Запах смерти

Вот в этом не было ничего обычного. Брюшная полость матери зияла открытым отверстием, выставляя напоказ крошечные косточки младенца. Будь это следствием прижизненного ранения, на юбке и футболке остались бы хорошо заметные следы крови. Поскольку их не наблюдалось, причину следовало искать в чем-то ином. Собственно, и вариантов-то этого имелось немного… точнее, всего один: крысы. Они обитают на чердаках, и тело женщины наверняка подвергалось их нашествиям, прежде чем мумифицировалось. Однако, в отличие от широко распространенного мнения, основными падальщиками, пожирателями человеческих останков являются вовсе не крысы. Лисы, собаки и даже домашние кошки гораздо более прожорливы, и при таких размерах их трудно в этом винить. Стоило бы любому из этих животных попасть на чердак, и последствия были бы аналогичными. Процесс пожирания тела начался бы с мягких тканей лица и шеи, а закончился бы разгрызанием костей. Кстати, по тому, как далеко зашел этот процесс, также можно с относительной точностью определять время, миновавшее с момента смерти.

Впрочем, судя по тому, что я видел, здесь такого не происходило. Отметины зубов ограничивались более или менее открытыми частями тела. Помимо травм от бесплодных попыток выбраться с чердака, подушечки пальцев носили следы маленьких крысиных зубов, что исключало возможность идентификации трупа по отпечаткам.

Подобные же следы были на ушах, носу и веках женщины, из-за чего лицо превратилось в зловещую маску. Все это позволяло предположить, что этим не занимался никто крупнее крыс. Хотя края вскрытой брюшины также были обглоданы, а крошечные кости эмбриона удостоились еще большего внимания, похоже, все это закончилось довольно давно. Пустые оболочки яиц внутри брюшной полости подсказали мне, что личинки Calliphoridae тоже приняли участие в пиршестве, и я склонялся к мысли, что основной ущерб останкам нанесли не крысы, а именно они.

Мухи откладывают яйца в брюшную полость только при наличии открытой раны. Для этого ране не обязательно быть большой: даже пореза или царапины достаточно, чтобы послужить насекомым приглашением к трапезе. Однако никаких следов того, что перед смертью жертва получала какие-либо травмы, я не видел: ни бинтов, ни пластыря, ни на теле, ни в складках брезента, в котором переносили тело. Да и на том месте, где тело лежало первоначально, тоже не обнаружили ничего подобного.

Что ж, эта загадка могла подождать до прибытия в морг.

Переставив одну из треног с прожектором ближе, я сосредоточился на горстке трогательно крошечных косточек. Пока я занимался ими, громкий стук снизу известил всех, что ложную перегородку наконец начали демонтировать. Я не позволил себе отвлечься на это.

Работа с хрупким скелетом неродившегося ребенка требовала предельной осторожности. Он сохранился не полностью, поскольку отдельные кости растащили крысы, или кто его здесь нашел. Оставшиеся кости отцепились друг от друга и перемешались – скорее всего, пока мумифицированное тело матери переносили на это место. Впрочем, крысы тоже приложили к этому старания. Я вынимал кости по одной и укладывал в маленькие пластиковые мешки, стараясь не путать правые и левые. Миниатюрный размер скелета означал, что процесс этот будет долгим, и все это время меня поджаривал стоявший рядом прожектор.

Поглощенный извлечением крошечного позвоночника с помощью пары пинцетов, я не стал оборачиваться на шум тяжелых шагов по настилу.

– Вы еще долго? – раздался голос Уэлана.

– Ровно столько, сколько потребуется.

Ответ прозвучал резче, чем хотелось бы. Я пытался отвлечься от мрачного характера своего занятия; судя по всему, у меня это плохо получилось. Я уложил позвоночник в мешок и выпрямился.

– Примерно половина еще осталась, – сообщил я. – Быстрее не сумею: кости можно повредить.

– Да, я понимаю.

– Как там у них, продвигается?

– Помаленьку. Мы решили не использовать электрических инструментов. Только молотки и долота. Не так скоро, зато и пыли меньше. Надеюсь, к полудню пробьемся и запустим туда детективов.

