Огни чужой деревни

Огни чужой деревни
Саша Ханин

Кажется, еще чуть-чуть и наша жизнь сказочным образом переменится. Мы полетим к звездам, и никому уже не надо будет умирать. И тогда, спохватившись, из тени выходят Они. И вот уже катары и альбигойцы горят на кострах инквизиции, полицейские разносят вдребезги оргонные аккумуляторы, американский сенат запрещает ЛСД, а Тимоти Лири отправляется за решетку. Мир остается тем же адским местом, что был и прежде – супермаркетом и железной тюрьмой. Империя бессмертна, как писал Филип Дик. Давно-давно Они отобрали у нас магию и чудеса. А взамен нам сунули в зубы математику, физику и прочие, так называемые, науки. Нам разрешили пользоваться электрическим током. Вот, сказали нам, телевизор. А вот, двигатель внутреннего сгорания. А это – аспирин. А еще нам сказали, что никаких приведений и волшебников не бывает. Нам объяснили, почему нельзя летать, ходить сквозь стены и читать мысли. Нас обманули, у нас отобрали то, что по праву рождения было нашим. Содержит нецензурную брань.

Саша Ханин

Огни чужой деревни

Мы созданы из вещества того же,

Что наши сны.

И сном окружена

Вся наша маленькая жизнь.

Шекспир

Мэр

– Большие перемены произошли в жизни села в конце 1950-х годов, – рассказывает Раулю мэр.

Он сидит за рулем старенького «уазика» на горячем дерматиновым сиденье. Рядом – Рауль с блокнотом в руках. В оскаленных зубах Рауля торчит мундштук с дымящейся сигареткой. Позади в салоне кемарит на лавке Егор Панфилов. На безволосой впалой груди рок-барда лежит гитара. Следом за «уазиком» по поселковой улочке едет пегий от лепешек грязи бронетранспортер. За бронетранспортером в куцей тени, поникших от жары, липок шагают полицейские, похлопывая электродубинками по ладоням. На копах чёрно-зелёная униформа, кожаные сапоги и белые шлемы-респираторы со встроенным противогазом, прибором ночного видения и системой связи. Любой геймер с первого взгляда узнает в этих ребятах городскую полицию Альянса из компьютерной игры «Half-Life».

– По распоряжению Никиты Сергеевича Хрущева Министерство сельского хозяйства было перенесено из Москвы в специально построенный для этого поселок Новое Синьково. Чтобы, так сказать, быть поближе к сельскому хозяйству. Само собой, когда Хрущева сняли, Министерство переехало обратно в Москву, а поселок остался…

Мэр похож на состарившегося и обрюзгшего первого космонавта Юрия Гагарина. У него доброе круглое лицо. Жесткие, черные с проседью волосы коротко острижены на висках, затылок выбрит, челка зачесана назад. От постоянного недосыпа у мэра мутные воспаленные глаза и темные круги под глазами, словно у панды. Сегодня он без пиджака, в белой рубашке, с подвернутыми рукавами. Правой рукой мэр крутит «баранку», а левую с чадящей сигареткой вывалил за окно.

– У нас тут своя кожгалантерейная фабрика. Мячи для футболистов шьем. Что еще… Больница самая крупная в районе. Автобаза № 42. Ну, и конечно, наша гордость – Яхромский сельскохозяйственный техникум, состоящий фактический из двух частей производственной и учебной. А вот, и общага, – закругляется мэр, – рассадник зла и порока. Приехали.

Рауль, пригнувшись, глядит мимо мэра за окошко и видит жутковатую кирпичную пятиэтажку с закопченными стенами. Объехав здание, мэр останавливает «буханку» у крылечка черного хода. Егор Панфилов, как куль валится с лавки. Гулко стукается об пол гитара. Рядом с «уазиком» тормозит бронетранспортер. Полицейские деловито вышибают дверь в общагу. Где-то наверху звенит разбитое оконное стекло. Из окна второго этажа, размахивая руками и ногами, вываливается долговязый парниша в красных тренировочных штанах и белой рубахе в крупный горох. Копы лезут за студентом в кусты и принимаются лупцевать его дубинками.

