Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2

"А сам то ты, Ветров, готов тут жить и состариться? Снимать пастухов и хлеборобов? Завести огород?" – спрашиваю себя, – жениться на местной, основать трудовую династию и бегать до пенсии с верным "Зенитом", сетуя, что всё вокруг захватила цифрА? Не готов? Тогда заткнись и слушай капитана."

Острый ум и избыток свободного времени – страшное сочетание. Грибову стало любопытно, он начал присматриваться ко мне, и теперь пытается впихнуть свои наблюдения в рамки собственного понимания.

Где-нибудь в Штатах решили бы что я сатанист или жертва похищения пришельцами. А тут свои "страшилки". Идеологические. В СССР лучше быть рептилоидом, чем диссидентом. Выкручиваться пора.

– Сергей Игнатич, я вам признаться хочу.

– В чём? – радуется капитан.

– Кажется, я влюбился.

– Так это нормально… В твоём возрасте.

– Я в Марину Викторовну влюбился, – трагически восклицаю, – разве это правильно?! Кто она, и кто я?! Взрослая женщина… Начальница моя…

Сейчас главное не переборщить. Капитан не зря в драмкружке занимается. Хреновую игру может и раскусить.

– В Подосинкину?! – Грибов от неожиданности обжигается чаем.

– С первого взгляда, – киваю.

– Бегом поэтому занялся? – додумывает капитан.

– Впечатление хотел произвести, – вздыхаю, – а потом втянулся. Вы только Николаю не говорите, он же меня по стенке размажет. Он к ней тоже неровно дышит, вы в курсе?

– Да знаю я, – отмахивается капитан, – всю плешь уже проел мне своей редакторшей. И ты туда же… Вот ведь "фам фаталь"…

– Комсомолка, спортсменка… – подсказываю.

Капитан озадачен. Все его наблюдения прекрасно укладываются в новую схему. При этом в ней нет ничего уголовно наказуемого. На меня он смотрит с опаской, как на душевнобольного. Знает, что такое подростковые чувства. Хотя у него же Степанов под боком…

Самое ценное, что он со мной снова откровенен.

– Ты насчёт политеха уверен?

– Мне товарищ Молчанов сказал, что хороших инженеров в стране много, а хороших фотографов по пальцам пересчитать, – безбожно перевираю слова первого секретаря.

– Товарищ Молчанов… – хмыкает милиционер, – приятно, конечно, когда тебя такой человек поддерживает. Но ты своей головой думать должен.

– Так вы тоже мне советуете…

Капитан морщится, попав в собственную логическую ловушку.

– Я не советую, я предостерегаю, – говорит он, – вокруг редакции, и этой твоей Подосинкиной какая-то ерунда творится. И ты уже влез в неё по самые уши. Туристы из ниоткуда. Кражи, которые никто не хочет раскрывать. Фотокамеры из прошлого… Доказательств у меня нет. Но если окажется, что ты в этом замешан, тогда не спасёт тебя ни мам, ни золотая медаль, ни любовь твоя белокурая.

– Да я…

– Алик, – говорит капитан с доброй улыбкой Дзержинского, – я пока на твоей стороне. Учти, безнаказанность и влюблённость – плохие союзники. И если ты оступишься, я тебя выручить не смогу.

– Спасибо за чай, товарищ капитан, – отвечаю, – пойду я. Мама волноваться будет.

Разговор с Грибовым оставляет неприятный осадок. Скрытым ницшеанцем, сектантом или психопатом он меня больше не считает. Но его последняя фраза до сих пор звучит у меня в голове.

"Я буду присматривать за тобой", – сказал мне капитан. Вот уж не было печали!

Играть в детектива Грибов может сколько угодно. К происшествию в газете он меня не привяжет никаким образом. Официально кражи не было. Дело не заводилось. Разве что пальчиком погрозит и скажет "а-я-яй". Что он, собственно, и делает.

Вот мои невинные манипуляции с книгами уголовно наказуемы. Как там в частушке: "Неужели ж нас посадят… да за такие пустяки?" Юное сердце Алика Ветрова колотится от переполнившего его волнения. А в моём взрослом циничном мозгу вместо страха просыпается злость.

Ерунда, значит, вокруг редакции творится. И каждый раз эта ерунда упирается вовсе не в меня, как решил доморощенный Аниськин, а в товарища Комарова.

Он вечно выставлял Подосинкину крайней. У него лежал странный список студийного оборудования. А теперь оказывается, что он ещё и личный интерес в редакции имеет.

В любой войне главное – ввязаться. Так что я, не смотря на поздний час, заезжаю домой, беру плёнки с лидкиной фотосессией, а затем запираюсь в студии на всю ночь.

Утром сердитый и невыспавшийся стою на перроне и жду электричку до Белоколодецка. Я навьючен как маленькая лошадка. Книги, а особенно сумка с кассетами жгут мне руки. Объяснить их происхождение я не смогу.

Паранойя во мне цветёт пышным цветом. На станции вглядываюсь в лица ждущих электричку. Опасаюсь увидеть Грибова или Володю Степанова. Естественно, никого не обнаруживаю. Делать ему больше нечего, кроме как за мной следить. До областного центра доезжаю без приключений.

– Ты где это взял? – говорит "книголюб".

Он крутит в руках Саймака. Я вижу, как у него трясутся руки.

– Друг продаёт, – не моргнув глазом говорю, – из домашней библиотеки.

– Двадцать рублей, – выдыхает Сергей

По глазам вижу – предложение плохое. Не умеет филолог торговаться. Голос даёт такого "петуха", что на него оборачиваются.

– Тридцать, – предлагаю. – Друг от сердца отрывает.

– Пускай, тридцать, – быстро соглашается "книголюб" и я понимаю, что продешевил.

Ну ничего.

Жестом фокусника достаю ещё три тома и кладу их поверх первого. С каждой новой книгой глаза у бывшего доцента округляются. Сейчас совсем из орбит выпадут.

– Ты же говорил, из домашней библиотеки!? – книголюб потрясён моим коварством.

– Та из библиотеки, а остальные из магазина, – говорю, – с тебя сто двадцать рублей.

Все книги я, естественно, с собой не беру. Иначе обрушу рынок. Серёжа, увидев что книг несколько, сбил бы цену ниже плинтуса.

Насколько я знаю, книжный дефицит сохранится ещё лет пятнадцать. Так что вкладывать деньги в редкие тома сейчас выгоднее, чем в акции. Тем более что акций всё равно нет.

– Скажи, а те книги, которые я в первый раз принёс, у тебя сохранились?

– Сабатини, да, – отвечает Сергей, – И ещё "Айвенго". Остальные ушли все.