– А где Уорд? – Я не видел ее с того момента, как она ушла с утреннего совещания.

– У руководства в Управлении, но должна подъехать позднее. Она хотела поговорить с вами.

Я кивнул. Как только Уэлан ушел, я снова склонился над останками, выуживая ребро размером с рыбью косточку.

Я даже не удивился тому, зачем понадобился Уорд.

Грачи, угнездившиеся наверху разрушенной стены, походили на монахов в капюшонах. Они вполне могли сойти за каменных, когда бы время от времени один из них не склонял голову набок или не копался клювом в перьях. А потом все снова замирало, и птицы молча ждали.

Едва видная сквозь густой плющ, лишенная крыши церковь стояла на поляне, окруженной деревьями в осенней листве. Точнее, из стен осталась только одна, и сквозь арочное окошко в центре ее сияло безмятежно-голубое небо. Другие стены уже несколько веков назад превратились в груды поросшего мхом камня. Посередине бывшего нефа лежал поваленный ударом молнии дуб. Не такой древний, конечно, как сама церковь, но все равно очень старый. Корявый ствол его потемнел и обуглился в месте, куда попала молния. Смертельно раненное дерево продолжало цепляться за жизнь, и на ветвях его росло еще несколько листиков.

Даже не верилось, что я отошел от больницы всего на расстояние броска камня, а за стенами парка царит обычная лондонская суматоха. По стволу дерева скользнула белка, задержалась, чтобы недовольно фыркнуть на меня, и шмыгнула дальше в крону. Я смотрел ей вслед, потом закрыл глаза и запрокинул голову, подставляя лицо солнцу.

Закончив дела на чердаке, я испытывал острую необходимость проветриться. После того как кости ребенка были извлечены и унесены вниз, эвакуация останков женщины представлялась сущей безделицей. И я с облегчением вздохнул, когда все завершилось. Залитый светом прожекторов чердак казался тесным и лишенным воздуха, и я пропотел насквозь задолго до того, как закончил работу. И не могу сказать, чтобы меня раздражал физический дискомфорт: к такому я привык давно. Да и мрачный характер того, чем я занимался, тоже вряд ли был тому причиной. Скорее проблема заключалась в самой больнице. Здание зловеще действовало на нервы – и чем дольше ты в нем находился, тем сильнее становилось это ощущение. Я надеялся, что это пройдет, когда спущусь с чердака. Но и в длинных, полных гулкого эха коридорах лучше не стало. Им, казалось, не будет конца, здесь царил запах плесени и мочи, а цепочка прожекторов, освещавших дорогу, лишь сгущала темноту вокруг. Свет из коридора, падая сквозь открытые двери в палаты, выхватывал из темноты клочки интерьера: перевернутые стулья, сломанные каталки… Если здесь когда-то исцеляли людей, следов этого на ободранных стенах практически не сохранилось. Привести сюда людей могло теперь только отчаяние.

В общем, выйдя на улицу, я испытал облегчение. Даже выхлопы дизельных генераторов казались мне слаще воздуха внутри здания. Однако я понимал, что передышка эта временная: процедура официального вскрытия женщины и ее неродившегося ребенка могла произойти самое раннее завтрашним утром, а до той поры оставались еще жертвы в замурованной комнате. И мне предстояло дождаться, пока перегородку снесут, а потом вернуться в больницу.

Стянув с себя комбинезон, я взял сандвич и бутылку воды и обошел здание, чтобы посмотреть, что там. «Там» не было ничего, кроме разрушения. На растрескавшемся асфальте еще виднелась выцветшая разметка стояночных мест, но все служебные постройки превратились в груды строительного мусора. Из одной такой груды кирпичных и бетонных обломков, уже успевших порасти травой, торчала пыльная вывеска: «Выдача тел в морге с задней стороны здания».

В полусотне ярдов за обломками темнела полоса деревьев. Припомнив то, что говорила Уорд про лес за больничной территорией, я направился в ту сторону. На полпути меня остановил и едва не завернул назад полицейский с собакой, патрулировавший территорию, однако после короткого объяснения все же пропустил меня дальше.