– Э! Э! – кричит копам мэр. – А ну, хорош!

Полицейские, треща рациями и хрюкая скремблерами, волокут из кустов норовившего сбежать студента техникума. У парниши бритая под машинку шишковатая башка. Свернутый на бок нос. И дурные, косящие от постоянного вранья глаза.

– Здорово, Жэка. Уже сварил? – спрашивает мэр.

Жэка жует губами и с тоскою смотрит куда-то мимо мэра.

– В унитаз не вылил?

Жэка молча мотает головой.

– Пойдем, – оборачивается мэр к Раулю, – «молочком» угощу.

Через выбитую дверь черного хода они попадают в общагу. В общаге стоит густая летняя тишина. В темных коридорах со стен осыпается старая краска. Жужжат и бьются о стекла мухи. Мэр поднимается на второй этаж, проходит по коридору и привычно толкает фанерную дверь. Пропускает Рауля в комнату. Обстановка в каморке такая, будто недавно граната взорвалась. Следом за Раулем копы затаскивают в комнату Жэку. Последним заходит мэр. Садится с размаху на что-то немного напоминавшее низенькую, вынесенную с пожара софу. На полу стоит трехлитровая банка с бледной зеленоватой жижей, несколько банок поменьше и один граненый стакан. Мэр придирчиво осматривает стакан, наливает в него «молочка» и протягивает Раулю.

– Угощайся, друг! – говорит он.

Рауль берет у мэра стакан и, оглянувшись по сторонам, садится на нечто, похожее на скамеечку чистильщика обуви из советского фильма про революционную Одессу. Мэр выбирает две баночки почище и наливает «молочка» себе и Жэке.

– Со свиданьицем, – говорит мэр и, прикрыв глаза, принимается дуть «молочко».

Жэка ловко швыряет свою баночку в шлем-респиратор ближайшего копа и прыгает в окно. Другой коп успевает схватить его за кроссовку. Рации в шлемах полицейских беспокойно трещат. Мэр морщится, глядя поверх стакана на эту суету.

– Да черт с ним, пускай лезет, – машет он рукой.

В этот момент нога непутевого студента выворачивается из кроссовки, и Жэка с матюгами улетает вниз.

– Насильно мил не будешь, – замечает мэр.

Рауль ставит свой стакан на пол и что-то строчит в блокноте.

– Ганжа у нас не вызревает, вот и приходится из незрелой «молочко» варить, – объясняет мэр. – В смысле расширения сознания мне это пойло не очень. У меня потом голова сильно болит, а если сверху еще портвейна засадить, запросто может конфуз случится… Тебя как, цепляет?

Рауль кивает, строча в блокноте. Мэр какое-то время сидит неподвижно, глядя на разруху вокруг себя. Потом оживляется.

– А знаешь что? Давай, на крышу слазим, окинем взглядом родимый город и его окрестности!

Со второй попытки мэр поднимается с того, на чем сидел, берет на руки трехлитровую банку и выходит. Рауль выходит следом.

– Оставьте нас, – величественно говорит мэр толпящимся в коридоре полицейским и шагает вверх по лестнице.

Четыре пролета. Изувеченная дверь на чердак, еще ступеньки, еще дверь и вот, они с Раулем на крыше. Мэр подходит к самому краю.

– Ты посмотри, какой простор! – кричит он Раулю. – О-го-го!!!

С крыши общаги открывается симпатичный вид на поселок. Белые блочные пятиэтажки, блескучие стекла окон. Пожухлая от жары зелень стоящих во дворах деревьев. Мозаика, изображающая трудовой подвиг колхозников, на торцовой стене здания Яхромского сельскохозяйственного техникума. На окраине, за кинотеатром заросшее бурьяном футбольное поле. Песчаный пляж и белые горошины буйков на темно-синей воде Синьковской плотины. Утыканные гнутыми телевизионными антеннами крыши, а над крышами – густое вечернее небо и сиреневая пыльная даль.

