Город

Мику послышался негромкий вздох удивления и тревоги. Он внимательно посмотрел на портрет. Девочка была неподвижна, но, конечно, ахнула именно она.

– Да, – сказал Мик, – Становилось опасно. Они бродили по моему островку, вечно взъерошенные и черные от дождя. Глаза у них горели желтым огнем – от голода. А кругом была только тихая вода и верхушки елок, и постоянно моросил дождик. Я уже не мог рыбачить: я заперся на все запоры и глядел в окна на волков. А они бродили вокруг, заглядывали в окна и тоже глядели на меня. Тот, первый, быстро затесался в их компанию. Я уже не мог отличить его от остальных.

По мере того, как Мик рассказывал, в чулане будто становилось светлее. Но это не рассветало – за окном была по прежнему темнота в ярких пятнах звезд. Это картина тихонько светилась нежно-зеленым светом.

Мик ахнул, потом сказал «Ага» и крепко прижал картину к груди. Дальше он рассказывал тихо-тихо, на ушко девочке. Зеленый свет, казалось, гладил живот и грудь не сильным теплом.

– Дождь не прекращался. Волков надо было как-то прогнать. Однажды утром, когда вдруг выглянуло из туч солнышко, я тайком вылез в окно и стал чертить на земле магический знак. От опасных зверей. Конечно, спешить в таком деле нельзя, и нервничать тоже – но я все равно спешил и нервничал. Ничего не мог с собой поделать.

Мик, дрожа от холода и страха, чертил заостренной палочкой по мокрой земле. Первым делом круг, так всегда. Вертикальная линия из четырех точек в центре. Треугольник с одной волнистой стороной. Он старался не замечать холодных касаний мокрой травы, моросящего дождя над головой, сырости, прокравшейся в ботинки. Когда рисуешь магический знак, надо перестать видеть мелочи. Надо вообще перестать видеть отдельно траву, а отдельно небо, а отдельно волков. Всё должно быть вместе, и ты с этим сливаешься.

– Правда, специально так редко получается, – вздохнул Мик, – Само собой должно выходить.

– А ты можешь нарисовать знак, чтобы вывести нас отсюда?

Голос был тихий и мелодичный. И Мик как будто знал его, что-то вспоминалось неопределенное, но хорошее и немного грустное. Мик помолчал, пытаясь достать воспоминание или сон. Не вышло.

– Знак надо на земле рисовать или на песке. На полу не получится. И, наверное, с людьми это не очень работает.

Девочка вздохнула.

– В общем, тогда у меня почти получилось. Я рисовал так, что не заметил, как подошел волк. Я только вдруг увидел, как нарушая линию круга, в рисунке появилась лапа. Худая волчья лапа с твердыми когтями, черной кожей на подушечках и торчащей во все стороны мокрой шерстью. И я сразу понял, знак теперь не сработает. Я отпрыгнул от него и упал. А он сидел, положив лапу на рисунок. А когда я, спотыкаясь от страха, влез наконец в окно и обернулся – там были уже все. Вся стая. Сзади их освещал узкий луч солнца, на которое налетели облака. И вода так поблескивала…Знаешь, – доверительно сказал Мик, – Я подумал, я там навсегда. Из-за этой воды.

Девочка кивнула.

– Ты утонула? – спросил Мик.

Она долго не отвечала, думая о чем-то. Потом сказала, – Точно не помню, но, по-моему, да.

Теперь кивнул Мик.

Он вдруг услышал тишину за дверью. Тишину и темноту. Это вовсе не обнадеживало, наоборот – пугало. Мик поглядел в окно – за стеклом было теперь совсем темно, ни звезд, ни отсвета фонарей.

Прошло какое-то время, и куча тряпья на полу зашевелилась. Из нее, выгнувшись, вывернувшись, показалось что-то. Медленно оно поворачивало к Мику человечью голову с человечьим лицом.

Это было страшно; Мик закричал в самого себя. Поднимающийся почти показал ему лицо – а Мик точно знал, что не может его видеть. Но и закрыть глаза было нельзя.

