Кинокава

– Тёкуи?!

– Да. В здешних краях мы единственные прямые наследники буси.[32 - Буси – воинское, самурайское сословие; сословная система была отменена после Реставрации Мэйдзи 1867–1868 гг.] Я уступлю ему древний ранг самурая и стану простым человеком.

Хана с ужасом внимала словам мужа. Чтобы младшая ветвь принимала самурайский ранг – дело для 34-го года Мэйдзи[33 - 1900 г.]неслыханное. Воспитанная в семье, которая придавала огромное значение общественной иерархии, Хана потеряла дар речи, настолько чудовищной показалась ей эта идея. В животе началось брожение, она снова прижала рукав ко рту.

– Не утренняя ли это тошнота? – осведомился Кэйсаку.

Хана удивленно посмотрела на мужа и вспыхнула под его проницательным взглядом. Она и сама уже заподозрила это, но ничего не ответила.

– Теплая сегодня ночь, да? – прошептал Кэйсаку, откидывая одеяло.

Зима в провинции Кии действительно выдалась на редкость мягкая, и было трудно поверить, что скоро наступит Новый год. В глубинке по-прежнему поддерживалась традиция праздновать лунный Новый год, несмотря на то что в 6-м году Мэйдзи[34 - 1872 г.]был официально введен западный календарь. В Мусоте всего несколько семейств, в том числе Матани, отмечали этот праздник и 1 января, в один день с государственной начальной школой, и по старому обычаю. Для местных крестьян гораздо важнее был приход нового сезона, возвещавший посевную или сбор урожая, а все это было связано с лунным календарем. В конце января или в феврале, в первые праздничные дни лунного Нового года, Кэйсаку навещал крестьян, а старейшины приходили поздравить Тахэя и Ясу и неизменно получали угощение.

– Сегодня наш Новый год, друзья мои, – радостно заявил Тахэй. Он закашлялся, и присутствующие увидели, что зубов у него заметно поубавилось. – Недолго мне осталось праздновать, – добавил он. Несмотря на теплую погоду, Тахэи, который успел отметить и западный Новый год, и лунный, подхватил жестокую простуду. Он сильно сдал, едва ему перевалило за семьдесят.

Вскоре после Нового года газеты объявили о помолвке наследного принца. Мититаку Кудзё официально поставили в известность, что его дочери Садако предстоит стать принцессой. Хана снова и снова перечитывала эту статью, и сердце ее наполнялось радостью за семью императора. Забеременев, она стала смотреть на мир сквозь розовые очки. Матани всячески выказывали ей свое внимание и заботу. Ясу, которая с первой встречи была очарована изысканной речью и безупречными манерами невестки, не отходила от нее ни на шаг. Стена между старой женщиной, выносившей пятерых детей, и будущей матерью окончательно рухнула.

– Почему бы тебе не наведаться в Кудояму и не помолиться в Дзисонъин за удачное разрешение от бремени? – добродушно предложила Ясу. – Я недавно ходила в Дайдодзи в Мусоте, отнесла амулет и помолилась за свои слабеющие глаза.

– Спасибо. Я с радостью повидаюсь с родными, – ответила Хана. Она не навещала Кимото со дня свадьбы.

В мае Хана в сопровождении Кие вернулась в Кудояму. Будучи на пятом месяце беременности, она вела себя очень осторожно и все время следила за погодой, путешествуя по Кинокаве. От красоты раскинувшихся под безоблачным небом вод захватывало дух.

Бабушка вышла встретить внучку, но не нашлась что сказать – такой измученной выглядела молодая хозяйка Матани. Тоёно внимательно всмотрелась в ее лицо и нарушила наконец затянувшееся молчание:

– Скорее всего, будет мальчик.

После этих слов между главой семейства Кимото и ее внучкой вновь установились теплые отношения, царившие между ними всего год тому назад.

Хана представить себе не могла, как Тоёно, которая больше двадцати лет жила только ради нее, теперь справлялась одна. Что касается самой Тоёно, она и словом не обмолвилась о своей невыносимой тоске. Счастливые женщины просто вернулись к своим старым привычкам.

– Хотите, бабушка, я почитаю вам газету?

– Было бы замечательно. Я теперь и в очках-то плохо вижу.

– «Благоуханные ветры и голубые небеса начала лета, журавли в соснах у ворот радостно возвещают о благоприятном событии».

Хана прочла эти чудесные строки на первой полосе выпуска за 11 мая и подняла глаза на Тоёно, которая внимательно изучала ее профиль. Женщины улыбнулись друг другу.

– «Его императорское величество и наследный принц явили себя взорам, облаченные в армейские мундиры, сияющие многочисленными медалями. В 19.30 в Священном дворце его высочество облачился в парадное придворное платье. Затем наследный принц и принцесса провели обряд очищения. Санномия-сикибу вступила в Священный дворец, вслед за ней – наследный принц, которому управляющий двором его императорского величества господин Маруо вручил Меч Драгоценных Камней. Смотритель палат его высочества прошел в Святилище. За ним проследовала принцесса в сопровождении фрейлин Ёсими и Сёгэндзи…»

Хана ни разу не запнулась на сложных терминах, относившихся к императорскому двору. Тоёно прикрыла глаза, стараясь представить себе свадьбу Ханы. Она позаботилась о том, чтобы любимая внучка постигла все приличествующие женщинам искусства. Даже теперь Тоёно искренне верила, что ни одна брачная церемония не была бы слишком пышной для ее внучки.

