Вкус твоей любви

– Поздравляю, – равнодушным профессиональным тоном говорит мне врач на УЗИ, и я не верю даже врачу.

– Скажите, а прибор не может ошибаться? – задаю я ей самый тупой вопрос, который, возможно, ей уже задавали на этой кушетке десятки других женщин и девушек.

Врач с сочувствие смотрит на меня и утвердительно кивает головой, показывая на монитор, как будто я смогу на нём что-то разглядеть:

– Примерно пятая неделя, вот, – а я вижу только черно-серые волны. – Сердце уже бьётся. – Матка в тонусе, это не очень хорошо, – видимо, это что-то означает, но мой мозг сейчас практически ничего не способен воспринимать.

Весь опыт предыдущих жизней ничто по сравнению с твоим собственным. Я иду к метро под липким февральским снегом, и не чувствую ничего, кроме ледяного страха. И одиночества. Я с горечью перебираю все эти глянцевые картинки из интернета: вот счастливая парочка радостно обнимается, демонстрируя зрителям за монитором две полоски. Вот нежный заботливый красавчик осторожно гладит едва округлившийся животик своей сексуальной подружки, с триумфом глядя в камеру. А вот другой, не менее сексуальный парень, стоя на коленях, целует надувшееся пузико накрашенной красотки. А вот женщина в метро напротив читает какую-то книжку с милыми пухлыми малышами на обложке «Двойня для босса». Где радость от беременности? Желание бороться с миром и сворачивать горы? Только опустошение и ощущение пропасти, в которую я сейчас медленно, но неумолимо сползаю…

Глинтвейн для грусти с вишнёвыми листьями

На 1 литр сухого красного вина или хорошего вишнёвого сока необходимо взять кожуру одного апельсина и один целый, 4 звёздочки бадьяна и 4 бутона гвоздики, 2 коробочки кардамона, по одной палочке корицы и 4 горошины душистого перца. Первый мой секрет: апельсин надо очистить от кожуры, которую положить в кастрюлю вместе со вторым нарезанным кружочками целым апельсином. Второй мой секрет: все специи залить вином или соком и дать настояться под крышкой некоторые время перед тем, как медленно нагревать, но не кипятить! И, убрав с огня, добавить столовую ложку мёда и дать время напитку настояться, забирая из специй всю их ароматную душу. Третий секрет от шефа: добавить несколько листьев чая из вишнёвых листьев, чтобы вспомнить май и детство.

Смотреть в зимнее окно и пить горячее вино: прошлое точно не вернётся, но настоящее станет хоть и совсем немного, но теплее и лучше.

Старомо

дный апельсиновый пирог для исполнения желаний с карамельной корочкой

Всё последние дни я пытаюсь привыкнуть к тому, что теперь у меня будет ребёнок. От мужа, который мне изменил. Вышвырнул на улицу. И теперь готов до последнего судиться со мной за каждую копейку из нашей квартиры. И ещё я пытаюсь привыкнуть к ужасной мысли, что я не хочу этого ребёнка. Я его не люблю. И от этого я чувствую себя последней дрянью. Он как чужеродное тело, поселившееся во мне без спроса, пожирает меня изнутри. А как же все окружающие меня счастливицы? Они умиротворённо шлёпают по зимней слякоти в своих уютных меховых уггах; неповоротливыми уточками карабкаются в авто, которые заботливо открывают им их такие же умильные и озабоченные мужья; мечтательно поглаживают свои смешные животики, наблюдая за пляшущей вьюгой в окне кафе. И я невольно задумываюсь: сколько же среди них таких, как я? Одиноких, покинутых, неприкаянных, испытывающих вечную тошноту и усталость? По нам пока ничего не скажешь, и поэтому мы качаемся в переполненном метро и автобусах, хотя отдали бы всё, что угодно, чтобы просто присесть на пару минут. Нас не встречают и не ждут дома заботливые мужья с пресловутыми солёными огурчиками с клубникой. Мы сами носим тяжёлые сумки и взбираемся на пятый этаж с высоченными пролётами, задыхаясь на каждой ступеньке. Потому что теперь дышим за двоих. За себя, и за кого-то совсем незнакомого и чужого, живущего внутри нас.

