Химия любви

После этого все так и было – все непринужденно и естественно. Однажды он, дурак какой-то, увидел меня нечаянно на унитазе, подставил ладошку и сказал очень серьезно:

– Писай.

Когда в ладонь набралось – он выпил и сказал:

– Я – не хулиган и не извращенец. Просто я так тебя сильно люблю.

Я ему поверила. Потом мы не один раз писали по очереди в унитаз. И мне было приятно, я вовсе не удивилась, когда он предложил сделать эту глупость.

Он как-то сказал:

– Когда любишь, то испытываешь удовольствие от запаха носков любимого человека. Это известно всем взрослым людям.

А я об этом не знала.

А в тот вечер мы утонули друг в друге. Мы жили в маленьком аильчике, совсем маленьком: два спальных места, одно над другим, окно, столешница к нему. Преочень уютно. Но нам было более чем достаточно. И главное – никого поблизости. Только мы вдвоем, глаза в глаза. И крупные, яркие звезды.

…Еще в пути я думала: «Скорее, он возьмет одну комнату на двоих… А почем бы и нет!!.» И я все бросила на волю волн.

Это были сумасшедшие ночи и дни. Он целовал мое лицо, глаза, тело с таким трепетом, что у меня в пятках кололо. Но это и пугало почему-то. Мы испытывали величайшее наслаждение от встречи взглядов, от голоса друг друга, от случайных и неслучайных прикосновений. Мы были едины в жестах, желаниях, словах, наши сердца стучали в такт. И дело совсем не в физическом наслаждении…

Мы совсем не стеснялись того, чего обычно люди всегда, во все времена и во всех странах и континентах стесняются.

Я могла спокойно при нем подмываться, глядя ему в глаза, видя, как он стоит с полотенцем в руках.

Ночью он вышел пописать, я – вслед за ним, положила голову на плечо, смотрела на звезды, а потом, когда он закончил свое маленькое дело, сказала:

– Давай-ка я промокну кончик и застегну ширинку. Мне это приятно.

И в самом деле, мне было это приятно.

…Только понять не могу, почему я поступила так, как поступила?.. А утром он принес кофе и два блинчика в постель. Я не сразу могла прикоснуться к еде – так мне хотелось продлить состояние блаженства. Это была не я, а другая женщина, наполненная женским счастьем.

А днем мы выходили в поселок за продуктами, гуляли, держались за руки, как два юных человека. Хотя на самом деле я ему годилась в дочери. Но вот что важно – и тогда, и потом я не встретила ни одного косого взгляда – наоборот. До сих пор мне это не понятно. Скорее всего, люди видели такую глубину нежности, которая в обычной жизни встречается не часто, совсем редко, а как коситься или не одобрять нежность, искренность, чистоту? Мы всегда хорошо смотрелись вместе – по крайней мере, тогда я так нас ощущала.

Еще сутки мы не выходили из нашего пристанища, наслаждаясь неразрывностью, пытаясь не упустить ни одного жеста друг друга. Слияние душ, тел, мыслей, желаний… Это и есть счастье.

Через трое суток он сказал:

– А теперь по делам мне нужно в Чуй-Оозы.

И мы поехали.

И тут я поняла, каким он еще может быть…

Он машину чувствовал, как…

– Как свои руки, – сказал он.

– Как меня, – сказала я.

Голову я положила ему на плечо, левую руку ему на затылок, а правую – на гульфик, мне нравилось ощущать его твердую плоть.

Я не боялась скорости, я доверяла самому лучшему своему в мире мужчине на двести процентов. Но тогда я даже не могла представить – и права не имела мечтать! – о дальнейших отношениях. Но ведь через полгода мы готовы были и вместе, и по отдельности преодолеть все препятствия – лишь бы быть вместе. Навсегда вместе.

Ехал он невозмутимо.

Скорость – сумасшедшая.

Но я не боялась.

К семи вечера мы вернулись в Чемал.

Хозяйка гостиницы сначала не поверила, а потом сказала серьезно:

– Вы не быстро ехали, вы медленно летели. У нас так не ездят: шутка ли – 600 верст по горам.

Наверное, это были крылья любви.

Но тогда я про это ничего еще не знала и не понимала. Хотя – пыталась. Исподтишка стала наблюдать за ним: в порывистости жестов было одновременно и что-то сдерживаемое и почти неприкрытое, нетерпеливое желание сделать следующий шаг. В будущее?.. Он казался мне надежным, как… Как наши горы и реки. Казалось, что он может удержать на плечах весь мир.

На следующий день мы поехали в Горный. Там мы должны были расстаться. Подразумевалось: навсегда.

* * *

«Умираю без тебя – не отказался от этой муки: не могу и не хочу. Чувствую большую вину, что втянул тебя во взрослые и жестокие игры. Не на жизнь, а на смерть. Не каждый из них выходит живым и здоровым.

Для меня самая огромная беда – если я ошибаюсь в тебе. А для тебя, если ты ошибаешься во мне – просто горе. Но не беда. Не трагедия. Ты должна быть расчетливее меня, циничнее. И это нормально.

Я все больше погружаюсь в тебя, доверяюсь тебе, утопаю в тебе. И все меньше контролирую – во всех смыслах. И это, конечно, не есть хорошо.

У меня ощущение, что вот-вот будет большое горе. Дай Бог, чтобы оно не коснулось тебя.

Но ведь по большому счету мы с тобой и не такие уж большие грешники. Предавать любовь – вот что скверно. (Впрочем, я не совсем прав, кого приручил – того тоже нельзя предавать.)

Из головы не выходит рассказ моей родной тети – тети Фени, которая говорит, что двух месяцев любви в 18 лет ей хватило на всю жизнь (другой, увы, не случилось). У нас с тобой – уже больше».

Глава третья

И если нужно, пускай пропаду!

Только бы ты и я! И что нам до того,

Что делают и думают другие.

Что нам до всего остального, только бы нам

Насладиться друг другом и замучить друг друга