Хана не решилась поговорить с бабушкой о своих натянутых отношениях с деверем. Она была очень рада, что Тоёно не спросила ее, почему сорвалась помолвка Косаку с дочкой Осава. Сама она этот вопрос поднимать не собиралась, поскольку ее единственной целью было посещение храма Дзисонъин.

– Ты привезла оберег?

– Да, бабушка. Но получилось не слишком хорошо.

Хана изготовила свой амулет, обернув блестящие кусочки шелка хабутаэ вокруг скатанного в шарики подкладочного материала, затем в центре каждого шарика завязала сосок. Тоёно долго изучала творение внучки.

– Какие крохотные, – заметила она после продолжительной паузы. Хотя главе семейства никогда в жизни не приходилось выполнять тяжелую работу, ее ладони покрывала грубая кожа и пальцы выглядели очень сильными. Маленькие шарики прямо-таки утонули в этих крупных руках. – Принеси мою тушечницу, пожалуйста.

– Да, бабуля.

Покрытая золотистым лаком шкатулка с письменными принадлежностями стояла на обычном месте – рядом с пюпитром для чтения. Тоёно устроилась на солнышке на энгаве и начала растирать тушь.

Нобутака раздвинул фусума и заглянул на женскую половину – редчайший случай, надо отметить.

– Хана принадлежит не только вам, матушка. В конце концов, я ее отец и тоже имею право с ней пообщаться.

Бедняга чувствовал себя одиноко оттого, что мать единолично завладела вниманием дочери, которую он так давно не видел.

– Да, конечно. Потерпите немного, Нобутака-сан, скоро я пришлю ее к вам в кабинет.

– Что у вас за секреты?

– Вам знать не положено. Ступайте! – велела Тоёно, и великовозрастный сын послушно выскользнул из комнаты.

Хана медленно вытянула амулет из рукава, где прятала его от отца. Тоёно взяла кисточку и написала: «Хана, 23 года».

Тоёно и Хана снова поднимались по ступеням к храму Дзисонъин. С ними отправились Току и Киё. Был почти полдень, когда женщины добрались до павильона Мироку.

Киё, как самая высокая из них, повесила амулет на колонну у входа в зал церемоний. Крохотные белоснежные шарики Ханы сразу бросались в глаза на фоне своих потемневших от времени и дыма благовоний собратьев. Майское солнышко заливало храм ярким светом. Тоёно и Хана закрыли глаза и помолились.

Потом Тоёно сделала шаг вперед:

– Давайте попросим у настоятеля талисман на счастье.

Току опрометью бросилась в покои священника. Бедняжка испытывала невыносимые душевные муки, глядя на то, как Киё из дома Матани прислуживает Хане. Что касается Киё, та не упускала случая лишний раз подчеркнуть перед Току свое превосходство, постоянно поправляла воротник Ханы и бросала на соперницу высокомерные взгляды, стоило хозяйке обратиться к ней с просьбой. хана не могла не заметить этой молчаливой вражды между двумя служанками и напомнила себе, что она раз и навсегда стала членом семейства Матани. Молодая женщина решила вернуться домой на следующий же день, хотя свекровь и разрешила ей побыть с родными столько, сколько ей захочется, и велела не торопиться.

Нобутака ужасно расстроился и попытался уговорить дочку задержаться. Уязвленная до глубины души Тоёно поджала губы и насупилась. Однако бабушка прекрасно знала характер внучки и предпочла промолчать. Уж если Хана что решила, с пути ее не свернуть.

В следующем месяце начался сезон посадки риса, а на севере провинции Кии шли проливные дожди.

– Ну что за дела! – раздраженно цокал языком Кэйсаку.

На небе не было видно ни единого просвета. Однако к августу установилась необычайно солнечная погода. «Какой странный год выдался», – вздыхал народ.

25 августа Хиробуми Ито объявил в Токио об учреждении новой политической партии Сэйюкай,[35 - Ито Хиробуми (1841–1909) – премьер-министр Японии в 1885–1888, 1892–1896, 1898 и 1900–1901 гг. Партию Сэйюкай основал в 1900 г.] о которой так много говорили. Кэйсаку пребывал вне себя от радости и даже зачитал вслух декларацию маркиза Ито. Хана не могла сдержать улыбки: то ее муж рвет на себе волосы, переживает, как бы бесконечные дожди не повредили крестьянам, то весь светится, с детским восторгом прижимая газету к груди.

– Малыш станет политиком! – заявил разгорячившийся Кэйсаку.

– В таком случае выбора у меня не остается, придется родить мальчика, – улыбнулась жена.

– А это и есть мальчик. Я уже и имя ему придумал.

– Правда?