Непридуманные рассказы и рассказики. Рассказы. Миниатюры

– Вы знаете, уважаемый, я все-таки продаю не антикварный столик или однушку в Подмосковье, а бессмертную, с позволения сказать, душу. Заметьте, мою душу! Позвольте поинтересоваться, ваша цена? Что вы предлагаете?

– Да ничего я не предлагаю. Почему-то все желают продать, получив деньгами или выговорить нечто особенное – успех у женщин, вечную молодость, жизненных сил…

– Деньги. И только наличными, – угрюмо заметил Семён Петрович и заказал еще водки.

– Милейший, у вас достаточно потрепанный товар. Разве что хорошо проспиртованный, но откровенно сказать, на качество сие не влияет. Бессмертие – оно бессмертие и есть.

Но бросим пустопорожнее. Что вы все-таки имеете предложить? Вы обладаете уникальными душевными свойствами? Вы талант в музыке, литературе? Пишите стихи? Может быть вы непризнанный научный гений? Что-то я сомневаюсь.

– Ну, гением я себя не считаю, как и совершенным дурнем. А что, вас интересуют только таланты и гении?

– Вы представить себе не можете, сколько народа желает продать. А оно разве того стоит? В подавляющем числе случаев решительно нет. К чему платить за то, что все равно будет твоим? А вот уникальный талант, душа святого или праведника, гений, решивший трудную научную задачу…

– Например?

– Вы конечно слышали про Паганини. Или вот Марк Шагал.

– Значит, слухи про Николо Паганини – вовсе не слухи…

– Нет, не слухи. Вы думаете, стать скрипачом-виртуозом такого уровня – это кот начхал

Семён Петрович вспоминал. Были в воспоминаниях и стыренный в магазинчике пакет с конфетами, правда, было это в далеком детстве. Вспомнил Сеня и Ларису, которой обещал жениться, да так и не выбрал для этого времени. А как он бежал по ночному городу, оставив Сережку Шмелева одного против компании гопников?! И почему-то привязалась в воспоминаниях не отданная Петровичу пятихатка, взятая в тяжелый момент на опохмел.

– Вернее всего, мне следует снять свое предложение о продаже, – голос у Семёна Петровича стал особенно тусклым…

Семён, не моги!

Семён Петрович стоял перед дверью, на которой висела надпись «Посторонним вход». Семён Петрович знал, что надпись не может висеть. Надпись должна быть крепко прибита сильными гвоздями к табличке. И нечего её заляпывать мелом и гипсом, чтобы «воспрещен» смутно проглядывала через слои. Семён Петрович не знал, чем «воспрещен» отличается от «запрещен», надпись не проглядывала и не читалась. Она вообще не могла читать сама себя.

Семён Петрович вошел в надпись, открыв для этого дверь. «Если вход воспрещен», могли бы закрыть на ключ», – успокоил себя Семён Петрович.

За надписью «Посторонним вход» была надпись «Не влезай-убьет» и Семён Петрович тут же стал влезать. Он давно хотел убить хулигана Морозова, который давным-давно подло разбил ему нос. Семён Петрович влезал и думал:– «Убьет или убью – это мы посмотрим. Сколько лет прошло, я стал сильнее, посмотрим-посмотрим!»

Семён Петрович уже совсем влез и оказался под стрелой, прямо под табличкой «Не стой под стрелой!» Семён Петрович содрогнулся, увидев стрелу – толстую, острую, тяжелую. Стрела застряла прямо в яблочке. «Это стрела Телля, а яблоко стояло на голове его сына. Если бы ЭТО яблоко упало на голову Ньютона, вряд ли он открыл бы закон своего тяготения, он скорее бы в Бедлам отправился.

Семёну Петровичу надоело блуждать под всеми этими «Посторонним запрещен», «Не стой» и «Не влезай-убьет» и он отправился домой. «Хотя бы там я могу спокойно поковырять в носу, громко рыгнуть и не менять носки. Только там я могу закусывать водку пригоршней квашеной капусты из чана и съесть рыбу ножом», – гордо подумал Семён Петрович и услышал ехидное «Ну-ну!»