Лес был небольшим, скорее его можно назвать рощей – да в этой части города я и не мог ожидать настоящей чащи. Ржавая чугунная ограда с торчавшими вверх под самыми причудливыми углами штырями обозначала границу больничной территории. Кое-где она целиком скрылась под вьющейся зеленью, и я даже засомневался, сумею ли найти проход в лес. Но нет, одна из секций ограды с заостренными наподобие копий штырями вывалилась, оставив брешь в ярд шириной. Узенькая полоска примятой травы подсказала мне, что не я первый открыл это место. Раздвигая готовые оцарапать кожу ветви, я пробрался в рощу.

Я будто попал в другой мир. Это ничем не напоминало упорядоченные городские посадки; деревья – дубы с толстенными корявыми стволами и березы – здесь росли древние. Стоило мне сделать несколько шагов, и лес вокруг меня сомкнулся, а больницы, да и всего остального Лондона словно и не существовало вовсе.

Я не собирался забираться в лес глубоко, однако, увидев впереди подобие просвета, направился туда. Уорд говорила что-то про развалины норманнской церкви, но я совершенно забыл об этом, пока не вышел на поляну и не увидел остатки каменной стены. Вероятно, раньше, когда вокруг были поля, церковь служила заметным ориентиром. Теперь же от нее осталась одна стена, по камням которой карабкался плющ, будто пытаясь утащить ее в землю.

Перешагнув поросший мхом камень, я осторожно пробрался в то, что некогда было церковным нефом. Своды его давно обрушились, открыв его дождям; почти все внутреннее пространство занимал упавший дуб. Я присел на поросший травой кусок каменной кладки и откусил от безвкусного сандвича. Напрягая слух, я слышал далекий шум городского движения, но сюда он долетал негромким шелестом, который мог бы сойти и за морской прибой. Ветерок зашелестел листвой, заглушив и это. Закрыв глаза и подставив лицо солнцу, я наконец почувствовал, что зловещая хватка Сент-Джуд потихоньку отпускает меня.

Наверное, я задремал. Проснулся я резко, ощутив, что нахожусь тут не один.

На краю поляны стояла женщина. Я не слышал ее приближения. Крупного телосложения, она выглядела лет на шестьдесят. Коричневое пальто было слишком теплым для такой погоды, а полукеды на шнуровке совершенно не подходили к плотным колготкам. В одной руке женщина держала пустой пакет для мусора. Седые волосы имели рыжеватый оттенок, который придавал им вид ржавой проволочной терки. Лицо отличалось мощными челюстями и нездоровой бледностью. Дышала женщина тяжело, с присвистом, я слышал это даже на таком расстоянии.

– Вы кто? – спросила она.

Я поднялся.

– Простите, не хотел вас пугать.

– А я не говорила, что напугана. – В маленьких глазках, изучавших меня поверх пухлых щек, мелькнуло подозрение. Женщина указала в сторону скрытой за деревьями больницы. – Вы из той компании?

– Какой компании?

– Из полиции. Что понаехала из-за убийств, я по радио слышала. – Она осмотрела меня с ног до головы. – Что-то вы не слишком похожи на полицейского.

– Я не полицейский.

– Тогда что вы здесь делаете?

– Я уже ухожу. – Действительно, мне пора было возвращаться. Я подобрал бутылку воды и остатки сандвича.

– А если вы не из полиции, кто вы вообще такой? На торчка тоже не смахиваете. А если вы даже из тех, зря время тратите. Тут не торгуют.

– Вот и хорошо, а я не покупаю. Впрочем, мне стало интересно: откуда вы знаете, что здесь не торгуют?

Уорд говорила мне, что больницу облюбовали наркоманы, так что, вполне вероятно, по меньшей мере одна из жертв была либо наркозависимым, либо дилером. И если эта женщина что-нибудь видела, она могла стать свидетелем.

– Это пока здесь полиции не протолкнуться? Чисто муравейник какой!

– А пока ее не было? Разве тут не приторговывали?

– Глаза разуйте, а? Пристойному человеку сейчас и на улице не показаться… – Женщина прищурилась. – А чего это вы вдруг спрашиваете?

– Я только…

– Думаете, я тоже из этих?

– Нет, я…