И пели птицы…

– Не следовало делать что?

– Когда вы дали мне ту фигурку, я подумала… Вы же знаете, вы очень подходите мне по годам. Вот я и захотела вас для себя.

Стивен начинал понимать, что перед ним не ребенок, который устраивает неприятности из чистой прихоти, но существо, чьи чувства он ранил. В том, что говорила Лизетта, присутствовала определенная правда.

– Я сожалею, что так вышло с фигуркой, – сказал он. – Вы сидели рядом со мной. Будь на том месте Грегуар, я подарил бы ее ему. У меня не было никакой задней мысли. Собственно, чуть позже я вырезал еще одну для вашего брата.

– Выходит, она совсем ничего не значила?

– Боюсь, что нет.

Лизетта накрыла ладонями его руку:

– Я не ребенок, Стивен, хоть все и относятся ко мне как к ребенку. Я женщина – по крайней мере почти. И тело мое – тело женщины, а не ребенка.

Стивен кивнул. Он думал, что, сохраняя спокойствие, сможет утихомирить ее.

– Я понимаю. Вам приходится трудно, особенно без матери.

– Что вы можете знать о моей матери?

– Не сердитесь, Лизетта. Я тоже рос без матери и без отца. Я знаю, каково это, я понимаю вас.

– Хорошо. Может быть. Но я говорила всерьез. Я хочу, чтобы вы делали все это со мной.

– Я не могу, Лизетта. Вы должны понимать это. Не ставьте меня в ложное положение. И себя тоже.

– Я что, недостаточно хорошенькая? Не такая, как она?

Стивен окинул ее взглядом. Разрумянившаяся от вина и смущения, она была привлекательна. Глубоко сидящие карие глаза с густыми ресницами, жесткие волосы, тонкая талия…

– Вы очень хороши собой.

– Тогда притроньтесь ко мне, потрогайте, как трогаете ее.

Она уже сжимала его руку обеими ладонями. Стивен сообразил наконец, как сильно подействовало на нее вино, – когда Лизетта смотрела ему в глаза, она явно не могла сфокусировать взгляда.

Взяв его ладонь, она провела ею между своими грудями, и Стивен вопреки своей воле ощутил нечаянный всплеск желания.

– Это очень глупо, Лизетта, – сказал он. – Ваших родителей отделяет от нас всего лишь излучина реки. Я не могу позволить вам дразнить меня или унижаться передо мной. Я могу, коли желаете, поцеловать вас, но очень быстро, – если вы пообещаете уйти и никогда больше не говорить об этом ни слова.

Она ответила:

– Нет.

– Что означает ваше «нет»?

– Оно означает, что вам придется потрогать меня.

Лизетта снова схватила его ладонь, потерла ею свои груди, затем опустила к талии. В происходившем присутствовала некая порочность, начинавшая возбуждать Стивена, и когда Лизетта, приподняв юбку, поместила его ладонь себе на бедро, он не отнял ее сразу. А затем девушка направила ее под свои панталончики, и он нащупал шелковистые волосы и влажную расщелинку плоти.

Стивен отдернул руку, потому что его так и подмывало оставить ее там, а он знал, что, сделав это, положит начало чему-то более страшному и безнадежному, чем то, что уже произошло.

От прикосновения его Лизетта замерла – похоже, оно и протрезвило, и перепугало ее. Она начала отступать от Стивена, однако тот удержал ее за запястье.

И сказал, твердо глядя девушке в глаза:

– Теперь вы поняли. Никогда не затевайте такой игры. И никогда, никогда не говорите ни слова из тех, что вы произнесли здесь, – ни отцу вашему, никому.

Лизетта кивнула:

– Не скажу. Обещаю. Я лучше пойду. Мне хочется домой.

Про английский чай в Тьепвале она забыла.

9

Всю следующую неделю Изабель и Стивен вели на бульваре дю Канж странное существование, совершая в рамках нормального поведения повседневные ритуалы, хотя мысли их витали далеко отсюда. Каждый из них с восхищением, но и с некоторой тревогой замечал, как легко дается другому притворство.

Стивен обнаружил, что их торопливые тайные соития действуют на него тем сильнее, чем яснее обозначается в них присутствие страха. Они предавались любви где только могли: в красной комнате, в опустевших ненадолго гостиных, на муравчатом берегу пруда на границе парка. Времени у них всякий раз было мало, приходилось спешить, и это отменяло любые запреты.

Остановиться и подумать Стивен не успевал. Под влиянием страсти он утратил рассудительность. Им владело одно желание и одна мысль: пусть это продолжается. И это властное требование делало его поведение на людях лишь более спокойным.

Изабель поражалась мощи внезапно проснувшейся в ней жизни тела, а опасные, торопливые встречи со Стивеном возбуждали ее не меньше, чем его. Однако ей не хватало той доверительности, с какой они вели разговор при первом свидании в красной комнате; разговор этот казался ей проявлением того же тонкого искусства близости, что и любое из открытых ими прикосновений.

Как-то утром на той неделе им удалось наспех пошептаться в коридоре, а днем Стивен нашел предлог вернуться с фабрики пораньше. Изабель сумела отослать Маргерит и Лизетту из дому на несколько послеполуденных часов.

Она ждала его в красной комнате. После он сидел, откинувшись на подушки, вглядываясь в висевшую над каминной полкой картину с изображением средневекового рыцаря. За решеткой камина пламя поглощало аккуратно нарубленную растопку и уголь. У дальней стены комнаты стоял большой, кустарной работы гардероб, в нем хранились неиспользуемые шторы, коврики, зимняя одежда и всякого рода вазы, часы и коробки, для которых в доме не нашлось другого места. Некрашеную деревянную оконную раму покрывала паутина трещин. За окном покачивались под легким ветерком белые цветки клематиса.

Стивену впервые со времени поездки на реку представилась возможность рассказать Изабель о Лизетте. И он в опрометчивой доверчивости страсти поведал ей все, ожидая, что она оценит его честность и не поддастся низменному недовольству.

Изабель услышанное удивило:

– Не понимаю, где она могла узнать о подобных вещах.

– Полагаю, она взрослее, чем мы думаем. Ты в ее возрасте такие чувства испытывала?

Изабель покачала головой:

– Жанна рассказала мне о том, что рано или поздно случится, но я не ощутила желания, во всяком случае, такого, как у Лизетты в твоем рассказе.

– Я думаю, ей не хватает материнской заботы. Она жаждет внимания.

– Была она возбуждена? Была… не знаю, как спросить.

– Ты спрашиваешь, была ли она готова отдаться мужчине?

– Да.