Но зато у меня появилась тайная сила: теперь я ещё лучше, чем раньше, ощущаю вкусы и ароматы. Я чувствую, что ел на завтрак мужчина, стоящий рядом на эскалаторе в метро, я слышу, как в элитном продуктовом магазине тщательно скрывают запахи тухлятины за безупречной белизной хлорки. Я морщу нос, когда понимаю, что почти все окружающие мужчины моются исключительно гелем для душа AXE: его едкая химическая формула практически растворяет все натуральные запахи кожи, но и сама на вкус отвратительна. Я с удивлением понимаю, как мало вокруг меня естественных натуральных молекул, чистых и безупречных. И от этого меня мутит ещё больше. Мой разум пытается найти какие-то зацепки, якоря, которые помогут мне остаться на плаву. Не унестись по волнам навстречу буре и отчаянию. Я равнодушно пролистываю ленту соцсетей: как интересно, оказывается, сейчас вовсю идёт Новый год. Только китайский. Счастливая и ухоженная девушка с добрым и открытым лицом, которому хочется верить, вещает с экрана:

– Сегодня для вас я приготовила очень популярную практику, которая поможет сохранить в вашем доме любовь, счастье и достаток: «Сто восемь апельсинов». Китайцы верят, что если в период празднования Нового года принести домой сто восемь апельсинов и рассыпать их по всем комнатам, то весь следующий год в доме будут царить богатство и радость!

Я пытаюсь представить, как я волоку на пятый этаж своего старинного дома без лифта в центре Москвы двадцать килограмм апельсинов, пытаясь выжить и не умереть уже где-нибудь на втором пролёте, как счастливая блогерка успокаивает меня:

– Вам же совсем не обязательно покупать именно это количество: вполне достаточно любого числа, кратного девяти: двадцать семь, восемнадцать, тридцать шесть…

Девять апельсинов, пожалуй, даже я смогу осилить, – решаю я. К тому же – прекрасный повод наконец-то выбраться на улицу и перестать себя жалеть. Возможно, прямо по пути встречу шикарного принца, который моему бывшему мужу даже и в подмётки не годится, и который просто обожает немножко беременных безработных девушек.

В тот вечер принц мне так и не встретился.

Но на следующий день у меня назначена встреча с Лёшей. Оставаться гордой и развестись с ним, обрекая своего будущего ребёнка на голод, холод и прозябание? Или сидеть за столиком, нервно теребя бумажный пакетик сахара, прекрасно осознавая, что со стороны выгляжу как всклокоченная курица, несмотря на тонны макияжа и надетое по случаю новое платье? Впрочем, такое же унылое и безликое, как и отвратительный круассан с дешёвым маргарином, воняющим машинным маслом, который мне только что принёс официант.

Вот входит он, и я невольно отмечаю, как посетительницы осыпают его золотыми монетками оценивающих взглядов, выставляя самые высокие оценки по своей личной шкале. Я и сама до сих пор дала бы ему десять из десяти. Как и в тот первый день, когда он появился в нашем офисе. И выбрал именно меня среди целой толпы таких же офисных мелких рыбёшек.

– Какая интересная фамилия, – с улыбкой произнёс он. – Как сказка.

– Да, мои предки были из приезжих немцев. Ещё дореволюционных, – скромно пояснила я. И тоже улыбнулась ему в ответ. Яркой, блестящей улыбкой в алой помаде. С ямочкам на щеках. Как у Лени Рифеншталь в юности.