Одиночество

Семён Петрович привычно пришёл после работы в пустую квартиру. Жена Людмила часто стала уезжать в командировки вместе с соседом и сослуживцем Мовсесяном. Надо бы поговорить, раставить точки над ё, но квартира, мебель, дача под Тверью вязали путами и делали язык ватным.

Семён Петрович не стал доставать салат «Столичный» из пластиковой коробочки, и так сойдёт, поставил разогреваться суп харчо в СВЧ и положил перед собой томик Пастернака. Вчера был Мандельштам, позавчера Бродский. Завтра Семён Петрович планировал замахнуться на Бодлера. Людмила не любила поэзию, а согласитесь, читать поэтов Серебряного века под Стаса Михайлова неуютно. Семён Петрович поставил диск: Сарасате, Глюк, Дебюсси, и начал ужинать. Портвейн белый красного камня, к нему бы шевре и горгонзоллу, не Костромской и копчёный плавленный, но тем не менее…

Страница за страницей, трек за треком, рюмки бежали своей чередой. Семён Петрович все больше уставал от Пастернака, но на Стаса Михайлова не согласился бы ни за какие коврижки! Чуть шатаясь, он подошёл к музыкальному центру и поставил диск с Лепсом. А впереди ждал своей очереди «Лесоповал».

Мудрецы из Хелма

Поговорить с умным

В корчме у Соломона Гросса, что стоит на самой окраине Хелма, вечерами шумно, накурено, народу – не протолкнешься. Кто стоит, Соломон? Ай, бросьте! Корчма стоит у дороги на Люблин уже много лет, а Соломону вечером стоять некогда – тому принеси бигос, другому подай борщок с ушками, пива налей, бутыль бимбора открой, прими, забери, будешь стоять – пенензы как раз мимо кармана будут сыпаться.

Свернуть

Кто собирается вечерами у Соломона? А все и собираются. Балагулы, напоив коней и засыпав им торбу овса могут наконец-то за целый день съесть кусок пирога и выпить стакан «Выборовой»? Шадхен из Люблина должен где-то переговорить с шадхеном из Собибора? У одного товар – перезрелая невеста, у другого купец – фрайер без грошика за душой, глядишь и сладится, а шадхены принесут своим детишкам по леденчику, а их женам будет из чего приготовить субботний чолнт).

А торговцы разным товаром, что ездят по вескам с весны до поздней осени, продавая всякую всячину, от иголок для примусов до румян для девичьих щечек, неужели за целый день они не могут съесть тарелку горячей похлебки? Ну а если заедет в Хелм важная птица – коммивояжер из самого Люблина со своими целлулоидными воротничками, манжетами или, не знаю, образцами мануфактуры или, прости господи, женскими трусиками, такому гостю Соломон и скатерть на стол постелет и жареную гусиную ножку предложит.

Как раз такой гость и заехал вечером во двор к Соломону. И хоть был он одет в приличную пиджачную тройку, а но ногах у него блестели начищенные штиблеты, а не сапоги, закрученные пейсы, шляпа с широкими полями и кисточки арбакантеса, выглядывавшие из-под жилета, выдавали в нем хасида. Заказал себе горячий ужин, бутылку вишневого спотыкача и потребовал шахматы. Шахматы – так шахматы, нашлась у Соломона доска с фигурами. Обычно в корчме если и играли, то в трик-трак, а чаще в карты – в храп или в буру по грошику. А этот гусь (я про гостя, не про птицу, которую приготовила Двойра, жена Соломона), этот гусь съел ужин, закурил сигару, расставил фигуры на доске. Кстати, рассказать вам про гуся, как его готовила Двойра? Ойц, это песня, это сказка из Агады, как Двойра готовила гуся! Сначала она его ощипывала, шейка угуся отрезалась, чтобы потом начинить ее жиром и луком, печенку Двойра удаляла, чтобы пожарить ее своему Соломончику…

Наверное, вы хочете слушать про что делал новый посетитель у Соломона, а не слушать про как жарится гусиная печенка и варится гусиная шейка? Напомните мне, я расскажу вам про как жарить гуся в другой раз. А незнакомец, закурив, сделал ход белыми, перевернул доску к себе черными фигурами, выпил рюмочку спотыкача и сходил черными. Интересно, кто ему заплатит за выигранную партию?! С другой стороны, если сам с собой играешь, то и проиграть не обидно!

