правая страница, верхний угол. Я нарисовал там череп с костями.

Ну давай, какой это был год?!