В самый последний момент, когда Мик почти увидел, кто-то схватил его за руку и потащил вверх.

Мик медленно дышал, привыкая к миру. За окном был однотонный, серый рассвет. Рядом сидела, держа его за руку, Зеленая Девочка.

– Спасибо, – сказал Мик.

Девочка улыбнулась, чуть сжала его ладонь и постепенно растаяла в пустом свете. На полу было просто тряпье, в пыли были следы Мика.

– Тогда я только до конца поверил, что проснулся, – сказал Мик.

– Но проснулся ты там же? В том чулане? – спрашиваю немного запутавшийся я.

– Конечно.

Я вдруг вспомнил про исчезновения детей в городе.

– Слушай, Мик. А эта история точно произошла там, далеко на юге?

Мик посмотрел на меня с интересом, – Точно. А где еще она могла произойти?

– Здесь тоже пропадают дети.

Мик спрыгнул с подоконника и обернулся к окну. Тонкий грифельный силуэт на фоне акварельного, нежного и мокрого голубого неба.

– Нет, – после паузы сказал он, – Совсем не похоже. Здесь они пропадают, наверное, как-то по-другому.

– Наверное, – вздохнул я, – Кофе совсем выдохся, сварить тебе еще?

– Нет, спасибо.

Мик обернулся и снова вскарабкался на подоконник. За его спиной, близко-близко к стеклу, промчалась большая белая чайка.

– Ну так вот, – продолжил Мик. Я потихоньку начал скручивать себе папиросу.

– Я проснулся в чулане на рассвете. Первым делом я выглянул в окно. Но стекло было мутное. Видно было только черную дорогу под домом, какое-то старое дерево и забор. За забором была, кажется, свалка.

Тогда Мик подошёл к двери и прислушался. Тишина стояла полная, настоящая – когда поскрипывают сами себе половицы и вздыхает сквозняк. Дом казался давным-давно пустым. Мик вытянул швабру и подергал дверь – по-прежнему заперта, конечно.

Вернувшись к окну, он локтем, стараясь действовать потише, выбил одно стеклышко, потом второе. В лицо ударил холодный воздух. Пахло морем, помойкой и рассветом.

Мик огляделся. Теперь было точно ясно, что дом стоит на старой грунтовой дороге. Прямо под окном росла скрючившаяся яблоня в редкой листве. Через дорогу был деревянный забор, из-за которого выглядывали вершины мусорных гор. Над ними кружились чайки, а за чайками виден был край встающего солнца.

Мик сел на пол и задумался. Пробовал поговорить с Зеленой Девочкой, но она не отвечала, неподвижно сидя в своем портрете.

Переборов страх и отвращение, он решил еще раз перебрать детскую одежду. Надо было найти ключ. Зачем его вообще похитили? Хотя бы кто похитил?

Аккуратно разложив все вещи на полу, он начал осмотр. Внимательно оглядывал со всех сторон, выворачивал, снова осматривал, откладывал. Старался не касаться пятен засохшей крови.

Желтая курточка с капюшоном. Вроде бы на мальчика, размером почти на Мика. Пятен крови нет, просто грязная. Оборван один рукав.

Красное платьице. Совсем маленькое, Мик сначала подумал – это футболочка такая.

Она, наверное, была мне по пояс ростом, – сказал Мик, – Совсем крошечная.

Стало совсем кисло, но он все-таки заставил себя осмотреть платье полностью. Пятен было много. Сзади у ворота – большая дыра с рваными краями.

Тупо разглядывая эту дыру, он заметил непонятный отблеск – и вытянул с платья длинный, золотистый и чуть вьющийся волос. Это последнее подтверждение, напоминание о когда-то жившей девочке совсем доконало его. Мик расплакался с платьем на коленях и волосом в руке. За окном горько кричали чайки.

– Когда я успокоился, я повязал её волос себе на запястье. Поклялся, что не сниму, пока не отомщу за неё, – сказал Мик.

Я молча слушал. На это нечего было сказать.