Балагулы, что после рабочего дня отдыхали за бутылкой выборовой неподалеку от залетного гостя, посмотрели-посмотрели на этот цирк: хочется меншу сходить с ума в одиночестве – его дело! Однако же Исаак Блех таки надумал подойти к незнакомцу. Ицик Блех был такой мужчина – ему не надо было лазить в свой карман за словом, когда разгорался жаркий спор и стесняться Исаак Блех никогда не стеснялся, говоря: «Что я, у мачехи, что ли рос?!» Так что Исаак подумал, что это делается непорядок, если еврей сидит и играет сам с собой в шахматы, когда рядом есть еще евреи, с которыми можно перекинуться словом-другим и обменяться новостями о здоровье реб Ротшильда и реб Бродского.

– Зай гезунд, адони! Пусть пан будет здоровым! В Хелм майн хаар10 приехал по делу или завернули по пути в Варшаву или в Вену? Что у реб незнакомца нет родственников или знакомых в нашем Хелме, то понятно даже младенцу – с чего бы ему целый вечер в одиночестве протирать доску фигурками? Можно вас пригласить к нам за стол?

– Спасибо за приглашение, зай гезунд! Вы знаете, я так люблю поговорить с умным человеком, поэтому лучше я останусь здесь один и буду говорить сам с собой.

Повидло в карамельке

Маленький домик хелмского рабби на окраине города редко пустовал. Да, дети выросли из разъехались – два сына уже служили раввинами, один в Литве, недалеко от Ковно, другой в Польше, на Волыни. Младшему ещё учиться и учиться в ешиботе. Двух дочек раввин вырастил и удачно выдал замуж, теперь Голда пишет ему письма аж из Америки, а Ента уехала с мужем в Палестину. Далеко, конечно, мать сильно скучает, да и отцу грустно. Ну, дай Б-г, всё у них будет хорошо, а что далеко – так лишь бы знать, что все живы-здоровы. Евреи их Хелма и других местечек приходят в ребе спросить совета, помочь растолковать сложное место из Талмуда. А шойхеты-резники?! За ними ведь нужен глаз да глаз: как наточены ножи, вырезана ли жила из задней ноги у коровы, достаточно ли соли положили, чтобы удалить всю кровь из гуся.

Раввин сидел в комнате, читал Раши, ребецн хлопотала на кухне. Вместе с ребе в комнате был ещё Йосл, так тот читал трактат Маймонида, хотя ребе и его жена догадывались, что пришел Йоси с рассчетом зачитаться Рамбамом до часа, когда придёт пора сесть за стол обедать и его не обнесут тарелкой куриного бульона с менделах. Дом хелмского ребе открыт всякому еврею и пришел к нему Мендель-Гирш. Чем занимается Мендель-Гирш? А чем придется. Немножко тем, чуть-чуть другим, там крошку, здесь грошик – глядишь, можно уже покупать новые галоши, потому что старые уже совсем прохудились. Летом и зимой ещё туда-сюда. а вот весной и особенно осенью – никуда! Купит Мендель-Гирш новые калоши, а вот на новые брюки уже не хватает, придётся ещё в старых повертеться. Перелицевать? Подрезать бахрому снизу? Да куда их перелицовывать, два раза уже «лицо» меняли! А бахрома столько раз подрезалась, что брюки снизу заканчиваются на щиколотках, не подрезать же их до колена?!

– Ребе, вы знаете, ребе, – начал Мендель-Гирш, как только зашел, – я уже понял, в чём соль жизни! И для этого мне было достаточно прочитать великого Баруха Спинозу и книгу Спенсера.