И тогда он меня оценил по достоинству: тонкую, подающую большие надежды умницу. Ведь это я писала самые лучшие статьи, находила самые лучшие сравнения и эпитеты, а из любого самого унылого материала могла слепить увлекательное повествование. Поэтому руководство заваливало меня самой скучной и трудоёмкой работой, уверенное, что я даже из самых набивших оскомину и банальных ингредиентов сумею сотворить вкусное и изысканное в своей лаконичности блюдо. И я готовила, творила, писала, а в жаркие короткие перерывы мы убегали с Лёшей в близлежащие кафе, гостиницы на один час или скверы, чтобы хотя бы на несколько минут прижаться друг к другу разгорячёнными телами, вечно поджаривающимися на огне нашей бешеной страсти. Его длинные пальцы внутри меня, вечно липкие и сладкие от сока любви, мои ладони на его горячем вечно стоящем члене, вечно голодном и тоскующем по мне. Я вставала с земли, оправляя юбку и отряхивая с колен прилипшие травинки, целуя его рот своими алыми слегка припухшими после его члена губами, и зажимала бёдрами его жадные пальцы, пульсировавшие внутри меня.

– Что за такой важный повод? – почти зло спрашивает меня мой муж, присаживаясь на край стула напротив.

– Я жду ребёнка, – сразу и без обиняков говорю я ему самую заезженную всеми женщинами мира фразу, только сейчас понимая, как жалко и банально это звучит.

В ответ Лёша лишь с издёвкой поднимает одну бровь, и это я себя чувствую сейчас дешёвой шантажисткой!

– Яна, это не поможет, – начинает собираться он, останавливая рукой подошедшего официанта. – Я думал, ты как-то умнее и оригинальнее.

– Но это правда! – с отчаянием в голосе оправдываюсь я, прекрасно понимая, как убого выгляжу со стороны.

– О Боже, – закатывает Лёша глаза. – У тебя и справка есть?

– Есть, – тихо разлепляю я губы. – Из женской консультации.

– Отлично, – поднимается он, чтобы уходить, – не знал, что ты ещё и такая сука. Которая трахалась с кем-то за моей спиной. Ну вот мы и квиты, – кривит он губы в кривой усмешке.

И тут ко мне приходит осознание, что я ему ничего не докажу. Что-то грубое и тяжёлое словно бьёт меня прямо в диафрагму, отчего я на какое-то время перестаю дышать, и ужасное головокружение, тошнота и резкая боль внизу живота выключают в моей голове свет. Я сижу, наблюдая, как весь мир вокруг меня расплывается в алом мареве, пока внутри меня текут реки обжигающей лавы. Вот они вырываются наружу, и я чувствую необыкновенное тепло, разливающееся по телу.

– Девушка, с вами всё в порядке? – подбегает ко мне официант, а Лёша, уже накинувший пальто, бросает ему на ходу, направляясь к выходу:

– Неудавшаяся актриса. Да всё с ней нормально, – и его стройная спина на мгновение загораживает квадратик света, вырвавшийся из двери, когда он выходит на улицу.

– У вас точно всё хорошо? – подходит ко мне парень, и, судя по его встревоженному виду, выгляжу я так себе.

– Да, всё нормально, спасибо, – пытаюсь улыбнуться я в ответ. – Принесите счёт, пожалуйста.

Я тянусь к сумке за кошельком, и понимаю, что у меня не хватает сил даже не это. Моя сумочка весом в сто миллиардов тон выскальзывает у меня из рук на пол, и я наклоняюсь, чтобы поднять её. Как странно: кажется, кто-то пролил целую чашку сока рядом с моим стулом: он разливается подо мной маленьким озерцом, пока я медленно не соображаю, что капает откуда-то сверху. Я даже слышу, как у меня в голове проворачиваются крошечные шестерёнки, обложенные тугим поролоном, когда я пытаюсь понять, что я могла такого пролить. Всё моё тело словно погружено в тёплый клюквенный кисель, который хлюпает подо мой. Я отлепляю ноги от стула, и понимаю, что всё пропиталось какой-то жидкостью, пока вдруг до меня не доходит, что это и есть я. Что это моя кровь, а не компот, сочится сейчас, с тихим всхлипом капая на пол. Мне становится ужасно стыдно: какая неловкая ситуация, я сижу здесь, посреди кафе, испачкав алой кровью всё кресло и пол, и думаю только об одном, как я теперь смогу встать и незаметно выйти хотя бы в уборную, не привлекая внимания.