– Видишь, вон там, водонапорная башня похожая на башню волшебника? – шепчет мэр на ухо Раулю. – А рядом какие-то серые коробки в пыли. Так вот, это сказочное место называется Рогачево. Гляди, как красиво! А ведь я ни разу в Рогачеве не был. Помню, сидим вечером на остановки с Егоркой и дуем пиво, и тут останавливается 63 маршрутка. Ну, думаю, сейчас прокачусь в Рогачево, погляжу, как люди живут… Только никуда я не поехал. Такие дела Рауль… – Мэр основательно прикладывается к банке. – А знаешь, ну его лешему, это Рогачево! Чего я там не видал? Стоят, наверное, избы в поле. Поехали лучше в Горицы! Там чумовая рыбалка на плотине! Сядем на велики и покатим! Рауль, я же со школы в Горицах не был! – Мэр снова отхлебывает из банки, всхлипывает и вытирает ладонью рот. – Мне сейчас отчего-то вспомнился случай из детства. Пошли мы как-то раз с отцом за грибами. Помню, не рассвело еще. Дошли до края леса, а из березняка лось выходит и смотрит на нас добрыми глазами…

Мэр вытирает украдкой набежавшую слезу. Хочет выпить еще, но останавливается. С сомнением смотрит в банку.

– А ну, его, это «молочко»! Мне еще работать сегодня… Хочешь, хлебнуть? – спрашивает он Рауля.

Журналист решительно мотает головой. Мэр встает на край, держит банку в вытянутой руке.

– Кыса-кыса-кыса! – зовет мэр.

Снизу из кустов возле общаги раздается противное «мяу».

– Нет наркотикам! – говорит мэр и разжимает пальцы.

Здание администрации Новое Синьково. Третий этаж. Балкон. На балконе два скрипучих гнутых шезлонга и кособокий столик. На столике вялые полевые цветы в стеклянном графине. В шезлонгах у столика сидят мэр и Рауль Дюк, журналист. Рауль в панамке, больших очках-хамелеонах, гавайской рубашке и шортах. С балкона открывается вид на поселковый кинотеатр и безлюдную треугольную площадь.

– Чудес у нас хватает, – рассказывает мэр. – На днях имел место такой случай. Заходят два мужика в ларек. Высыпают на блюдце мелочь – всё уже посчитано! Мелочи выходит сорок два рубля. И говорят – хозяюшка, нам бы водочки и семешек. А водки в ларьке по сорок рублей нет, потому что ее по сорок и не бывает, и по пятьдесят не бывает. А по шестьдесят четыре, положим, есть… И тут происходит чудо. Мелочь из блюдца исчезает и на прилавке появляется водка, с этикеткой Московского винокуренного завода за сорок рублей и семешки, соответственно, за два рубля. Мужики берут водку и закуску и идут в сторону заброшенного коровника, к себе на работу. Накрапывает теплый летний дождик… Чем не чудо? И вообще, вред горячительных напитков и наркотических веществ сильно преувеличен. Я и сам не против, и не возбраняю, хотя, бывает, и порицаю. Опять же, как пить. Ежели пить ради свинства, то порицаю! А ежели ради бегства из этого вконец оскотинившегося мира или, скажем, чтобы расширить границы сознания, то я всей душой с вами. Беда в том, Рауль, что никто не хочет уже эти границы расширять.

Мэр со стоном поднимается из шезлонга и уходит с балкона. Он бредет куда-то, распахивая двери, бредет через кабинет и приемную, через небольшую залу с выгоревшим длинным столом и придвинутыми к нему стульями. Ветерок шелестит бумагами. Безлюдно. Только полицейские с электродубинками в белых шлемах-респираторах застыли у дверей.