Рабби и Йосл оторвались от своих книг и вместе уставились на вошедшего.

– Трёх вещей я пока ещё не понял, и я зашёл к вам сперва поделиться, а попутно спросить вас этих трёх вопросов. Почему зелёное не квадратное? Зачем Б-г создал такую мерзкую тварь, как муха? И как в конфеты-подушечка, их ещё называют «Дунькина радость», запихивают повидло?

Хелмский ребе задумчиво пролистал несколько страниц Раши, вздохнув, встал из своего кресла, взял Менделе-Гирша за локоть и вывел его на крыльцо своего маленького дома. Мендель-Гирш нисколько не сопротивлялся, ожидая мудрых ответов ребе. На крыльце раввин отпустил локоть гостя и неожиданно поддал ему ногой в то место, на котором тот сидел, когда обедал и которое не давало ему спокойно жить. Как хорошо, что крыльцо у ребе было невысокое, а прямо перед крыльцом была хорошая мягкая грязь.

Не пробуй трефное!

Гирш Малкин вошел в маленький домик хелмского ребе с «лицом девятого аба». Казалось, что пожар Храма и казнь рабби Акивы произошли на его глазах и это случилось только что. Ребецн посмотрела на Гирша, грустно вздохнула, поставила на стол еще одну тарелку и стала думать, чем она завтра накормит мужа (она хотела оставить порцию кугла на следующий день, но теперь её придется предложить гостю, а кто в Хелме не знает аппетит Гирша Малкина?! Хороший аппетит, ничегр не скажешь, как только жена Гирша с ним справляется.)

– Горе мне, ребе, ой какое горе! – начал стенать Гирш, ловко орудуя вилкой в тарелке со своей порцией кугла. – Я никак не могу поверить в нашего Б-га!

– А в какого Б-га ты «да» веришь, Гиршеле? – терпеливо спросил гостя ребе, не удивившись, потому что и не такие признания приходилрсь ему выслушивать в своем доме.

– Нет, упаси Г-дь, я не стал христианином, не стал магометанин. Я бы хотел поверить в нашего, но вот всё никак…

– Расскажи подробностей, Гиршеле, – ласково попросил раввин и приготовился слушать.

Надо сказать, что Гирш Малкин был такой а-идише коп, что просто пальчики поцеловать. Бывало, еще в хедере, спросит меламед перечислить всех судей Израиля, кто упомянут в Книге Судей, так пока Гиршеле закончит говорить – тут учителю уже и пора идти обедать, не пропускать ведь трапезу из-за пары-тройки имен, кого не успел назвать мальчик? А если спросить у Гирша, сколько будет 28 умножить на 317, так что это будет примерно 8879 или 8900 приблизительно, вы это услышите раньше, чем успеете вспомнить, что дважды два это примерно пять, но не больше шести.

– Ребе, как можно поверить, что солнце не садилось за горизонт, чтобы евреи победили в битве? Какие-то жабы с неба… тигры не едят Даниэля… Или вот суббота. Ну чем суббота отличается от воскресенья? Ну так я сел в субботу у себя в комнате, зажег спичку и закурил сигарету. Я готов был услышать гром и увидеть молнию, готов был даже, что немножко меня заденет, так, не сильно… Ни-че-го! Ровным счетом. Я понимаю, за такое Б-г не должен был облить меня гопящей серой или превратить, как жену Лота, но что-то ведь надо делать!

Я вспомнил про «не возжелай». Вы ведь знаете Цилю Шапиро, жену резника Шмуля? Кто не знает Цилю! Первая красавица во всем Хелме! Ребе, вам одному признаюсь, иначе моя Лея житья мне не даст, как же я возжелал Цилю! Я желал её днями и до середины ночи, все-таки утром надо идти на работу и надо перед работой поспать. И – ничего! Ну так зачем говорить людям «не возжелай», если не собираешься карать?! Или вот «не укради»…