Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3

Становятся понятны и все его ухмылки и подмигивания. Он сам был свидетелем той самой драки, после которой Серёга мог испытывать ко мне «личную неприязнь». Вот тебе и мотив! Но непонятным остаётся ещё многое.

– Ты его знаешь?! – мама смотрит на Серёгу, как на врага народа.

– Знаю, конечно, – говорю, – я у археологов фотографировал, а он там практику проходит. Знакомы даже. Не он это на меня ночью нападал.

Серёга смотрит на меня с надеждой. Что, думал, я тебя топить буду из той самой «личной неприязни»? Куражиться? Не такая я мразь. По себе людей не судят. И если Серёже такие мысли в голову приходят, значит, есть в этой голове определённая гнильца.

Но с его моральным обликом пускай родители, педагоги и комсомольская организация разбирается. А в этой ситуации и без того много непонятного.

– Ты, Ветров, дурака не валяй! – сердится Грибов. Он проходит в кабинет сразу после Серёги и, напустив на себя строгости, усаживается напротив мамы. – То «ничего не видел», то «точно не он».

– Сами же сказали, фигура… очертания… Да он выше меня на две головы! А там, наверное, с меня ростом человек был. Как тут перепутать?!

– Ты говорил, выше тебя, – Грибов листает бумажки в папке.

Мог я такое сказать? Не помню дословно своих показаний в больнице. Хреново мне было, да и не запоминал особо. Копчёный ниже меня. Мог ли я сказать, что нападавший выше, чтобы подозрения от него отвести? Не мог, потому что не знал тогда, как разговор с ним обернётся. Может, памяти понадобилось бы «срочно вернуться», а делу дать ход. Так что не стал бы я сам себе противоречить.

– Не говорил, – мотаю головой, – путаете вы что-то. Мог сказать, что не помню. А тут представил этого, – показываю на Серёгу, – на месте нападавшего, и вижу, что не стыкуется картинка.

– Ты внимательнее посмотри, Алик, – расстраивается оставшийся в дверях Коля, – Всё же одно к одному складывается. Из лагеря он ушёл, до утра его не видел никто. И нож при нём нашли, и на том следы крови обнаружились.

Каким бы хорошим человеком не был милиционер, а дело для него важней всего. Особенно когда это «дело» можно прямо сейчас закрыть и в архив сдать, а себе «палку» поставить.

Вот и Грибов Николая даже не пытается остановить, чтобы тот мои мысли в верном направлении подтолкнул.

– Моей крови? – спрашиваю, – уже экспертизу сделали?

Понятно, что не сделали. Для этого надо материалы в область отправлять, вряд ли здесь что-то подобное делают. Даже если так, сверят, скорее всего, группу крови, не будет никто из за такой мелочи с ДНК заморачиваться. Но и с этим возиться никому неохота, ведь существует чистосердечное признание – «царица всех доказательств», как повторял товарищ Вышинский.

– Чьей же ещё? – озвучивает Коля.

– Да не трогал я его! – взрывается Серёга, – не видел даже! На хрен он сдался мне, фотограф ваш!

– А где был? – терпеливо спрашивает Грибов.

– Не скажу, – бурчит «старшак».

Детский сад, штаны на лямках. Однако если у товарища окровавленный нож присутствует, то может и не зря он не желает своими ночными похождениями делиться?

– Почему не скажешь?

– Да не помню я! – взрывается Серёга, – пьяный был, по лесу ходил, потом вернулся и спать лёг.

– Как же вы мне надоели, – вздыхает Грибов, – один «не видел», другой «не помнит». Ладно, Ветров, езжай домой.

– А с ним что? – киваю на «старшака».

– Это уже не твоя печаль, – немного мстительно заявляет Грибов, – будем экспертизу ждать. Может неделю, а может и больше. У нас тут КПЗ уютная, на кровати хоть выспится, а не в палатке.

Домой нас отвозит тот же старлей, по-прежнему не сказавший за всю дорогу ни слова. Уже у машины, застав Николая наедине, прошу его зайти с утра перед работой.

Дури в Серёге предостаточно, но в милиции он по моей вине оказался. Не вздумай я играть в благородство и выгораживать Копчёного, никаких вопросов к «старшаку» не появилось бы.

– Алик, – спрашивает мама, когда мы возвращаемся домой – ты уверен, что это не тот человек?

– Уверен, – говорю.

– А почему ты с ним дрался? – не отстаёт она.

– Из за девушки, – отвечаю, – приревновал он некстати, вот и полез. Но всё не всерьёз было, и разняли нас быстро.

– Жаль, – удивляет меня мама.

– Почему, жаль?

– Потому что теперь опять непонятно, кто на тебя напал, – она берёт меня за руку, и я вижу в глазах слёзы, – я очень-очень испугалась, когда всё это произошло. А вдруг, это случится снова?

– Не случится, мама, – обещаю я, сам в подобном совсем не уверенный.

Говорят, ложь во спасение – святая ложь.

* * *

– Коль, да не мог это быть студент! – в который раз объясняю я.

– С тобой дрался, – Николай загибает пальцы, – отомстить обещал, нож нашли и ещё кровь на одежде! Между прочим, это я Игнатичу подсказал, в каком направлении искать, – хвастается он.

– Тот, кто напал, у дома меня ждал, – привожу я единственный аргумент, до которого вчера додумался. – Знал этот Серёга, где мой дом? Не знал!

– Может, сказал кто, – чешет репу Степанов.

Ему очень не хочется отказываться от версии, которую сам же и выдвинул.

– Кто? – говорю, – девчонки не знали, даже Надя не знала. Их главный археолог тоже. Не пошёл же он ночью по домам спрашивать: «Тут фотограф живёт из районной газеты? Я его рэзать буду!» – голосом изображаю лихого джигита.

– Заранее узнал, – не сдаётся он.

– Тогда это уже не спонтанное нападение, а с предварительной подготовкой и прямым умыслом, – говорю, – а ты рассказывал, что он внезапно, посреди пьянки в лес ушёл.

– Так и было, – отвечает Николай.

– Ну-ка расскажи мне поподробнее.

– Не положено, – хмурится он.

– Не положено невинного человека в КПЗ «прессовать», – говорю ему. – Ну, же. Друзья мы, или нет? Я, в конце концов, лицо заинтересованное. Это меня резали, а не кого-то там постороннего.

– Ладно, – сдаётся Коля, – слушай.