Ко мне возвращается официант со счётом, и, пододвинув ко мне терминал, набирает сумму чека. И тут его взгляд случайно падает на пол, потом он внимательно смотрит на меня, и я слышу, словно сквозь густое ватное одеяло:

– Вызовите скорую, кто-нибудь, скорее!

За окном всё кружит снег, я сижу на больничной койке и смотрю на эту застилающую весь свет белую простыню, прямо как мать Белоснежки в сказке. Только у меня уже не будет ребёнка: я опустела, как холодный дом. Мне так странно, что кто-то незнакомый, кого я даже не успела толком узнать и полюбить, вдруг покинул меня, но почему же мне тогда так невыносимо грустно? Я ведь даже его не хотела! И чувство вины разрастается во мне, как плесень на забытом кусочке спелого персика, как будто это я сама убила своего ребёнка.

– Да не переживай так, – подбадривает меня соседка по палате: отекшая девушка Даша, которая лежит здесь уже второй месяц на сохранении, практически не шевелясь. – Вот, посмотри на меня: три выкидыша до этого, а теперь лежу, жду! – поглаживает она свой огромный живот, – и я лишь улыбаюсь ей в ответ через силу.

– Яна Гофман! – заходит в палату молодой высокий врач, с которым в прежней жизни я была бы не прочь столкнуться где-нибудь в ресторане, а сейчас он у меня вызывает только страх: как бы ещё чего страшного не сказал мне о моём здоровье.

– Доктор, когда меня выпишут? – сразу же спрашиваю я его, потому что мне невыносимо оставаться в этой белой палате с резиновыми матрасами и отвратительным запахом столовской гречки и борща.

– Скоро, скоро: лишнего держать не будем, но семь дней мы должны вас наблюдать как минимум, – успокаивает он меня. – А что вы хотели: всё-таки отслоение плаценты, большая потеря крови, экстренное выскабливание, это вам не шутки, – бодро перечисляет он, как будто речь идёт о каком-то обычном деле. Для него обычном, – отмечаю я про себя.

– Бельгийский шоколад с апельсиновой цедрой и коньяк. Французский, – отмечаю я про себя, не замечая, что произношу это вслух.

– Не понял? – удивлённо переспрашивает меня доктор.

– Простите, я сказала это вслух? – извиняюсь я. – Просто от вас пахнет шоколадом и коньяком.

Соседка удивлённо смотрит на меня: доктор стоит на расстоянии трёх метров от нас, и больничная еда на наших прикроватных столиках способна перебить даже запах жжёной резины.

– Пациентка подарила, – от смущения розовеет доктор. – С коллегами в обед попробовали по десять капель.

Вот так: я осталась одна, но мой неродившийся ребёнок словно оставил во мне маленькую частичку себя, и теперь я, как Жан Гренуй из «Парфюмера» различаю тысячи разных оттенков запахов, ароматов и вони, постепенно привыкая жить с этой тайной способностью. Доктор делает какие-то пометки у меня в карте, и я слышу, как от его рук до меня доносится слабый запах хозяйственного мыла, вербены и лимонной цедры…

Я открываю дверь своей квартиры, и мне страшно от того, что я могу там увидеть. Мне кажется, сюда возвращается только моя оболочка, а человек, которым я была всего неделю назад, растворился где-то в утробе этого ненасытного гигантского города, пожирающего своих детей. А может быть до сих пор бродит, неприкаянный, по гулким комнатам моей квартиры.